Ангел лёг у края небосклона.
Наклонившись, удивлялся безднам.
Новый мир был синим и беззвёздным.
Ад молчал, не слышалось ни стона.

Алой крови робкое биение,
Хрупких рук испуг и содроганье.
Миру снов досталось в обладанье
Ангела святое отраженье.

Тесно в мире! Пусть живет, мечтая
О любви, о грусти и о тени,
В сумраке предвечном открывая
Азбуку своих же откровений.

Николай Гумилев.

Нет, пожалуй, зрелища более восхитительного, чем панорама заснеженного вечернего Парижа, расцвеченного сотнями праздничных огней. Весь город, охваченный радостным возбуждением в ожидании светлого Рождества, походил на огромный ароматный пряник, щедро осыпанный сладкой сахарной пудрой и яркими шариками драже. Пушистые хлопья сцепившихся мохнатыми иголочками снежинок, мягко кружась, опускались на покатые крыши, на карнизы, украшенные гирляндами из еловых веток, на кудрявые головки детей, этих маленьких розовощеких ангелов, будто сошедших с поздравительных открыток. Могло показаться, что мерцающие на черном небе далекие светила сами, осыпаясь на землю ледяными звездочками, серебрят тротуары, мосты, меха и шляпки беспечных парижанок. Неспешно танцуя свой загадочный танец в желтом свете уличных фонарей, снежинки укрывали собой черную обнаженность земли; поблескивая в прозрачных лунных лучах, влекомые легким ветерком, опускались они и ниже, туда, где за накрепко запертой решеткой на улице Скриба, трепетала гладь таинственного подземного озера.

***
Белые клавиши в сердце моем
Робко стонали под грубыми пальцами,
Думы скитались в просторе пустом,
Память безмолвно раскрыла альбом,
Тяжкий альбом, где вседневно страдальцами
Пишутся строфы о счастье былом...
В.Брюсов

-- Эрик! Эрик!.. – тихо донеслось откуда-то дивным звоном рождественского колокольчика. – Эрик…
Что?.. Кристина? Неужели она вернулась к нему, зовет его так нежно и кротко?
Ах, да… Ведь это только сон, очередной обманчивый мираж, который растворится в холодном мраке его одиночества, стоит только открыть глаза.
-- Эрик! – настойчивее повторил хрустальный девичий голос.
Кристина… Златокудрый ангел, задумчивая фея далеких северных земель с огромными васильковыми глазами грустного ребенка. Сколько раз, в благоговении преклонив колени перед волшебным зеркалом, он жадно ловил каждый ее вздох. Он мог часами наблюдать за повседневными хлопотами своей богини, а когда она подходила к зеркалу, чтобы расчесать длинные золотые локоны или полюбоваться новым нарядом, когда ее прелестное лицо озарялось улыбкой, сердце его начинало отчаянно колотиться, словно пойманная бабочка о стенки сосуда. Горячая живая кровь разливалась тогда по его жилам, и он позволял себе кощунственную вольность – осторожно касаться сквозь стекло совершенных линий ее лица, горделивого изгиба шеи и хрупких плеч. В такие моменты очень легко было представить даже самое невероятное… Он все бы отдал теперь за один только взгляд, за ничтожные пару мгновений рядом с ней.
-- Эрик!
О, это было выше его сил. Нежный, как старинная свирель, голос напополам раздирал его измученное сердце, Эрик открыл глаза и с удивлением обнаружил, что находится очень далеко от подземного озера. На земляном полу стоял тусклый фонарь, блуждающими рыжими всполохами освещавший бьющий откуда-то из-за камней фонтан. Фонтан Слез, где он когда-то впервые робко держал ее в объятьях, нежно убаюкивая, словно Кристина была его ребенком, а не возлюбленной.
Однако, как же это возможно? Еще пару минут назад у него едва хватало сил, чтобы дышать, он отчетливо помнил зеркальную гладь Аверна, отражавшую ровные клетки лунного света, просочившегося сквозь решетку. Где же здесь явь, где сон? Может быть, он, наконец, умер, и превратился в того, кем долгие годы представлялся буйному воображению кордебалета и хористок, в настоящего призрака? Или же все события последних месяцев были лишь нелепым страшным сновидением, унизительным кошмаром, порожденным его искаженным сознанием?.. Этой загадки Эрик так и не разрешил, потому что его тонкий звериный слух уловил странный приглушенный мотив венского вальса.
Неведомая сила вдруг подхватила его и, словно запоздавший осенний лист, понесла дальше и дальше по тайному коридору, ведущему к злополучному зеркалу в ее гримерной. Похоже, все это действительно только сон… А раз так, то чему же здесь удивляться?

***
Над безумием шумной столицы
В темном небе сияла луна
И далеких светил вереницы,
Как виденья прекрасного сна.

Но толпа проходила беспечно,
И на звезды никто не глядел,
И союз их, вещающий вечно,
Безответно и праздно горел.

И один лишь скиталец покорный
Подымал к ним глаза от земли,
Но спасти от погибели черной
Их вещанья его не могли.
Ф. Сологуб

Кристина… Он снова потерял ее среди этой проклятой тьмы, которая всегда, всегда их разлучала! Господи, да что же он мог бы предложить ей, даже если бы все его глупые мечты осуществились? Сырое подземелье, где перестук крысиных лапок будит по ночам, вечное отшельничество в обществе старого безумного монстра, каждую секунду сходящего с ума от любви к ней?… Или, может быть, он наивно полагает, будто вольная поднебесная птичка променяет жизнь, полную юных триумфов и восторгов, тихих земных радостей и надежд на жалкое существование в заточении его всепоглощающей страсти? Что она всегда любила? Что пробудило в нем дьявольскую искру веры в невозможное? Музыка… Его музыка. Это она связала их судьбы в чудовищный гордиев узел, развязать который никому оказалось не под силу. Его можно было только разрубить. Одним смертоносным ударом.
А между тем, где он на этот раз? Что это?..
Тишина неторопливо отползала в свое тайное убежище, словно густой туман холодным утром, и нехотя отпускала из своих удушающих объятий шумное бурление жизни. Не открывая глаз, Эрик со все возрастающим изумлением вслушивался в давно забытую палитру звуков, почти  не заметную для обычного человека. Он напряженно вслушивался в грандиозную полиритмию шагов десятков и сотен людей по тонкому пуховому покрову улиц, его звериный слух улавливал натужный скрип переполненных дилижансов, веселый детский гомон неподалеку, обрывки чьих-то разговоров, неясные фразы  наивных песенок из рождественских вертепов, даже сердитое ворчание голубей на крышах. До боли сжав кулаки, он всем телом впитывал эти незнакомые звуки, звуки когда-то такой желанной обычной жизни, параллельной реальности, которая всегда была для него недоступной и уже останется таковой…
-- Мсье… Мсье, вам плохо? Вам помочь? – взволновано прощебетал вдруг прямо у него над ухом детский голосок.
Эрик вздрогнул, раздражаясь собственной беспечности, и, помянув всех демонов преисподней, открыл глаза. Как оказалось, он сидел на массивной скамье чуть в отдалении от переполненной рождественской веселой суетой площади, в двух шагах от него, окруженная мутным желтоватым мерцанием уличных фонарей, без капли страха или обыкновенной детской робости стояла девочка лет десяти. Маленькая фарфоровая кукла в нарядном платье под короткой шубкой пристально смотрела на него со странной смесью заинтересованности и сочувствия. Белые звездочки снега медленно садились к ней на плечи, недолговечным блеском украшали русые кудряшки, тщательно завитые и уложенные в сложную прическу по случаю праздника.
-- Что-то случилось? Вам нужна помощь? – совершенно по-взрослому переспросила маленькая незнакомка, не отводя взгляда.
-- Нет… Нет, оставь меня, - инстинктивно отворачиваясь, рассеянно ответил Эрик. – Разве твоя семья не ждет тебя? Сегодня ведь Рождество, не так ли?
-- Верно. Но тогда почему же вы здесь один? Разве вас некому ждать?
От этих наивных вопросов сердце его сжалось, казалось, что толстые прутья ребер сдавливают его, как сдавливают стены невинного узника, приговоренного к пожизненному заключению в одиночной камере.
-- Это все сон, да? – тихо спросил Эрик, стараясь не думать о запретном, и заранее зная ответ: прохладный шелк маски слегка трепетал от ветра, касаясь кожи, и не оставлял ложных иллюзий. – На самом деле тебя нет. Как и всего этого. Так не бывает! Ты ведь снишься мне?
-- Может быть да, а может быть нет, - неожиданно философски ответила девочка, пожимая плечами. – Откуда мне знать? Все зависит от того, спите вы сейчас или нет.
Небольшая площадь давно опустела, они незаметно остались вдвоем, в центре размытого круга света от старого скрипучего фонаря, тонкие черные ветки деревьев мерно покачивались, осыпая на землю последние пригоршни серебристой пыли. В окрестных домах одно за другим зажигались окна, в которых можно было разглядеть силуэты детей, мужчин и женщин, хлопотливо собирающихся за семейным праздничным ужином. Все они улыбались, смеялись, дарили друг другу подарки… Все они любили друг друга и были счастливы. Пусть даже ненадолго, только в этот сказочный вечер, но ведь были!
-- Знаете, я думаю, в Рождественскую ночь все должны быть счастливы, - искренне проговорила маленькая незнакомка. – И вы не исключение. Вот… Мне подарила его одна красивая, но очень печальная дама в Булонском лесу. Знаете, она такая же странная, как вы, и такая же одинокая. Возьмите, она подарила его мне, а я дарю вам. Только осторожно: он очень хрупкий!
И девочка протянула к Эрику раскрытую ладошку, на которой примостился самодельный белоснежный бумажный ангел с крыльями из накрахмаленного кружева. Эрик в недоумении смотрел на эту маленькую ручку, такую хрупкую и доверчивую, что дыхание предательски сбилось, и мучительно-тесно затянулся шейный платок…
-- Та грустная дама попросила, чтобы я подарила этого ангела тому, кто более одинок в Рождественскую ночь, чем она сама. Мне кажется, это вы, мсье. Возьмите и прощайте. С Рождеством!

***
В лицо мне веет ветер нежащий,
На тучах алый блеск погас,
И вновь, как в верное прибежище,
Вступаю я в вечерний час.

Вот кто-то, с ласковым пристрастием,
Со всех сторон протянет тьму,
И я упьюсь недолгим счастием:
Быть без людей, быть одному!
В.Брюсов

Булонский лес. На протяжении многих лет Эрик приходил сюда по ночам, в попытке хотя бы на некоторое время забыться, вырваться из рамок нелепой роли в бездарном, пошлом спектакле, постановщиком которого он сам, как ни странно, и являлся. Призрак Оперы… Смешно, в самом деле!..
Особенно хорошо здесь было весной и в начале июня, когда расцветал гибискус, когда теплыми пряными волнами разливался по телу изысканный коктейль ароматов белого жасмина, лаванды и розмарина. Играя длинной бахромой тонких иголочек, словно стыдливые барышни, перешептывались сосны, стройными малахитовыми стелами стремились к звездам кружевные кипарисы, мелкая рябь небольшого озера неподалеку о чем-то беззаботно болтала с золотистым отражением желтой луны. Эрик любил тогда по несколько часов просиживать прямо на траве, вдалеке от популярных у парижан маршрутов, под сенью какого-нибудь старого платана, прислушиваясь к таинственным шорохам неведомой жизни ночной природы.
Однако теперь все изменилось. Весь огромный парк, казалось, замер, как по волшебству, скованный морозным дыханием северных ветров, и даже самый тонкий слух не смог бы уловить в этой оцепенелой тишине ни одного звука, кроме… легкого перезвона крошечных колокольчиков. Да, Эрик явственно слышал их льдистые нотки, поющие простой незатейливый мотив.
-- Эрик… Эрик!.. - прозрачным эхом перекликались они, увлекая за собой по едва заметной тропе между черными паутинами погибших розовых кустов.
Осторожность? К черту! Это только сон… Он покорно следовал за бестелесными голосами ночных сильфид, наперебой зовущих его все дальше и дальше в черно-белое царство загадочного леса. Постепенно робкие напевы, многократно повторяясь, сплетались в искусную сеть изящной фуги, сверкающий перезвон колокольчиков то доносился откуда-то из поднебесья, то неуловимо подкрадывался из-под земли, а тем временем между частых стволов вековых деревьев замелькали прозрачные тени.
-- Эрик!.. Наш Ангел… О, как же давно мы ждали тебя! – шептали они, продолжая вышивать ночную тишь серебристыми нитями своей чудесной песни.
Одна из теней, наверное, внезапно осмелев, скользнула ближе, оставив за собой шлейф сладкого аромата ванили, немного погодя, за ней последовала другая, от которой веяло чистой свежестью жасмина и ландышей. Он безропотно сдавался в дивный плен их волшебства: утомленный разум дурманила радуга ароматов, воля утрачивала всю свою силу, подчиняясь безусловной красоте музыки, которой, скорее всего, не слышал еще ни один смертный. Призрачные девы кружились вокруг него в странном фантастическом хороводе. Прозрачные разноцветные одежды не могли скрыть совершенную прелесть их юных тел, едва дыша, ощущая, как разливается где-то внутри застарелая боль, он ловил мимолетные касания тонких рук, нежную ласку пленительных взглядов… Она никогда не смотрела на него так!.. Да что там… Никто никогда не смотрел на него без ужаса или отвращения… Она никогда не подарила бы ему даже самой невинной ласки… И все же… Она ждала его. Она позволила поцеловать себя. Она плакала вместе с ним. Бедная храбрая девочка… Его невеста. Его живая невеста… Кристина!
Музыка прервалась. Вздрогнули и рассыпались снежной порошей чарующие видения. Налетевший ветер воронкой закрутился в белую непроницаемую вьюгу, сбивающую с ног и безжалостно срывающую ставший бесполезным черный лоскут застывшей маски.

***
«О господи! Ты дал мне все счастье,
какое только возможно в этом мире!»
Г.Леру

Жгучая боль, с кислотной жадностью разъедавшая его полупрозрачную кожу, внезапно прекратилась, завывания метели сменились мерными шелестящими раскатами  не то зарождающейся в поднебесье грозы, не то возбужденной движением невидимой толпы. Он почувствовал, что ноги больше не вязнут по колено в сугробах, а мокрые хлопья снега не стремятся облепить своими ледяными тельцами лишившееся маски лицо…  Что-то вновь изменилось. Какая же причудливая фантасмагория ожидала его на этот раз?
За свою долгую, полную бессмысленных приключений, жизнь он повидал немало морей, и каждое из них имело свой характер, свой цвет и голос, каждое было похоже на женщину, постоянную только в своей изменчивости. Средиземное - играло серебристыми волнами с богатыми галеонами, как гордая аристократка с наивными фаворитами; Черное – ласкалось, словно покорная пленница восточных гаремов, сверкающая влажными изумрудами глубоких глаз; а как забыть экзотическую смесь вод далекой Красной реки и Тихого океана?..
Ртутная тяжесть блестящих волн, лениво подставляющих бока последним лучам уже утонувшего за горизонтом солнца, казалась какой-то новой, еще не известной человеку стихией. Каменистый берег, изрезанный черными хребтами древних скал, темными извилистыми полосами расходился к востоку и еще тлеющему западу, где игрушечными домиками примостился тихий рыбацкий городок, бывший когда-то излюбленным местом отдыха парижской знати. Порывистый соленый ветер безжалостно трепал полы длинного плаща, едва ли способного защитить своего владельца от причуд нормандского климата, однако это совсем не волновало истощенного обессиленного человека, впервые за долгие годы свободно вдохнувшего полной грудью воздух, которому теперь не препятствовала вечная черная ткань. Будто пьяный, Эрик вцепился длинными белыми пальцами в свой обнаженный череп и рухнул на колени, сотрясаясь то ли от смеха, то ли от рыданий, то ли от того и другого вместе. Как безумный, повторял он только одно слово, которое сразу же улетало, подхваченное очередным озорным порывом; холодный песок колючими крошками облепил его руки…
И вдруг что-то властное и неодолимое, как приказ, заставило его опомниться. Недалеко, чуть выше на берегу, хрупким силуэтом виднелась маленькая фигурка юной девушки, почти ребенка, бесстрашно стоящей лицом к набирающей мощь стихии. Ее светлые волосы, по-простому перехваченные черной лентой, легкой накидкой развевались за плечами, скромное платье намокло от брызг и тоже казалось почти черным, лишь длинный ослепительно-красный шарфик трепетал в ее руках, подобно огненной змее древних народов востока. В ее прекрасных чистых глазах застыла неведомая неподвижная мысль, словно она ждала кого-то, словно все ее дни проходили на этом безлюдном берегу, в ожидании чего-то только ей известного.
-- Кристина!.. – беззвучно выдохнул Эрик. И в ту же секунду коварный шелк вырвался из рук хозяйки.
Кровавой полосой он пересек небо, скользнул вниз, к морю, как будто намереваясь пересечь Ла-Манш или Атлантику. Девушка испугано вскрикнула, но еще до этого тонкая костлявая рука успела цепко перехватить в воздухе беглеца. Роковой алый шарфик еще пару раз встрепенулся в его руке, словно голубь в соколиных когтях, и покорно затих, смирившись со своей судьбой.
-- Эрик?.. – всхлипнула она, но тихий звук несмелого голоса без труда достиг его слуха, тонкой стрелой пронзая шумный гул прибоя.
Тяжелые косматые тучи зловещими клубами сталкивались над бушующим морем, но никто из этих двух странных, таких несхожих между собой, и в то же время, так крепко связанных друг с другом людей не замечал этого.
-- Это ты… Ты пришел ко мне… Ты услышал!.. – лепетала Кристина, сдавливая грудь кулачком, чтобы не дать волю слезам.
Руки его дрожали; несмотря на холодный пронизывающий ветер, он впервые в жизни почувствовал, как испепеляющий жар охватывает все его тело от самого потаенного уголка измученного сердца до кончиков пальцев. Он сам не понимал, что делает, но околдованный невероятной, невозможной нежностью ее взгляда, утопающего в слезах… радости, поднимался по крутому склону побережья, как древний паломник к вершине иерусалимской горы.
-- Я так ждала тебя… Я звала, но ты не слышал… Я думала, что вы уже никогда не придете.
Потемневшие от влаги тонкие пряди золотых волос, бледные руки испуганного ребенка, судорожно прижатые к груди, огромные голубые глаза грустной северной феи – вот облик его единственной мадонны. Он был ее Пигмалионом, ее рабом и ревностным служителем, он стал для нее всем, кроме одного…
-- Кажется, это ваше, Кристина, - проговорил он, протягивая девушке полосу красной ткани.
Разве может уродство, разве может воплощение ужаса и греха, которым он всегда являлся, оказаться вдруг столь угодным небесам, чтобы ему было дозволено коснуться ангела? Может быть, он забыл, как его бедная девочка в брезгливом омерзении морщила носик, когда он благоговейно целовал краешек ее платья? Может быть, он забыл, какими эпитетами она награждала его тогда, под лирой Аполлона, пытаясь найти защиту от его безмерной любви в объятиях наивного виконта? Нет, ничего этого он не забыл. Он помнил все, что было хоть как-то связано с его маленькой богиней – он знал ее любимые детские сказки, он знал, где она покупает пудру, и сколько стоили атласные ленточки на платье, которое она надела лишь однажды – на день своего семнадцатилетия. Боже… Сколько бессмысленных невинных мелочей!..
-- Нет… - неожиданно ответила она, покачав головой. – Теперь он твой. Сегодня Рождество… Пусть это будет моим подарком.
На ее фарфоровой щеке блеснула серебристая капля, затем вторая, третья с силой ударила его по плечу…
-- Кристина, вы…
-- Мне холодно, Эрик. Зачем, зачем вы так долго не приходили?
-- Неужели возможно, чтобы вы захотели видеть Эрика?
-- Мне холодно…
-- Разве Эрик не внушает вам отвращения? Разве…
-- Мне так холодно!
Еще одно последнее, мучительное мгновение, и все закончилось. И все началось.
Пьянящий аромат ванили, шелковое золото волос под его дрожащими пальцами, первые в жизни объятия, исполненные такой болезненной надрывной нежности!.. Она, как испуганное дитя, прижималась к его груди, вслушиваясь в искаженный бешеный ритм сердцебиения.
-- Прости меня, я так… Прости меня, мой ангел!..
Она говорила что-то еще, она много говорила, ее тихое щебетание то и дело прерывалось всхлипами и шумными ударами разбивающихся о черные скалы волн. Но Эрик молчал. Он не проронил ни слова, только две тонкие искристые дорожки, огибая уродливые шрамы, пробежали по его впалым щекам. Вместе с ней он, наконец, обрел огромную утерянную еще до рождения часть своей души… Наверное, Бог, когда создавал его, в самый последний момент вдруг захотел позабавиться и отнял часть уже бьющегося сердца, чтобы вернуть теперь, спустя полвека… Она ждала его, звала все это время! Его бедная девочка, ЕГО Кристина.
-- Я люблю тебя…

***
В ледяных волнах растворялись крупные капли дождя, смешанные с бесформенными хлопьями снега, а по изрезанному скалами побережью шел странный человек в черном. Он шел медленно, даже торжественно, словно повинуясь музыке неведомого старинного полонеза, и бережно нес на руках ангела, заботливо укрытого от безжалостной стихии плотным плащом.
Впереди один за другим вспыхивали разноцветные огоньки на крышах маленького городка, затихшего в ожидании самого светлого праздника в году. Скоро и эти бесстрашные путники окажутся перед жарким камином с трескучими поленьями в стенах уютного домика на самой окраине, зажгутся свечи, сквозь кружевные занавески скользнет в комнату робкий свет рождественской звезды, и она уснет на его руках, улыбаясь тихим колыбельным всех народов мира, которые он будет петь ей до самого утра.

THE END

Отредактировано Маргарита (2010-12-29 10:29:30)

Hand$ome, спасибо большое! Насчет ассоциаций с Андерсеном - даже не ожидала. Вовсе и не думала, хотя хотелось создать атмосферу рождественской сказки, это да.

lily_sekret, я очень рада, что вам понравилось. Если честно, волновалась, т.к. получился не флафф, да и драмы тут нет, по жанру нечто неопределенное. Картинки очень удачно передают настроение, которое я пыталась передать, спасибо! Еще раз с наступающим!

opera, спасибо большое. Ваша оценка всегда очень многое значит для фикрайтеров.

Deydra, спасибо большое! Рождественский Париж прекрасен...  :wub:

Nafy, Мышь_полевая, amargo, спасибо большое. Очень приятно, что вам понравилось. Ваши отзывы очень вдохновляют на дальнейшее творчество. Спасибо!  :give: