Так, товарищи, не выдержала душа прозаика! Финал будет в два присеста)))
Присест первый...
ny_sm
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
23. «Почему у тебя такие большие глаза?»
(продолжение и окончание)
– Чарли… - вымолвил Рудольф Беккер. – Милый мой Чарли! Что же ты натворил? Но как – но зачем?!
– Мне не оставалось ничего иного.
– Чарли, как ты это сделал?
Чарли улыбнулся – почти так же мило, как обычно.
– Ты знаешь, папа, что я любил Ирину Гагарину? Учитывая то, что все, кроме меня, понимали, кто она такая, я считаю это чувство последствием проведенной тобой операции на моему мозгу. Я стал писать ей письма. Ничего особенного – никаких пылких признаний – ведь могло бы скомпрометировать девицу. Только констатация того, что она красива или описания любовного чувства с философской точки зрения.
– О, Чарли! Почему ты мне не рассказал?
– Но ты бы расстроился, стал бы сильно волноваться. Это было бы плохо. А потом (ты только представь себе) она написала мне! Обычно, влюбленные в такой ситуации «от радости едва не лишаются рассудка». Я же не ощутил ничего похожего на эйфорию. Мне было очень хорошо и естественно, все происходило закономерно и правильно: я любил ее, писал ей, а она (такая милая, славная девушка) мне ответила. Так теперь хочется посмеяться надо всем этим. Но, ты ведь знаешь, папа, я смеюсь только над тонким светским юмором.
Чарли снова вздрогнул – вернее, содрогнулся от некоей судороги, прошедшей по его телу.
– Что же она написала тебе?
– Написала, что хочет поговорить со мною лично, что не может более доверять бумаге свои мысли. Она назначила мне встречу в особняке Гагариных. В этот вечер, как утверждала она в письме, никого, даже слуг, в доме не будет. И я пошел. Только представь – я спешу с вечерней зарей на любовное свидание. Самое забавное, папа, вот в чем: с официальной точки зрения, в Верхнем городе соитие считается неизбежным злом, а всякое проявление к нему интереса или положительного отношения – признаком порока или испорченности. Я вырос, впитав эту истину со всеми твоими лекарствами и витаминами. Каких-либо вариантов для меня не существовало. Да, я вырос настолько хорошим мальчиком, что попросту разучился испытывать плотские желания. Ты гордишься мною, папа? Остается непонятным, зачем и почему я влюбился в Ирину. Сейчас я думаю – может, подсознательно я уже тогда понял, что она такое? Понял, чем все это может закончится и увидел в этом выход?..
– Но как же ты смог это сделать? И за что?!
Чарли спрыгнул с подоконника на пол и стал говорить дальше, бродя по комнате из стороны в сторону. Доктор Беккер при этом невольно отступил на шаг назад.
– Когда я пришел к княжне Ирине, у нее дома действительно не было ни родных, ни слуг. Только Кэролайн Вуд и Анна Честер. Они втроем сидели в будуаре Ирины и угощались конфетами и ликером, и пришли в совершенный восторг, едва увидев меня. Они засмеялись и захлопали в ладоши. Оказывается, они давно были в курсе всех моих мыслей и чувств. Что уж там – мои письма лежали перед ними на столе, среди конфет и рюмок.
Ирина заперла дверь и присоединилась к подругам. А я стоял перед ними, упираясь головой в ситцевый потолок.
«Я так рада, что вы нашли время нанести мне визит», - с наигранной вежливостью произнесла Ирина. Я лишь вежливо улыбнулся ей в ответ. «Какой он милый!» – ахнула мисс Честер. Леди Кэролайн повела плечами и заметила, что «жаль, у нее нет такого поклонника», и спросила – может, Ирина поделиться с ней? Ирина ответила, что с радостью поделилась бы, да только «он сам вряд ли уйдет». «Он, правда, никогда не обижается?» – поинтересовалась мисс Честер. «Никогда! – заверила ее Ирина. – Это в высшей степени замечательный экземпляр мужского рода. А вам, мистер Беккер, нравятся мои подруги?»
«Полагаю, они столь же милы, как и вы, мадемуазель Гагарина», – ответил я, с неизменной улыбкой. Они снова засмеялись. Ирина продолжила: «Мне кажется, вы немного смущены. Не бойтесь нас – мы не кусаемся!»
Они выпили еще ликера, съели по конфете, а затем стали болтать о слухах, о своих ухажерах и поклонниках. Я чувствовал, что становлюсь не вполне к месту, и спросил, могу ли уйти. «Ни в коем случае! – воскликнула Ирина. - Что вы! Мы только начали веселиться». Тут ко мне обратилась леди Кэролайн: «Скажите пожалуйста, мистер Беккер, откуда у вас такой безобразный шрам ?»
Я запоздало поправил челку, чтобы скрыть шрам на лбу, и признался, что он остался после операции.
«Так вы, что же, больны на голову?» - изумилась леди Кэролайн и все трое прыснули со смеху.
«Мадемуазель Гагарина, не могли бы вы дать мне ключ? – вежливо попросил я. – С вашего позволения, я хотел бы откланяться».
«Ни в коем случае! – замотала Ирина головой. – И, прошу, не обижайтесь на нас. Вы же, в конце-концов, мужчина. А мы – глупые женщины. Мы сами порой не понимаем, что и зачем говорим. Да и что же с того, что у вас не все в порядке с головой? Все мы чем-то в самих себе недовольны. Мне вот порой мой нос кажется отвратительным. Иногда подхожу утром к зеркалу – так, думаю, и оторвала бы его к чертовой матери! Я уверена, что и Кэролайн чем-то в себе недовольна». Леди Кэролайн, надкусив очередную конфету, кивнула: «Недовольная своими глазами». «Батюшки! – фыркнула Ирина. – Да у тебя же прекрасные глаза». Та отвечала: «А вот я так не считаю. К тому же, они плохо видят. Да! Мои глаза крайне неудобны в быту».
Тут доктор все понял. Со стоном схватившись за голову, он опустился на пустую кровать.
Всё поняли и переглянулись между собой Грево, Лефрой и Николай, затаившиеся за приоткрытой дверью вместе с двумя полицейскими. Поняли, но действовать не спешили: Чарли некуда было деваться, но его исповедь явно не была окончена. Только сейчас и здесь они могли услышать то, что он хотел рассказать своему приемному отцу.
Тем временем, преодолев приступ довольно сильной дрожи, Чарли снял пальто и отбросил в сторону. Отвернувшись к стене, уперевшись в нее лбом, он заговорил дальше.
– Три часа я провел у них, улыбаясь и смущенно опуская взор в ответ на каждое их оскорбление. Я не мог ответить им тем же. Я не мог угрожать, требуя выпустить меня – угрозы с моей стороны были бы бессмысленной и пустой ложью, которая только рассмешила бы их еще больше. И, уж конечно, я не мог силой отобрать ключ. Я стоял, слушал, терпел их веселье. Нашутившись вдоволь, они выпустили меня на волю. Щенок более не казался им забавным.
Весь следующий день прошел, как обычно. Ты сам знаешь, что мой день и дома, и на работе, строго нормирован. Мое сознание оказалось в привычной среде, в привычных обстоятельствах. Однако со мной уже что-то происходило. Снова и снова я мысленно возвращался к тому моменту разговора, когда Ирина и Кэролайн упомянули о своих недостатках. Просто лишь в этих фразах они коснулись того, что неправильно в них, а не во мне, пусть даже они и сделали это в шутку. Ночь я провел без сна – передо мной вновь и вновь вставал разговор в том сиреневом будуаре и я слышал их хохот. А на следующий день…
Вдруг Чарли, тихо и как-то хищно захихикав, сполз по стене и сел возле нее на корточки. Лицо его стало совершенно бледным, губы посинели, а белки глаз, напротив, покраснел от лопнувших сосудов.
– На следующий день мысль о _неправильности_ их облика завладела мной. Не сама по себе, разумеется – я сам удержал ее, взлелеял, и нес в себе, боясь расплескать. Я шел на сделку со своим искалеченным мозгом, думал не о последствиях своих действий, а лишь о том, что Ирина считает дурным свой нос.
Разумеется, чтобы не причинить ей боли, требовалась анестезия. Я предпочел использовать лучшую из всех, какие я знал, и взял ампулу из твоей лаборатории. Извини меня, папа, но наполнив заранее шприц, я намеренно оставил ампулу на чердаке.
– Зачем?
– Но ведь это хорошо и правильно – помогать правосудию. Я сидел и ждал в будуаре, пока служанка помогала Ирине одеться – открыв дверцу, которая вела в ее гардеробную, я все отлично слышал. Когда служанка ушла, я взял шприц, сумку с инструментами, и спустился. О, до сих пор вижу перед собой лицо Ирины в тот момент, когда она открыла двери гардеробной и увидела меня! Она ведь испугалась в первое мгновение. Потом правда, опомнилась, стала что-то говорить, как всегда, с насмешкой. Она не обращала внимания на то, что я держал в руках. Она взяла с вешалки возле двери кружевной кушак и повернулась ко мне спиной, собираясь вернуться в комнату. И тогда я вколол ей твой анестетик. Кстати, он прекрасно действует с первых же секунд – пациент даже боль от укола перестает ощущать мгновенно…
– Господи!.. – простонал, почти плача, доктор Беккер. – Но зачем же потом… после всего, ты бросил ее, оставив в живых?
– У меня ведь изначально не было намерения убивать ее. Я ждал на крыше, пока не увидел, что она выпала из окна. Тогда я подумал, что раз она мертва, то мне незачем ждать полицию. Тем, более, что ты бы расстроился. Я понимаю, папа, что ты все равно расстроен, но тогда я тсрался рассуждать логически.
– Почему же ты убил Кэролайн Вуд?!
– Это всё пресса. Я просматривал все статьи о смерти Ирины и вот один милый репортер заметил, что такой девушке, как Ирина лучше умереть, чем жить с увечьем. Поэтому, избавив леди Кэролайн от так раздражавших ее глаз, я быстро положил конец ее страданиям.
Чарли резко поднялся на ноги, но покачнулся, едва удержавшись за стену. Он прижал руку к носу, и на тонкой резине перчатки осталось алое кровавое пятно.
– Чарли, что же с тобой? – прошептал доктор.
Юноша улыбнулся, а затем, будто в ликующем жесте, воздел руки к потолку.
– Меня переполняет ненависть!
– Ты умираешь…
– C’est la vie!
Вдруг в руке Чарли сверкнул скальпель – трюк, достойный Гуддини, учитывая, что рукава его по-прежнему были закатаны. Он шагнул вперед. Доктор Беккер весь испуганно сжался, но, похоже, не думал о попытке к бегству.
А Чарли бросился к окну и ему не хватило лишь доли секунды чтобы вонзить скальпель в примостившегося на подоконнике голубя – только несколько перьев взметнулось в воздух.
Чарли отшатнулся от окна, сел (почти рухнул) на пол. Уткнувшись лицом в свои колени, вцепившись пальцами в густые светлые волосы, он зарыдал.
– Как же я тебя ненавижу! За что ты оставил меня в живых? Ты говорил, что я был похож на животное – так и пристрелил бы меня, как животное, сразу после того, как твой эксперимент не удался.
– Но, Чарли, ты же человек…
– Ложь! – закричал юноша. – Я не был человеком ни дня в своей жизни. Из дикаря, сидящего на цепи ты превратил меня в невероятную, никчемную, ни на что не годную тварь. Тварь, которая даже не может плюнуть в лицо тому, кто вытирает об нее ноги. Если бы я мог сказать Ирине и Кэролайн, что они – лживые потаскухи, то они были бы живы. Если бы мне была доступна ярость, то мог бы жить… Сейчас я существую, но пробуду недолго.
– Чарли, прости меня!
– Как?! Я не умею, папа. Я думаю, что не люблю тебя – скорее, ненавижу. А может быть, мне все равно. Просто я сегодня невероятно зол и мне очень-очень больно.
– Сынок, если прямо сейчас вколоть тебе морфий, ты еще можешь…
– Нет-нет. Думаю, что изменения во внутренних органах и в центральной нервной системе уже не обратимы. Очень больно, знаешь ли…
Последнюю фразу Чарли произнес будничным тоном аптекаря, объясняющего покупателю свойства той или иной мази или микстуры. Доктор Беккер же, напротив, лишился последних крупиц самообладания, и плакал, спрятав лицо в ладонях. Видя такую крайнюю степень отчаяния отца, Чарлди новь поднялся – медленно, как затаивший злобу пес, с напряженной холкой, глядящий исподлобья. Скальпель подрагивал в его руке.
– Ты ведь и сам несчастен, папа. И должно быть, до сих пор скучаешь по своей настоящей семье. Твой сын был лучше меня?
Доктор не отвечал. Он сложил руки на коленях, но головы не поднял.
Чарли шагнул вперед.
– Так скажи, ты очень несчастен? Очень тоскуешь по ним?.. Хочешь снова с ними увидеться?
Тут доктор наконец посмотрел Чарли прямо в глаза и произнес:
– Если я увижусь с ними, то, наверное, буду скучать по тебе.
Взгляд Чарли стал сердитым, как у недоверчивого обиженного ребенка. Как его логика справилась бы с этой задачей, так и осталось неизвестным, потому что в комнату, наконец, вошли полицейские, Лефрой и Грево.
Николай переступил порог последним и тут же увидел, как едва опомнившийся от шока Чарли метнулся прочь от полицейских и вскочил на подоконник.
– Нет, Чарли, нет! – закричал доктор Беккер.
Но Чарли взглянул в последний раз на него и на Николая и, оттолкнувшись от рамы, упал в темный, холодный проем.
«Это уже другая комната и другая ночь, - думалось Николаю. – Как странно и четко – будто одна книга закончилась и началась другая».
Мимо него пробежали полицейские – похоже, спешили обратно на улицу. Доктор Беккер, схватившись за сердце, упал на кровать, а Грево пытался хоть как-то ему помочь, искал по его карманам пилюли или капли. Лефрой же, выглянув в окно, вышел прочь из квартиры.
А Николаю все никак не верилось в то, что он только что увидел. Так ведь просто не бывает!
Он подошел к окну (осторожно, будто это был своевольный, прожорливый портал) и выглянул наружу.
Ужасное дежа-вю охватило его в этот момент.
Как когда-то лежала во дворе собственного дома Ирина Гагарина, теперь Чарли Беккер лежал на камнях мостовой чуждого ему Верхнего города. Он лежал на самом краю круга света от уличного фонаря, от его головы стремительно растекалось багровое пятно, а его налитые кровью глаза были открыты и бессмысленно и удивленно таращились вверх. Но даже будь он жив, то вряд ли увидел бы дома и небо – из-за яркого, ослепляющего мертвого света.
Фонарь качнулся, и яркой искоркой блеснул на мостовой выпавший из руки Чарли скальпель.
24. Coda #1
«Мой дорогой друг,
Наслышана о Ваших героических похождениях, но, к сожалению, знаю о них лишь из статей в газетах. С нетерпением жду подробностей завтра в 11.30 у меня или ответным письмом. Замечу, если завтрашнее утро у Вас все же свободно, буду несказанно рада Вас видеть. На то есть причина, о которой я не могу сообщить в письме.
Впрочем, не смею ни на чем настаивать и просто поздравляю вас с исходом этого странного дела.
Удачи Вам!
С пожеланием всего наилучшего, Хэзер Эйл».
Удивительно, но едва получив письмо и прочтя лишь адрес, Николай подумал, что очень хочет поговорить с мисс Эйл, рассказать ей о произошедшем лично. А поняв, что и у Хэзер есть, что сообщить, он решил обязательно прийти к назначенному часу. Ни матери, ни, тем более, Маше, он не сказал о своем визите. В конце концов, в такой утренней встрече не было и не могло быть ничего предосудительного. Он хотел поговорить с Хэзер, как с добрым другом. Во всяком случае, он был рад считать ее своим другом.
Придя в знакомую ему квартиру, он с удивлением обнаружил, что привычного изысканного, но уютного убранства почти не осталось и все будто бы готово к переезду.
Сама Хэзер – в очень простом темно-сером платье, с косой, собранной в «розетку» на затылке, и почти без макияжа – сидела за столиком у окна.
– О, мсье Дурново! – улыбнулась она вошедшему. – Прошу, присаживайтесь.
Николай поцеловал протянутую ему руку и сел напротив хозяйки.
– У вас, гляжу… что-то намечается?
– Да. Большие перемены.
– А… все ли у вас хорошо, мадемуазель Эйл? – как можно мягче и дружелюбнее спросил Николай. Хотя, на самом деле, его так и подмывало спросить, выспалась ли Хэзер – ему отчего-то показалось, что она выглядит хуже обычного.
– Я в полном порядке! Благодарю. Вы ведь не откажетесь позавтракать со мной? Агнесс как раз готовит завтрак.
– С удовольствием, мисс Эйл.
– Вот и прекрасно. А пока – расскажите же мне, что произошло той жуткой ночью!
Николай принялся рассказывать, стараясь, однако, не слишком-то вдаваться в кровавые подробности.
...ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ...
Вот вроде он убийца, а все равно жалко. Получается и доктор виноват, пусть и не напрямую. Благими намерениями... (
ny_sm 
