Пробило 4 часа, а Мажисьен все не выходил. Люди, собравшиеся возле его шатра, заволновались.
Мы с Димой стали удивленно и даже испуганно переглядываться.
Спустя четверть часа шатаясь и хватаясь за окружавшие его предметы, вышел Мажисьен и слабым, едва слышным голосом проговорил: "Сегодня выступления не будет, приношу свои извинения".
Толпа возмутилась. Я сначала, когда он только выходил, подумала, что Мажисьен мертвецки пьян.
Но потом пригляделась и увидела, что из-под маски на уже не белоснежную, а запачканную чем-то темным рубашку, стекла струйка крови. Видимо, Мажисьен это почувствовал и потянулся рукой к шее. Я обратила внимание, что на руке больше не было перчатки, костяшки пальцев были разодраны и окровавлены.
- Дима, смотри! - я обратила внимание брата на кровь.
- Что это с ним? Кровь? Похоже, что он дрался... все руки изодраны. 
Толпа мгновенно стала расходиться, потеряв в Мажисьену всякий интерес. 
Отдышавшись, он, с трудом переставляя ноги, побрел обратно.
Я заметила вторую безвольно висящую руку. Мажисьен ей совсем не шевелил. 
Он зашел за шторку, и раздался ужасный грохот.
Мы с Димой переглянулись и, не сговариваясь, бросились внутрь шатра...
 Я первая вбежала в личные апартаменты Мажисьена и увидела хозяина, лежащим на полу с безвольно раскинутыми тонкими, изодранными руками. Голову обрамляла лужа крови. 
Я села на пол рядом с беднягой и с трудом положила разбитую голову себе на колени, коснулась рукой маски, из-под которой струилась кровь, и попыталась ее снять.
- Аня... - услышала я Димин голос, - полагаю, тебе не стоит заниматься этим человеком.
Я скривилась.
- Тебя тоже останавливают все эти сословные глупости? Ты забыл, что ты сын декабриста?!
- Я не об этом. Все, что я слышал об этом человеке... Он тщательно оберегает тайну своего лица. Боюсь, что он не будет тебе благодарен. Да и, возможно, тебя ждет зрелище не из приятных. 
- Димочка, вспомни, кто обрабатывал рану, полученную тобою на дуэли? - улыбнулась я, - иди, купи у торговки бутылку водки, быстрее.
Когда Дима вышел, я развязала завязки, спрятанные на затылке, и сняла маску, готовая ко всему.
Зрелище было действительно не из приятных.
Все лицо было залито кровью. Борясь с дурнотой, я отвернулась, закрыла глаза и досчитала до 10. Потом разорвала юбку и стала вытирать лоскутком лицо несчастного фокусника.
Пришел Дима.
- Матерь Божья... - прошептал он, протягивая мне бутылку; я отбросила в сторону пропитанную кровью тряпку;
Потом налила водки на другой лоскуток и стала снова протирать лицо.
- Похоже, его очень сильно избили, - проговорил брат, - и, наверное, даже не один человек.
Я глубоко вздохнула и продолжила.
Стали проглядываться черты лица бедного Мажисьена.
Вокруг одного глаза налился страшный синяк, над левой бровью была рана, нанесенная, очевидно, ножом.
Разбитые губы распухли и кровоточили, хотя все зубы были на месте.
- Дима, - в ужасе прошептала я, - подойди сюда. Что у него с носом?!
Дима подошел. Его лицо вытянулось.
- Я никогда такого не видел... Может, он сломан? Нос таким стал от сильного удара? 
- Сомневаюсь. Дим, иди за врачем.
Я продолжила рассматривать Мажисьена. У него практически совсем не было бровей, глаза были очень глубоко посаженными, вокруг них была чернота (может, это синяки?). Нос... такого я еще никогда не видела. Нос был таким, каким бывает у скелетов: его не было видно сбоку, он был очень плоским, таким, словно его совсем нет. Из-под тонкой, покрытой ссадинами, синяками и кровоподтеками, кожи были прекрасно видны скулы. 
Губы казались вполне обычными, хотя и были сильно разбиты.
Я расстегнула пиджак несчастного, вспомнив про безвольно висевшую левую руку, сняла его и закатала рукава рубашки. На руке была страшная глубокая рана, очень похожая на ту, которую получил Дима на дуэли. Рука приобрела неестественный сероватый оттенок, я пощупала кость, она была перебита. Тут я догадалась, что рука простреленная.
Теперь доктор совершенно точно был необходим. 
Приблизительно через 10 минут пришел Дима с полноватым мужчиной средних лет.
- Ой-ой, - покачал он головой, глядя на Мажисьена, - что это такое? - он уселся на пол и потрогал нос бедняги.
Я встала и прошлась.
- У него левая рука простерела, доктор, - сказала я.
- А вы кем этому парню будете? - без всякой язвительности спросил врач.
- Никем. Просто мимо проходили.
- Жаль. Хотел бы я знать, что у него с носом. 
- Это не из-за того, что я избили? - удивился Дима.
- Нет. В этом я точно уверен. Нос цел, в нем ничего не сломано.
- Доктор, посмотрите руку, ее прострелили.
- Какая барышня осведомленная, - усмехнулся врач, ощупывая руку, - да, прострелена. Пулю надо доставать. В больницу нужно.
- Нет, доктор! - возразил Дима.
- Почему? 
- Понимаете, это... Мажисьен. 
- Ах вот оно что... Бедный мальчик, теперь хоть ясно, отчего он в маске. Да, в больницу его правда не надо, ему потом тут житья не дадут.
Я еще раз внимательно посмотрела на Мажисьена. 
Отсутствие носа, хотя нет, нос был, но такой нос являл собой ужасное зрелище. Если бы я впервые увидела этого человека не окровавленным, то, пожалуй, сильно испугалась бы.
- Господин, уведите девушку. Я должен осмотреть беднягу до конца, а при ней... хм...
Я молча вышла.
Обошла шатер, пришла к нему с другой стороны.
На земле была кровь. 
Я была почти уверена, что с этой стороны тоже был вход в шатер. Я стала его искать и наконец нашла.
Подняв с земли ткань, пролезла внутрь. На земле опять была кровь, значит, Мажисьен заходил именно так. В углу валялся пропитанный кровью носовой платок. Я сделала еще один шаг. Где-то зазвенели колокольчики, я услышала возмущенный голос доктора: "Какого черта?!"
Значит, у Мажисьена всюду висят колокольчики, предупреждающие о гостях.
Я вышла обратно. Что ж, теперь можно проследить путь волшебника по кровавому следу. 
Я шла, иногда путалась и теряла след, но в конце дошла до рощи, дальше была речка; пошла обратно.

Около шатра стоял Дима. 
Он сказал, что доктор требует меня к себе, необходимо достать пулю. 
Теперь Мажисьен лежал на кровати, весь пол был в крови.
- Барышня, помогите! - попросил доктор, - надо достать бедняге пулю!
- Он не очнется? - спросила я, выливая себе на руки немного водки, чтобы создать хоть какую-то видимость стерильности.
- Я вколол ему сильное снотворное, не должен.
- Командуйте, доктор.

Мышь, да Аня в самом деле Терминатор ) не задумывалась, как нежная женщина, она спокойная с уклоном в "холодная" и "бесчувственная", совершит всего два импульсивных поступка, которые сильно повлияют на ее жизнь )
Violet, спасибо ) правда исторического очень и очень мало, только начало про Новгород, поместье настоящее, хозяйка его тоже, и Анина семья настоящая.

Дневник Мадлен фон Бендорф.
20 мая 1855 года. (переведено с немецкого)
Все смотрела на Аню и думала: может, тоже дневник завести? Хотя что мне в него записывать? Свою скучную жизнь замужней светской женщины... день за днем.
Но сегодня произошло то, что никак не может исчезнуть из моей памяти, не должно! 
Для начала напишу, что я, Берти и Аня сейчас в Мазендеране. Аня предложила нам сюда приехать, у знакомого ее отца свадьба. Знакомого этого зовут Аслан, он начальник полиции этого города, то есть "дарога".
Для меня никогда не было секретом то, что Берти изменяет мне. Первое время я ревновала, злилась, старалась стать красивее. Это не помогло. Он продолжал находить себе любовниц, на меня даже не смотрел.
Потом я смирилась. Мне ведь казалось, что муж меня любит.
Мы всего пять дней в Мазендеране. А сегодня я нашла в постели Альберта женскую одежду. Я дождалась его возвращения, сидя в глубоком кресле за дверью. Он вошел, огляделся, решил, что меня нет дома. Тихо говоря: "Чтобы эта уродина ничего не заподозрила...", он начал искать у себя в кровати одежду.
- Черт! Как будто сам дьявол унес! Лучше бы он мою жену унес...
- Берти, ты это ищешь? - осведомилась я, показывая ему находку.
Он позеленел.
- Мадлен...
- Дорогой, давай разведемся.
- Ты же беременна! Как же...
- Вот так же! - закричала я, - все, я не хочу больше терпеть твои измены! Не хочу! Надоело! Пошел к дьяволу, черту, я тебя ненавижу! 
- Мадо, любимая...
- Хватит мне врать! Уж постыдился бы прямо в лицо! Ты меня не любишь и никогда не любил! Желаю счастья с твоими шлюхами! 
Он попытался схватить меня за руку, я с неожиданной силой его оттолкнула, Берти покачнулся, я еще раз его ударила, и он упал. Ударившись виском о край тумбочки, мой муж упал замертво. Я никак не могла ожидать такого, но совершенно не испугалась. Даже не чувствовала горя утраты. Только мрачное торжество.
Совершенно спокойно я велела Лизке привести ко мне Аню.
Затем села в то же кресло и продолжила бессрастно смотреть на тело Альберта. В конце концов, мне было всего 23 года, я не собираюсь делить всю свою жизнь с этим подлецом. Ему нужны были только деньги моих родителей, мои деньги.
Я носила его ребенка. Даже не знаю, как буду относиться к его дитя. Ненавидеть? Любить? Это ведь еще и мой ребенок, а теперь, когда Альберта нет, этот ребенок безраздельно мой.
Я услышала обескокоенный Анютин голос. Она звала меня, потом я услышала, как она бежит по лестнице. Открылась дверь.
- Mado, qu'est-ce que... - начала она, потом увидела Берти и, присев на пол, упавшим голосом заговорила по-русски, - он мертв? Ты убила его?!
Я спокойно кивнула.
- Боже... Как? Чем? Зачем?!
- Толкнула. Руками. Чтобы не трогал меня.
- А он?
- Ударился виском об угол и умер.
- О Господи! Мадо, надо что-то сделать, тебя же посадят в тюрьму...
При этом разговоре Аня сохраняла удивительное, неожиданное хладнокровие. Вместе мы разработали план, в этой страшной ситуации ее голова работала необъяснимо ясно.
Она бесстрастно осмотрела тело моего мужа и обратила мое внимание на разбитый висок. Его мы скрыть уже не сможем. Единственный выход - представить все так, что Альберт сам упал.

Я вышла, огляделась, увидела, что прислуги нет.
Тогда мы с Аней вдвоем выволокли тело Альберта и сбросили его с лестницы.
Когда после ужасного грохота тело осталось лежать внизу, неестественно вывернув руки, я побежала вниз с криком: "Берти! Господи!" 
Тут появилась и прислуга. Потом и  Аня спустилась, изображая ужас и горе.
Никто ничего не заподозрил. 

24 мая 1855 года.
Альберта похоронили прямо там, в Мазендеране. Родственников у него все равно больше нет, а я к нему ходить не стану. И ребенку не позволю.
Родить я должна уже очень скоро. Чувствую себя хорошо.
Аня сегодня пошла к шахскому дворцу, там ее должен ждать друг ее отца Аслан. Я вдова, мне не следует ходить на свадьбу, а Аня должна, отец Аслана помогал в деле Грибоедова, Аслан сейчас замял смерть Альберта, да и вообще он друг семьи, мы сюда ради него ехали.

26 мая 1855 года.
Анька куда-то исчезла! Она не вернулась ни вчера, ни сегодня! Если до вечера она не появится, я пойду в полицейский участок!
Даже ума приложить не могу, что с ней случилось... Может, осталась ночевать во дворце?

27 мая 1855 года.
Аня не вернулась. 
Я была в полиции, там сказали, что Анюту обвиняют в связи с политическим преступником, убийцей, неким Эриком. (для нее он далеко не некий, она когда-то упомянала вскользь это имя в связи с Новгородом, он какой-то ярмарочный паяц, если память мне не изменяет, и речь идет об этом же Эрике; он еще чем-то пленил Аню).  
Итак, она сейчас в тюрьме из-за этого самого (или не этого, а другого, во что мне плохо верится) Эрика. А сам герой скрылся. Замечательно!
История, достойная любовного романа. Но для несклонной к мечтам Ани это полная ерунда. Такого не могло произойти!

Значит так, я напишу письмо ее отцу, Диме, а также Нине Грибоедовой, одно ее слово может освободить Аню. И переговорю с этим Асланом.

28 мая 1855 года.
Написала всем письма и отправила.
Аслана не застала, точнее меня к нему не пустили, сказали прийти завтра, он якобы занимается этим делом. Как я ни орала и ни возмущалась - ничего не помогло. Полицейский, который меня принял, еле говорил по-французски. Я только смогла понять, что он похлопочет за то, чтобы Аню казнили. Эрик явно сделал что-то ужасное, раз за связь с ним грозит смертная казнь... Нет! Никакой смертной казни не будет! Аня спасла меня, я просто обязана отплатить ей тем же!

6 июня 1855 года.
Получила письмо от Нины Грибоедовой (утеряно) и записку для полицейских. Анютин отец написал, что сам приехать не может, но сделает все возможное, чтобы освободить дочь, Дима тоже не может приехать, но поможет на расстоянии. Я ответила, что приезжать нет нужды. Степан и Дима также приложили записки.
Записки от вдовы растерзанного посла, титулярного советника и переводчика Главного архива Коллегии иностранных дел и его отца -  действительного тайного советника произвели должное впечатление,  и меня пустили к Аслану.
Это был высокий и сильный смуглый мужчина приятной наружности, с красивым изгибом губ и жгучими глазами. Мне стало плохо под его взглядом.
- Мадам, вы подруга Анны Нечаевой, верно? - на очень приличном французском осведомился он бархатистым баритоном.
- Совершенно верно. Мадлен фон Бендорф.
- Счастлив знакомству. Аслан. Не смотрите на меня так враждебно, мы с вами преследует одну цель - освободить Анну.
- Да что вы говорите? - усмехнулась я, чувствуя, что мне становится жарко.
- Да. Ее отец - мой друг. Анна приехала сюда на мою свадьбу. Я хорошо знаю Эрика. И хорошо знаю, что Анна видела его первый и последний раз в жизни.
- Расскажите, пожалуйста, что произошло... 
- Не могли бы вы мне дать сначала письма?
- Да, пожалуйста...
Читая послания, Аслан улыбался. Я любовалась его лицом. Мой муж был необыкновенно красивым мужчиной. Но рядом с Асланом он был бы жалким лягушонком...

- Анну теперь освободят. Степан Дмитриевич знал, что надо писать. А теперь слушайте.
Аслан разговаривал лично с Аней и с Эриком, так что он наверняка знал, что произошло, как бы странно это ни звучало. Аня шла через базар к шахскому дворцу, где ее за красоту схватили торговцы: хотели продать в шахский гарем. Анюта долго отбивалась, в конце концов кого-то чем-то оскорбила, и ее бросили в тюрьму. Фаворитка умершего Моххамеда-шаха Анизо узнала про это и велела сейчас же казнить девушку в ее любом месте - камере пыток.
Когда по расчетам Анизо Аня уже должна была сойти с ума, вошел Эрик с тем, чтобы убить ее. Но он не мог убить безоружную женщину. Анизо начала злиться. Эрик что-то дерзко ей ответил, а фаворитка велела его убить. Тогда Эрик схватил Аню, и они оба исчезли в каком-то тайном ходе. Поймали их спустя полчаса . Для этого выслали пять десятков человек, пятерых Эрик убил.
- Мадлен, Эрика бы казнили на следующий же день, понимаете... Я обязан был его спасти. А Анну я не мог точно так же вывести, дать ей лошадь и отпустить, она ведь женщина, беспомощная. Тем более я был уверен, что спустя несколько дней начнут приходить письма с требованием освобождения Анны. И мне рассказали про призодившую подругу...
- Стойте! Вы отпустили Эрика?! 
- Да. 
- Он же... убийца, политический преступник!
- Он гений, Мадлен. И довольно неплохой человек. Он оказывал лично мне слишком много услуг, чтобы я мог позволить его убить...
- А Аню, значит...
- Аня не убийца, а ее связь с Эриком ничем не подтверждается. Аня русская, ее отец - действительный тайный советник, друг покойного Грибоедова, брат работает в Коллегии иностранных дел, вы тут за нее хлопочете, повторяю: ей ничего не грозит.
- Ладно, - согласилась я, чувствуя необъяснимое влечение к Аслану, - а как вы теперь будете? Вы же отпустили Эрика...
- Что ж, теперь мне тоже надо покинуть Персию, - усмехнулся он.
- Как? А свадьба?!
- Ее не будет. А как - как можно скорее; у меня конфисковали часть имущества, скоро конфискуют все и вышлют вон из страны.

Я зарыдала. Не могу сама себе объяснить этот глупейший порыв, но я заплакала. 
Аслан, обеспокоенный, вскочил и налил мне воды, потом сел передо мной на колени, протягивая стакан.
Я опустошила его одним махом.
- Пожалуйста, Мадлен... - он посмотрел на мой огромный живот, - вам не стоит лишний раз беспокоиться. Я знаю, что вы вдова, ваш муж погиб случайно и нелепо, что вам тяжело, но все же. Что вас так растревожило?
- Ах, Аслан... Вы такой добрый, как Аня! Но почему жизнь так несправедлива? Почему добрые люди попадают в тюрьму из-за своей доброты и всяких Эриков? - простонала я, вставая.
- Не знаю, сударыня, правда. Но я не считал себя добрым, так что польщен.
- О! Вы очень добры...
Он взял мою руку и долго целовал. Потом мы попрощались, и я ушла.
Теперь я хоть понимаю, для чего нужен дневник.

8 июня 1855 года.
Анюту выпустили. Она была совсем худущая и очень грустная. Не проронила ни слова. Бедная моя Анечка!..
Такое ощущение, словно она не испытала никаких эмоций от своего освобождения.

9 июня 1855 года.
Я родила.
Мальчика, назвала Степаном в честь Анюткиного отца. 
Роды прошли легко. Приходил Аслан поздравлять меня. Аня стала веселой и живой.

12 июня 1855 года.
Чувствовала себя отлично.
Оделась во все темное, прикрыла лицо, оставила Степку и Аньку на попечении прислуги и ушла. В полейский отдел.
Меня не хотели пускать к Аслану.
Тогда я написала ему записку. Он сам вышел и меня встретил.
- Как ваши дела, Аслан? Я имею в виду Эрика.
- Все идет своим чередом. Я должен покинуть пределы Персии до конца месяца.
- Ах, Боже... 
- Не стоит. 
- Боже... - я пошатнулась, Аслан схватил меня под руку и предложил сесть; я отказалась и стояла, держась за него;
- Ничего нельзя сделать?
- А что?
- Как ваша невеста?
- Никак. Ей теперь все равно, свадьбы не будет.
- Значит, вы свободны...
- Не совсем. И если буду свободен в пределах Персии более месяца, то потеряю свободу и, возможно, жизнь.
Я встала на носки и поцеловала необычный изгиб этих красивых губ, может, в последний раз. Мне было совершенно все равно.
- Даже так? - улыбнулся Аслан, -правильно говорят, что последнее желание осужденного... - он уже не договорил.

14 июня 1855 года.
Во избежание скандала Анютин папа велел нам не возвращаться в Россию, а попутешествовать по Европе.

Мы поехали вон из Персии. Аслан со мной.
Аня о чем-то с ним долго и серьезно разговаривала.
Я спросила у Аслана, о чем. Он объяснил.
У Ани и Эрика были соседние камеры, он приходил к Эрику ночью и умолял его спасаться, они говорили на французском. Аня слышала только обрывки фраз и просила дарогу пересказать ей весь разговор. Ничего особенного: Аслан молил Эрика бежать сейчас же или погибнуть, а Эрик спрашивал, что станется с Аней. Аслан уверял его, что с Аней все будет хорошо, и Эрик согласился.
Потом Анюта спросила, не знает ли Аслан, куда поехал Эрик. Он не знал.

28 июня 1855 года.
Благополучно миновали границу. Мы решили плыть в Венецию.
Анька хандрит. Альбертово отродье чувствует себя отлично. 
Теперь, когда рядом со мной есть человек, который меня по-настоящему любит, я ненавижу Альберта еще сильнее. Гореть ему в аду!