Госпожа Завражская проснулась не в лучшем расположении духа. За все годы, что она жила в России, успела привыкнуть и к доставлявшей сначала одни сложности грамматике, и к особенностям этой страны, и к климату. Успела привыкнуть и к холодным снежным зимам, и к катаниям на санях (это ей нравилось в особенности), и к праздникам, которые свойственны только России (родине ее обожаемого супруга). В силу этого она почти даже перестала скучать по Франции, по родному Парижу. С тех пор, как умерла матушка, с Францией ее уже ничто не связывало. В Париже когда-то давно жила ее самая близкая подруга, считай сестра (приемная дочь матушки). Но та много лет назад уехала прочь из ненавистного города, и теперь след бедняжки давно потерялся. Кто знает, что стало с ней теперь? Образ жизни лучшей подруги госпожи Завражской нельзя было назвать безвинным, она всегда была не такой как все, была странной девочкой. После отъезда она посещала Париж и матушку всего дважды, и то по особой необходимости, приезжала не одна. Уже много лет не было ни писем, ни новостей. Может, так оно и лучше? Надо признать, что супруга Аркадия Аполлоновича Завражского с трепетом в груди, и даже некоторым страхом думала о том, что может повлечь за собою появление этой женщины – вряд ли что-то хорошее. И, слава богу, что новостей уже давно не было.
*Г-жа М.Л. Завражская
Такого скверного ощущения, с каким она проснулась сегодня утром, госпожа Завражская не переживала уже давно. Виной всему было быстро движущееся время, близящееся двадцатое столетие, которое вплотную подступило к домам и окнам всего мира. Не в этот год, так в следующий оно настанет.
Сей факт оставлял после себя какое-то горьковатое послевкусие, все вокруг радовались и томились в ожидании чего-то феерического необычного, а ей все больше и больше начинало казаться, что это вовсе не дверь в новое столетие, а путь, ведущий в бездну, неизвестность.
- Как ты думаешь, что нас ждет? – Спросила она утром своего супруга, сидя перед зеркалом. – Мне страшно, и от чего-то кажется, что все будет иначе.
- Господи, Марго, - многозначительно покачав головой и улыбнувшись, ответил супруг, положив ей на плечи руки. - Ну что может быть иначе? Разве что, в отсчете лет теперь вместо восьмерки плотно укрепится девятка. Кроме того, к чему вся эта суета? До двадцатого века еще целый год. Мы пока обретаемся в девятнадцатом. Хоть это тебя может успокоить?
- Да, да, конечно. – Рассеянно сморгнула Маргарита Леонардовна, и покосилась на свое отражение в зеркале. Оттуда на нее смотрела вполне привлекательная белокурая женщина с унылыми синими глазами, лицо которой было искажено волнением.
Женщина она была рассудительная, без излишков эмоциональности, и все-таки подчас была не в силах совладать со своими чувствами.
- Признайся, жемчужина моя, тебе просто страшно. Но ход времени не остановить. Неужели ты тоже начиталась этих статей про прогресс, и считаешь его губительным? – Аркадий Аполлонович отнял руки от плеч супруги и начал расхаживать по комнате, поглаживая светлые усы. - Ну, конечно, он изменит нашу жизнь. Но, я думаю, это произойдет еще не так скоро. По крайней мере, не завтра, не через месяц. Я даже не думаю, что все изменится через год. И вообще, что за мысли у тебя в голове? Разве ты забыла, сегодня бал у Кирсановских. Мы приглашены. Будут гости. Слава богу, наши батюшки когда-то знались, Георгий Павлович по сей день нас не забывает. По-моему, ты должна сейчас быть обеспокоена платьями, прическами и прочими женскими штучками.
- Я обеспокоюсь этим чуть позже. – Женщина мягко улыбнулась, встала на ноги, подошла к супругу, выпростав руку из свободного рукава бордового халата, обняла его за шею, поцеловала в щеку. - А что Миша?
- Обещался ехать с нами. Хозяин просил, что бы Михаил непременно был. Ты же понимаешь, почему.
- Ах да, Кэтти. – Лукаво, совсем как юная девица, прищурилась Маргарита Леонардовна.
- Да. Однако неизвестно, что у упрямого мальчишки на уме. Вчера обещался, сегодня придумает что-нибудь. Разве тебе не известен характер твоего сына?
- Увы, известен. И я слишком хорошо знаю этот характер. Но не будь с ним слишком строгим.
- Марго, я менее чем с ним строг…
Единственный сын супругов Завражских, Михаил Аркадьевич, если уж о нем зашла речь, был человеком молодым, энергичным, нраву горячего, как и положено любому юноше, которому минул девятнадцатый год.
Но во всем остальном, что греха таить, с сыном Аркадию Аполлоновичу и Маргарите Леонардовне повезло – еще с самого детства стало ясно – мальчик умный, сообразительный, душевной организации тонкой. Маменьку с папенькой почитал, учился прилежно, хорошо успевал по большинству дисциплин, хоть и не все давались ему одинаково легко. Зато в гимнастических успехах Мише не было равных. Правда, как всякий ребенок, нередко озорничал, и проказничал. Среди этого была лишь одна неприятность: из-за чрезмерной природной любознательности имела обыкновение приключаться с Михаилом Аркадьевичем разная ерунда. Но ежели вдуматься, то ничем иным, как обычным ходом жизни это назвать было нельзя. А более ничем родителей чадо не тревожило. Был юношей замечательным, можно даже сказать, чересчур сахарным.
Однако Аркадий Аполлонович прекрасно понимал, и для Миши все оно не вечно – сегодня чист и свят, завтра черт попутает. Мужчине, тем более в его-то годы, в агнцах, конечно, ходить не престало, но так это дело наживное, все еще будет, а пока надобно Мише жизнь обустроить, что к чему разъяснить, а после и характер воспитывать. Потому, чем старше становился Михаил Аркадьевич, тем больше отец обеспокоивался будущим своего ребенка. Мише бы как можно скорее сейчас жениться, быть при семье, да при супруге. А главное, ведь и невеста уже была присмотрена. Чудесная дочка давнего знакомого Аркадия Аполлоновича – Катерина Георгиевна шестнадцати годов. И собою Кэтти была дивно хороша. Им бы с Мишей вместе зажить, двум чудесным ангелам, чудо какая прелестная семья получится. Тем более, сама Кэтти матушке своей по большому секрету призналась, что ладно скроенный Михаил Аркадьевич, видный юноша, ее сердцу чрезвычайно мил. А матушка ее по такому же большому секрету возьми да признайся в дочериной симпатии своему супругу. Георгий Павлович Кирсановский такой новости, разумеется, от Аркадия Аполлоновича скрыть не мог. Оно и понятно, надо ли такое умалчивать?
Очень Завражскому хотелось, чтобы из мальчика вышел толк, да не какой попало, а, несомненно, самый лучший. И усматривал он этот толк отчего-то именно в Катерине Георгиевне. Сам же Миша касаемо своей женитьбы думал совсем другое. В своих окончательных чувствах к Кэтти он пока не определился, а раньше этого времени свадьбу почитал оплошностью, спешки не признавал. К чему торопиться? В таких делах поспешность греху подобна.
А Кэтти была от своего предполагаемого жениха без ума, и находилась в объятии тех чувств, коими может быть одержима девица в шестнадцать лет.
Миша и впрямь обладал внешностью примечательной. Глаза большие чистые широко распахнутые, овал лица правильный, черты лица благородные, всегда сдержанный, церемонный.
От всех прочих сверстников Мишу отличал немалый рост, отчего он вечно опускал плечи (благо военная гимназия от сутулости избавила). Другие бы радовались такому дару от шутницы природы, а мнительному Мише до сих пор казалось, что он как и в детстве неповоротлив и нескладен.
Миша, действительно, вымахал такой «дылдой», что даже рослого Аркадия Аполлоновича перерос почти на целую голову, вытянувшись в два аршина и девять вершков. И это было удивительно, потому что, никто в роду Завражского, а уж тем более в семье миниатюрной Маргариты Леонардовны, таким примечательным ростом не обладал. Зато на сына Аркадия Аполлоновича при такой комплекции засматривались девицы, стоило ему только попасться им на глаза. Однако Михаил Аркадьевич давно порешил ни этой своей особенностью, ни коей другой в дурных целях не пользоваться. Дамы – это материя совершенно непознанная и тонкая, к ним с грязными помыслами приближаться низко. От того уныло и вяло наблюдал он за похождениями своих друзей, и ничего кроме горьких сожалений не испытывал.
Сам он пока африканской страсти не знал. Любовные переживания манили и будоражили ум, но искать их в борделях и прочих сомнительных заведениях Мише казалось гадким. Не тот это товар – любовь, что б его за деньги продавать. От того дал себе обещание, жениться без любви не станет.
Еще в годы учебы Миша утерял всякий сон из-за одной курсистки (курсистка, надо сказать, была очень мила). Наблюдая, какую тактику покорения женского сердца избирают его друзья, Миша отверг ее сразу. Красивое личико, глаза и локоны милой сердцу девушки побуждали Мишу ночами писать стихи, по утрам искать возможность ей их передать. Беда в том, что Михаил страшился перед ней открыться. Ни в одной записке имени не приписывал, подойти и признаться тоже не мог. А однажды зимой увидал свою Пиериду в санях вместе с князем Артищевым, с которым вместе учился. Тот, приникнув к ее розовому оттопыренному ушку, что-то горячо шептал, а разрумянившаяся девица заливисто смеялась.
Повержено втянув голову в плечи, безутешный Миша кинулся с улицы прочь. Стихи писать перестал раз и навсегда. Долго думал, выходит, с женщинами нужно обращаться не как с хрупкими фарфоровыми вазами, а как с набитыми соломой куклами – взять того же князя – грубый сквернослов и бабник – а женщинам, кажется, нравится. И даже чересчур.
Выходило, что все убеждения летели к черту, и тут Мише становилось еще тошнее.
Из всего выше сказанного разумнее было бы отнести героя данного повествования не к брутальным красавцам, а к очаровательным нежным юношам с широкой искренней улыбкой, расползающейся в минуты счастья до самых ушей. Такой вряд ли мог бы с первого взгляда заинтересовать женщину роковую, а вот нежную девичью душу тронуть до самой глубины мог легко.
Но Миша пока к любви, как к продукту химического процесса выделения в кровь определенных веществ, будоражащих разум, и физического слияния двух тел относился без особого интереса.
Самая главная Мишина беда в этом подлунном мире состояла в том, что он никак не мог определиться в этой жизни. Будто корабль без своей пристани, плавал от берега к берегу, где не остановиться, все чужое, все не то. Вроде и жизнь была замечательная, и судьба не обделила. Но уж очень явственно он, ревнитель прока, ощущал свою бесполезность для человечества. Следуя отцовской воле, Миша окончил с отличием военную гимназию. Но когда думал о войнах, которые часто случаются с Россией (такое уж государство, на роду матушке написано отбиваться от назойливых «женихов», жаждущих взять «в жены» красивую, богатую, но перезревающую невесту), брало омерзение. Служить Родине Миша не отказывался, наоборот, почитал это за счастье, да и надо признаться, как всякий мальчик, усматривал в этом манящую романтику (ежели б только найти себя, непременно принес бы отчизне пользу). Но кислый запах пороха, мешающийся с терпким кровяным, ему голову не кружил, азарта не разжигал. Наоборот. Противно это и жутко, когда живой человек, венец творения божьего, будто пушечное мясо. А смерть солдату должна щекотать ноздри, а не на патетику толкать, иначе, какой он солдат.
Волею судьбы и сложившихся обстоятельств рано ушедший в отставку, посвятивший себя служению в гражданском чине, Аркадий Аполлонович сильно ностальгировал по армейским годам, и уж очень желал видеть сына в офицерском мундире.
Долго Миша ходил в раздумьях, сидел над книжками. Домашние Мишины терзания тоже чувствовали. А так как мальчик всегда неплохо играл на рояле и замечательно пел, мать уж больно боялась, не потянуло бы сына в лоно разврата, на сцену, в театр, к каскадным певичкам.
Не потянуло. Миша, как ни странно, маску лицедея ни разу гожей для себя не рассматривал.
Мише хотелось чего-то особенного. Он удачно сдал экзамены на медицинский факультет Московского Императорского Университета. Но тонкая чувствительная душа его не вынесла созерцание крови и препарирования трупов. После постыдного случая, когда он едва не лишился сознания во время этого неаппетитного процесса, Миша перешел на факультет права, и даже серьезно подумывал стать юристом. Но отчего-то и это не принесло ему должного удовлетворения.
Михаилу Аркадьевичу снова пришлось перевестись, на этот раз уже на факультет физико-математических наук. Хоть стройные ряды чисел, теории и витиеватые уравнения и были лишены всяческой душевной субстанции, но приносили ему определенное наслаждение.
Ближе к вечеру разыгралась метель. Когда семейство Завражских садилось в сани, с неба вовсю валили белые хлопья. Залепляли глаза и лезли в рот. Миша надвинул на глаза шапку и всю дорогу молчал. Размышлял. Слушал, как возница щелкает кнутом, смотрел на проплывающие силуэты зданий.
- Говорят, на балу будет генерал-лейтенант Толстинский со своей молодой женой. – Обращаясь к супруге, вещал Аркадий Аполлонович, смахивая с завитых усов снежинки.
- Mon Dieu, неужели он снова женился? – Оживилась Маргарита Леонардовна, выпростала руку из муфты.
- Да. Уже сравнительно давно. Она, вроде как немка. Но с русскими корнями. Противоречивая, говорят, особа.
Миша скосил глаза на отца с матерью, поймал на себе строгий взгляд Аркадия Аполлоновича, и тот час же отвернулся. Слушать про свадьбу было совсем неинтересно. А вот противоречивость интриговала куда больше. Она много интереснее приторно-сладкой миловидности.
- Но говорили, он так горевал.
- Ну, дорогая Марго, не может же человек вечно жить в тяготах вдовства. В конце концов, это очень обременительно. – И нежно сжал руку жены.
- Ты, конечно, прав. – И тут же завела беседу о другом. - Mon cher, думаю, Мише непременно нужно побывать на этом балу. Тем более, хозяева нас так любезно пригласили. Мика, там ведь будет Кэтти. Она очень мила, правда? Мы все были бы очень рады твоей женитьбе.
Молодой человек лишь вздохнул, вряд ли это можно было рассматривать, как согласие.
Сам Михаил Аркадьевич не раз про себя думал – Катерина Георгиевна могла бы стать ему славной сестрицею, но возлюбленной – никогда. К Кэтти он любовного томления, того самого, о котором часто пишут в романах или рассказывают на словах, не испытывал.
Но сказать ей об этом, Миша, человек воспитанный, обладатель утонченной души, разумеется, не мог и никогда бы не посмел.
- Матушка! Ну, за что вы с нами так? – Не удержался он, посмотрел сначала на мать, потом на сурово сдвинувшего брови, отца, обреченно опустил голову. - Зачем обременять такую чудесную особу семейными хлопотами прямо сейчас? Ведь она, матушка, и не помышляет о супружестве. Помню, она мне давеча про потерянную ею куклу рассказывала. Говорила, какая замечательная это кукла была, что у нее вот здесь - Миша дотронулся до правого виска - чудесные букли были. Уж они с няней везде ее искали, а она как сквозь землю провалилась. Понимаете? – Поправив на переносице очки, спросил Миша.
Михаил Аркадьевич был малость близорук, и оттого вынужден был носить очки, коих чрезвычайно стыдился. Иногда справлялся вовсе и без них, заставляя себя пересиливать стыдный недостаток (который почему-то имел обыкновение особо остро проявляться в моменты чрезмерного волнения, а иной раз от того же избытка исчезал, словно и не было никогда), и прятал данное изобретение оптики подальше. Иногда и с ущербом для себя.
Книги и важные бумаги Миша читал, исключительно уткнувшись в них острым носом в прямом смысле этого слова.
Когда приехали к Кирсановским, Миша влажные от снега очки снял, и поспешно убрал в карман.
Гостей уже было предостаточно. Большая зала ярко освещена, под самым потолком огромной величины люстра светит так, будто на дворе день. Из угла в угол рысили лакеи во фраках и белых перчатках. Все приглашенные чинно расхаживали по вощенному паркету. Дамы хлопали ресницами, обмахивались веерами. Господа, с подкрученными напомаженными усами выхаживали будто петухи. Оркестр играл кадриль. В общем, все выдержанно в духе самых обычных балов, кои Мишу всегда утомляли и вгоняли в глубокие раздумья. А чем еще заняться, когда вокруг тебя такая суета, будто в муравейник попал?
Большая мужская часть гостей (почему-то) толпилась в левом углу, где стояла огромных размеров нарядная елка. Уж вряд ли они любуются красотой зеленого круглый год дерева, - подумал Миша. Нет, там что-то другое. Но подходить ближе и любопытствовать Михаил Аркадьевич не стал. А спустя несколько минут этого и не понадобилось. Галдеж прекратился, толпа расступилась и на середину зала, гордо держа голову, выплыла неописуемой красоты дама. Каштановые густые локоны собраны в премудрую прическу, увенчанную дивной диадемой, сшитое по последней парижской моде кремовое платье расшито жемчугами и драгоценными каменьями, в ушах и на шее не иначе как бриллианты, затянутые в атласные перчатки руки сжимают веер из страусиных перьев.
Миша так и остолбенел. Ослепился не только переливами камней, но и сказочной красотой Царевны-Лебедя (это он ее так про себя стал величать с первого же мгновения, как увидел – потому что вся сияющая и плывет плавно-плавно, словно пола не касается). Овал лица благородный, выражение ярко-зеленых (как весенняя трава) глаз чуть надменное, вопреки ласковому цвету, холодное, немного вздернутый нос, пухлые страстные губы.
Все это Миша преотлично разглядел без всяких ненавистных окуляров, красавица стояла от него на немалом расстоянии, а в даль-то глядеть оно проще. Прекрасная незнакомка, должно, тоже почувствовала на себе пристальный взгляд, и повернула голову в сторону, где стоял Миша. Того так в жар и кинуло. Теперь понятно, что приглашенные мужчины там делали - любовались сим великолепием. Два черных Мишиных глаза с жадностью наблюдали за Царевной-Лебедью. Да, это имя ей подходило.
- Хороша, правда? – Внезапно появившись откуда-то у Мики под боком, спросил князь Артищев.
Зеленоглазая чаровница так и стояла, не отводя очей от противоположной стены, у которой стояли Завражский и Артищев. Смотрела строго и немного оценивающе, взгляд ее был обращен, должно быть, к князю. Уж точно не к ссутулившемуся от растерянности Мише.
- Кто она?
- Неужели не слышал? Анна Карловна Толстинская. Супруга генерал-лейтенанта Толстинского. Опасная женщина. – Князь церемонно кивнул, не сводя глаз с прекрасной дамы, которая теперь то отводила взгляд, то возвращалась, устремляя его снова на князя. А Миша не сводил глаз с нее. Собеседник это заметил. Кажется, взревновал. – Что глазами хлопаешь? Думаешь, она на тебя смотрит? Нет, душа моя, ты для нее слишком соплив, ты же у нас ни рыба, ни мясо. Не ее поля ягода.
- Почему ни рыба, ни мясо? – Обиделся мальчишка.
- Потому. – Резко и без всяких церемоний (как всегда) ответил князь. – Что ей в тебе интересного? Ты же у нас все больше книжки всякие изучаешь, журнальчики почитываешь, в общем, ерундой всякой занимаешься, и совершенно бесполезно тратишь жизнь. В библиотеку ты ее, что ли, поведешь? Будете вдвоем книжки листать и картинки рассматривать. – Скабрезно хихикнул князь.
- Что? – Не понял сомлевший от вязкой истомы Миша.
- Что-что, не по Сеньке шапка, говорю. Гляди лучше на меня, да мотай на ус.
Ничего «мотать на ус» Миша никоего желания не испытывал, во-первых, потому что данного атрибута красоты не имел, а во-вторых, потому что тактика князя в обращении с женщинами была ему хорошо известна, и от того глубоко противна.
Спасибо, я уже насмотрелся, - хотел сказать Миша, припомнив князю давнюю обиду, да промолчал, посчитав совершенно неуместным ворошить прошлое.
- Она кружит головы всем мужчинам в радиусе тысячи верст. – Как ни в чем не бывало, продолжил Артищев. - Но простаки таким женщинам не интересны. Она дама безжалостная. Говорят, банкир Бобров, давний знакомец Толстинского застрелился, когда не получил от нее согласия на взаимность, а один петербургский офицеришка бросился в лестничный пролет, чтобы доказать ей свою любовь. Доказал, - безжалостно засмеялся князь, потешаясь над несчастным, - ноги-руки переломал, а сам жив остался. Только на что он ей, с переломанными-то членами? А сколько из-за нее было дуэлей. – Артищев прикрыл веки, будто погружаясь в свои сокровенные мечтания. - Вот такая слава у этой женщины.
- Ну просто femme fatale какая-то. – Искренне признался Михаил Аркадьевич.
- Так она и есть femme fatale. Мыслимо ли, столько мужского населения погубила. Видишь, как глядит. – Князь довольно дотронулся до густых усов, видно хотел сим жестом сказать «это она на меня смотрит, с жертвой определяется».
- Да вы же, князь, сами смотрите на нее, открыв рот, будто кот на сметану. – Миша наморщил нос.
В груди почему-то заворочалось что-то неприятное, дурное. Захотелось схватить собеседника за ворот и выволочь прочь.
- Гляжу с расчетом. Была femme fatale, стала покладистая кошка. Модест Артищев сам кого хочешь приручит. Люблю таких дам.
- Перестаньте, князь! Вы с ума сошли? Она же замужем. Это низко. – Воскликнул залившийся краской Миша, и сам себе не поверил, не ожидая такой реакции.
- Дурак ты, Миша! – Князь многозначительно подмигнул своему собеседнику, поцокал языком, и, выпятив вперед грудь, направился прямо к мадам Толстинской. Приглашать на танец.
Миша лишь с сожалением покачал головой. И отвернулся. Лучше этого не видеть. У очень кстати подвернувшегося лакея, схватил с серебряного подноса (начищенного так, что слепило глаза, но конечно не сравнить с блеском мадам Толстинской) бокал шампанского. С жадностью выпил. Пересохло в горле.
После всего этого вечер стал вовсе тусклым и невыносимо пустым. Уже ничего занимательного Миша для себя здесь отыскать не сможет.
Не в силах побороть интерес, все-таки обернулся, отыскал в толпе интересующих его двоих глазами. Подлый Тарквиний обнял мадам Толстинскую за бок, и они кружились в танце. Мишино сердце сжималось тоскливо и нерадостно. Он смотрел на танцующих без особого удовольствия, но и глаз не отводил. Когда музыка стихла и Анна Карловна, кивком поблагодарив князя, собралась удалиться, тот удержал ее за руку и вдруг совершенно бесцеремонно потянул к себе. Видимо, не желал отпускать от себя столь замечательную спутницу. У Миши так все внутри и ухнуло. Не знал, то ли бросаться к ним, то ли с жалким видом ждать, созерцая такое бесчинство. Но, ни того, ни другого не потребовалось.
Госпожа Толстинская отклонилась, невозмутимо сложила веер, и, не меняя милость на гнев, все с той же улыбкой, которая озаряла ее лицо минуту назад, что-то сказала князю. Что именно, Миша не слышал. Но заметил, как тот резко разжал пальцы, побледнел, потупил взгляд, да так и остался стоять, будто вкопанный. Анна Карловна высвободила руку, развернулась, и поплыла прочь.
Ай да Анна Карловна. Вот это женщина!
При мыслях этих Миша будто оцепенел, и счет времени утратил. А когда вернулся из дымчатых объятий собственных дум, и разомкнул веки, замер от неожиданности. Сияющее виденье стояло совсем рядом, смотрело на него, уголки коралловых губ приподняты в улыбке. У Михаила Аркадьевича стиснулась грудь.
- Наконец-то танец, в котором дама сама вольна определять себе кавалера.
Не сразу понял, что это она ему. Замешкался. Это она его на танец приглашает.
- Простите, я… – смутился Миша. Хотел добавить «не танцую», но слова комом застряли в горле.
- Вы уже приглашены? – У Царевны-Лебеди оказался чрезвычайно низкий, волнующий голос и едва заметный металлический акцент.
- Нет. – Честно ответил Миша. – Но вот вас, похоже, очень многие хотели бы видеть в паре на этот танец.
- Ну и что с того. Вы знаете, - открыто улыбнулась прекрасная Царевна и опустила дюймовые ресницы, - я уже почти со всеми танцевала. Со всеми, кроме вас.
Вальс Миша непростительно загубил. За что на себя был до чрезвычайности зол.
Вообще Михаил всегда вальсировал самым лучшим образом, и если танцевал с Кэтти, то та сама непременно (в силу природной неуклюжести) норовила наступить бедному Михаилу Аркадьевичу на ногу, а в этот раз он к своему огромному стыду то спотыкался, то мешкал. Одним словом, выходило очень скверно, и со стороны могло показаться, что Миша танцует ужасно, просто отвратительно, поворачивается как бревно, чувство ритма не имеет. Перед дамой было ужасно неловко!
От этой мысли к самому финалу танца Миша совсем приуныл. И, видимо, красавица это без труда разгадала. Тронула его за локоть.
- Знаете что, уведите-ка меня от этого шума. – Шепнула она.
- Куда? – Растерялся Миша.
- Ну, хотя бы, на террасу. – Указала веером на большую балконную дверь Анна Карловна. – И возьмите по бокалу шампанского нам с вами. Пить очень хочется.
В желтых отблесках газовых ламп, что освещали залу изнутри, и в мягком полуночном свете, что окутывал ее сейчас, Анна Карловна выглядела еще чудеснее. Легкий ветерок путался у нее в волосах, и то и дело пытался выбить маленькие прядки из прически.
- Вы можете простудиться. – Сказал Миша, учтиво пропуская даму вперед. - Здесь довольно холодно. – И уже было поспешил снять сюртук, но собеседница его остановила.
- Не стоит. Мне не холодно. Оставайтесь как есть. А-то еще сами простудитесь. Как мне потом быть? Будете кашлять, хворать, – улыбнулась она, встав очень близко к молодому человеку, настолько, что задела его плечо своим. – Мне жарко. – Про жару это она, по видимости, для виду. К ночи подморозило, снег искрился. Однако на террасе, и, правда, было совсем не холодно. - Наконец-то, передохнуть от этих танцев, от взглядов. Я могу танцевать хоть всю ночь напролет, и совсем не устану. А вот чрезмерное внимание утомительно.
Миша вжал голову в плечи, и развел руками, не зная, что ответить. Раньше с ним такого не случалось. А сейчас все выходило как-то глупо. Он то говорил что-то невпопад, то вовсе забывал слушать то, о чем говорила Анна Карловна, то тушевался. Ее, кажется, это веселило, она смотрела на своего юного собеседника с веселым любопытством, хохотала, тем самым заставляя Михаила Аркадьевича то краснеть, то белеть.
- Ну, не жалеете, что увела вас от людей? Там все танцуют, смеются, огни, елка.
Миша ничуть не жалел, он ненасытно взирал на госпожу Толстинскую, и не существовало вокруг него ни людей, ни огней, ни елки.
- Я не большой любитель светских балов и раутов, Анна Карловна.
- Знаете мое имя?
Завражский конфузливо улыбнулся:
- Я знаю вас заочно.
- Надо же, и я вас, Михаил Аркадьевич. Миша… позвольте мне вас так называть?
Миша в этой просьбе не усмотрел ничего крамольного, и дал согласие. Не самый достойный жест, особенно в общении с дамой, с которой знаком не больше часа, но Миша сейчас об этом совсем не думал.
Просить о том же у самой Анны Карловны не посмел. Да и не смог бы.
В беседе случилась пауза. Минуту (Мише показалось, что вечность) собеседники молчали, украдкой поглядывая друг на друга. Вернее, украдкой поглядывал он, а Анна Карловна без доли стеснения с интересом смотрела на молодого человека, не отводя лучистых очей. От такого пристального взгляда у Мики начала кружиться голова.
- Какие у вас, Миша, глаза красивые. Большие, круглые. И смотришь, будто в бездну. – Наконец изрекла она.
- Благодарю. – С поклоном ответил Миша, борясь с волнением. – Это удивительно, и давно для меня загадка. Ведь у матушки моей глаза голубые, у отца – серые. А у меня вот карие.
- А на свету янтарно-медовые. – Добавила она голосом, ставшим вдруг удивительно глухим.
Толстинская смотрела на него снизу вверх, как будто ждала чего-то. Миша же лихорадочно обдумывал, как вести себя с такой женщиной, и что стоит говорить. В книгах об этом ничего не сказано. Выходит, они учат не всему на свете.
- А еще и матушка, и отец светловолосы…
- А у вас волос черный, - закончила за него Анна, и даже вскинула руку, словно хотела дотронуться до волос. Михаил Аркадьевич это предугадал, и спал с лица, побелел. Женщина тот час же руку опустила. – Будто смоль. Кажется, так у вас это называется?
- Да.
- Не переживайте, Миша. Такое случается. Как знать, может быть, это от вашей бабки или деда. Не знаете?
Завражский скромно пожал плечами, из белого сделался красным.
- Увы, не представилось такой возможности. Мне говорили, когда я был совсем ребенком, бабушка по материнской линии растила меня. Я даже какое-то время жил у нее. Но я ее не помню. Говорили, что у нее был еще один внук, от матушкиной сводной сестры. Но он умер еще в младенчестве от какой-то тяжкой болезни. А родителей папеньки я видел только на портретах. Ничуть не похож. – Сказал Миша, и не удержался, улыбнулся (на щеках проступили трогательные ямочки) и черные брови, сделавшись домиком, поползли вверх. - Анна Карловна, вы все говорите обо мне, право, для меня такое внимание чересчур. А я хотел вам кое-что сказать...
- Говорите, Миша. Пока меня от вас не увели снова танцевать. – И вновь беззаботно засмеялась, беспечно дернула плечами. Что она за женщина такая? Никогда не предугадаешь, что она скажет, что сделает: То одарит холодным взглядом, то обожжет своим вниманием.
Сам сказал, а потом подумал – а что, собственно, он ей скажет? Что как увидел, дар речи потерял, что красивее на свете дам не видывал? Пошло и глупо. Она женщина умудренная опытом. А что он? Щенок, который сейчас ластится к ее ногам, машет хвостом и тявкает. Она на него глядит и умиляется. Вон, за ухо едва не потрепала.
Ей о красоте ее и достоинствах уже столько мужчин говаривало, что, наверное, со счета сбилась. Уже и слушать такое прискучило. Один делает такой комплемент даме искренне, второй из-за совершенно бесстыдных намерений, а третий из-за лести. Поди, теперь и не отличает под этими словечками истинного смысла. Вдруг поймет что дурное, как объяснить, что именно хотел выразить, что дурных помыслов не имел? И Миша, побоявшись обидеть сказочную Царевну-Лебедя (а-ну как махнет крылом и улетит) замолчал. Замолчал, словно воды в рот набрал.
- Ну что же вы молчите? Говорите же!
Михаил Аркадьевич колебался.
- Анна Карловна, Анна… - с чувством произнес Миша, все-таки поборов треклятую волнительную немоту. - У вас красивое имя.
- Папенька возжелал так назвать. Имя немецкое, но от русского не отличить. Вот такой каламбур. Помните, как царицы, когда замуж шли, крестились русскими именами? А мне и не нужно.
Миша уже был готов приступить к обсуждению личностей императриц всероссийских, но вдруг вспомнил обидные слова князя про книжки, и закусил губу, оставшись безгласным.
- А знаете, мне тоже нравится. Слышали, может, офицеры смеются, мол, не много ли генерал-лейтенанту Толстинскому Анн. – И она снова рассмеялась.
- Мне бы хватило одной. Я бы пожертвовал той, что в петличке. – Сказал вдруг Михаил, и сильно смутился. Потому что говорить этого совершенно не следовало, но тут произошло невероятное, голос сам будто, независимо от своего хозяина, вопреки усилиям воли, взял и вымолвил.
- Михаил Аркадьевич, - снова назвала его по имени и отчеству Толстинская - господи, какой вы, в сущности, еще ребенок. Выходит, я сильно ошиблась.
- Анна Карловна! Простите, о чем вы?
- Не берите в голову, Миша. Прощайте! Ах да, и пить вам больше не надо. Голова завтра будет болеть. – Погрозила она пальцем, и поплыла прочь.
Останавливать ее было бессмысленно. Да и совершенно ни к чему. Поэтому, Миша глубоко вздохнул холодный воздух, и позволил себе мысли совершенно эгоистического детского содержания: ну и пускай простужусь! Ну и пускай умру от этого. Теперь уже все равно.
За спиной послышались голоса. Миша чуть обернулся. Это были двое мужчин. Один высокий с гвардейской выправкой, в военной форме, с саблей на поясе. Знакомый князя Артищева. Второй совершенно ничем не выделяющийся хмурый молодой человек весьма жалкого вида в галстуке-ленточке.
Они что-то говорили, и разговор их проходил явно на повышенных тонах. Из-за чего двое мужчин могут быть так возбуждены? Разумеется, из-за какой-нибудь дамы, - мрачно подумал Миша, и отвернулся.
Друзья князя сплошь бретеры и задиралы. Такие сами постоянно лезут на рожон. Усматривают в этом особое удовольствие.
Но дело, как выяснилось, было отнюдь не в даме.
- Я предупреждал вас, изволите столь бесцеремонно манкировать святое, я потребую от вас сатисфакции. Вы, должно быть, безбожник? Что там на это говорит ваш Авраам, а? Не признаете царский гимн? Лейб-гвардию тоже? Выходит, что так. Ежели осмелились не удостоить меня своим вниманием, когда я обратился к вам. Да у меня предки еще при Петре Первом служили!
- Сударь, - поморщился молодой человек. - Сделайте милость, освободите меня от своего общества. Вы пьяны.
- Я вижу вас всех по физиономии! – Продолжал восклицать красивый стройный усач, совсем не внимая словам своего собеседника. – Вы спите и видите, что бы Россия утопла в крови...
Здесь Миша не удержался, и обернулся.
- Замолчите, вы - царский холуй! – Зло кинул несимпатичный молодой человек, пуча огромные круглые глаза, и бледнея лицом. - Теперь я буду требовать от вас удовлетворения.
Похоже, назревало что-то явно дурное. Миша даже расстроился. Сейчас в особенности хотелось побыть одному. А здесь явились эти двое, похоже, оба нетрезвы, да еще взвинчены. Устроят мордобой. Хотя вряд ли. И тот, и другой едва стоят на ногах. Разве что молодой человек (сильно смахивающий на студента), на пьяного совсем не был похож. Только, отчего же у него тогда заплетается язык и качает из стороны в сторону?
Завражский незаметно проскользнул к дверям, и вошел в жаркую залу. С террасы он вернулся мрачный и задумчивый.
- Михаил Аркадьевич! Я думала, вы нас покинули. – Откуда не возьмись, возникла перед ним Кэтти, и как несколько минут назад Анна Карловна, тоже погрозила ему пухлым пальчиком.
- Как же я вас покину, Катерина Георгиевна. – Развел руками Миша.
- Вот и славно, вот и чудно! – Воскликнуло милое дитя, и, подхватив Мишу под руку, повело вглубь зала. Тем, где было шумно, играла музыка.
Миша краем глаза взглянул на Катерину Георгиевну, которая была значительно ниже его плеча. Надутые детские губки, круглый подбородок, румяные щеки, по бокам золотистые букли, розовое платье с бантами. Должно быть, точь-в-точь как у той самой куклы, что они с няней нынче искали.
С ней бы и самой играть, аккуратно-аккуратно, дабы не разбить, а еще лучше, поставить на полку, да не трогать вовсе, только любоваться.
- Нравится вам наша елка?
Миша не нашелся, что сказать, только утвердительно кивнул.
- Мы с мадмуазель Жанне самолично наряжали. Сначала она противилась, но я ее уговорила. Видите, как игрушки чудесно на нашей елке висят? Это я сама им места выбирала.
Михаил Аркадьевич шел, будто на заклание, но все стрекотание Катерины Георгиевны послушно выслушивал, и даже кивал в ответ или отвечал насколько мог.
- Куда вы меня ведете, Катерина Георгиевна?
Куколка обиженно надула губки и театрально вздохнула.
- Михаил Аркадьевич, я же просила вас, называйте меня просто Кэтти. «Катерина Георгиевна» длинно и не интересно.
Это она романов на романтическую тему перечитала, - подумал Миша. И куда мадмуазель Жанне, ее нянька и гувернантка, глядит?
- Простите. Так куда вы меня ведете, Кэтти?
- Как куда, к папеньке! Он вас нынче искал. – Просияла Катерина Георгиевна. – Ах, Михаил Аркадьевич, - защебетала она, - как я люблю новый год. Елка, веселье. Поглядите, как всем хорошо. Я очень рада, что вы нынче у нас в гостях. А пятого числа нового года мы с Жоржеттой Крестьяновной на каток идем. Пойдемте с нами!
- Увольте, дорогая Кэтти, - сконфуженно откашлялся Миша, представив себя на скользком льду, на котором нужно еще и скользить на острых разъезжающихся во все стороны коньках. Вот так картина будет на потеху всем окружающим – он, и без того немалого роста, неуклюжа стоящий на этих чудовищах, размахивающий руками во все стороны, тщетны пытающийся удержать баланс вопреки физическому закону, гласящему что любое тело имеет свойство притягиваться к земле. – Я сломаю себе шею или ногу, пролежу до самой весны в постели, и не на один праздник вас не смогу увидеть.
Кажется, слова возымели действие. Кэтти остановилась, повернула головку в сторону Миши, испуганно захлопала глазами.
- Какой ужас вы говорите…
- Ах, Михаил Аркадьевич, - прервал их беседы зычный голос.
Миша вздрогнул и посмотрел вперед. К ним навстречу, растопырив руки, кажется готовый заключить в объятия сразу двоих, шел Георгий Павлович.
- Дети! Резвитесь? О чем это вы тут ворковали так складно? А? – Он любовно погладил дочку по голове, а Мишу взял за острые плечи и прижал к груди. Да так крепко, что присевший Миша, едва не задохнулся.
- Я, papa, - обратилась к своему фатеру Кэтти, сделав милый книксен, - приглашала Михаила Аркадьевича на каток. А он ни в какую не желает с нами идти, - наябедничала Катерина Георгиевна.
- Ах, верно, - словно не расслышав до конца дочерины слова, начал шумный Кирсановский, отняв задыхающегося Михаила от груди, и теперь начавший со всей полнотой чувств хлопать его по плечу, - Михаил Аркадьевич, голубчик, Кэтти о вас только и говорит. Вы уж ее одну не оставляйте.
И кто знает, сколько бы эта ужасная сцена продолжалась, не появись на зычный хозяйский голос Аркадий Аполлонович. Он тоже радужно взглянул на вставших рядом Кэтти и Мишу, одобрительно постучал по сыновой спине.
Да что ж у них всех за привычка такая, - думал Миша, терпеливо снося оные знаки внимания к своей персоне.
Кэтти продолжала ворковать, товарищ министра внутренних дел не мог налюбоваться на такую замечательную пару, а Аркадий Аполлонович никак не мог разгадать неестественную бледность сына. Нашел для себя объяснение в том, что он смущен присутствием милейше дамы.
Слава богу, Георгий Павлович решил пригласить дочь на танец, оставив Завражских наедине. Кэтти похлопала Михаилу Аркадьевичу глазками, мол, я скоро вернусь, не скучайте, и, хихикнув, поспешила закружиться в танце.
- Я все гляжу, вы упорно желаете составить из нас с Катериной Георгиевной пару.
- С таким же упорством, как ты, Михаил, уклоняешься от сего процесса. Как ты не понимаешь… Георгий Павлович человек не из простых, абы за кого дочку выдавать не будет. Благо мы с ним с юных лет знаемся. Я в те годы избрал полк, он выбрал иную деятельность, а теперь дослужился до такой должности. И ведь не позабыл. И в тебе он видит зерно, которое, коли обильно и с толком поливать, прорастет.
- Тем более, папенька, подводить вас в глазах давнего друга будет наитягчайшим проступком с моей стороны. Это же будет самая настоящая несправедливость и подлость по отношению к Катерине Георгиевне, существу небесному, с чистой и невинной душой. А вы знаете, что я больше всего на этом свете не терплю и презираю несправедливость и подлость, исходящие от человеческих деяний и помыслов. Это будет означать, что я обману ее надежды, не оправдаю ожидания и не смогу быть перед ней тем, кем должен быть.
- Вы только послушайте этого резонера! – Возмущенно дернул бровью всегда спокойный и уравновешенный Аркадий Аполлонович. - Молодежь! Вы даже мыслите теперь как-то чудно! Что за апломб и фанаберия у вас в голове?
- Сами всегда учили, что ложь – худший из грехов.
- Слишком уж ты идеалист, Михаил.
- Я не желаю быть нечестным. А браки из-за каких-то дальновидных резонов, по-моему, устаревают. Да ведь вы и сами пожертвовали ради матушки военной карьерой. А могли бы ведь, верно, жениться на ком-то другом.
Уголок рта у Аркадия Аполлоновича некрасиво дернулся, и парировать сим веским аргументам он более не мог. Он только снисходительно покачал головой.
Вышло так, что характер Михаилу Аркадьевичу достался скверный. Упрямый. Впрочем, он был в этом не виноват, так расположилась его планида. И сам Аркадий Аполлонович преотлично это знал, ни он, ни Маргарита Леонардовна виной тому не были. Спорить или переубеждать Михаила было делом весьма неблагодарным, гиблым.
Миша устало потер глаза. Единственным желанием молодого человека было, что бы эта ночь поскорее закончилась.
У стены стояли столики с угощениями и шампанским, за которыми сидели уставшие от танцев гости.
Миша присел за стол рядом с Маргаритой Леонардовной. Но матушка ничего не успела спросить или сказать, потому что к ним подлетела воздушная раскрасневшаяся Кэтти. Девушка звонко захихикала, и присела на бархатный стул, стоявший рядом со стулом Миши, весело положила себе за щеку виноградину. Миша возил пальцем по скатерти, и выглядел задумчиво.
- Михаил Аркадьевич, что вы такой надутый? – Вопрошала Кэтти. – Ведь нынче праздник!
Но Миша ее не слушал. Он глядел в сторону. За соседним столиком сидели две пышнотелых дамы и молодой человек с отпущенными по плечи волосами. Секунду назад к ним присоединился еще один. Его Миша уже видел. Это был тот самый жалкий носатый юноша, которого он встретил на террасе. Неподалеку был и гвардеец. Оказывается, они вместе зашли в залу, учтиво кивнули друг другу, студент сел за стол (судя по всему к своим друзьям), а гвардеец, лихо отмахивая рукой и что-то бурча, пошел прочь.
Но тут случилось непредвиденное. Вернее даже сказать, абсолютно безобразное. Несколько звучных выстрелов заглушили голоса гостей, Мишу обдало жаром (это пули пролетели совсем-совсем близко), и недавно севший за соседний стол молодой человек неестественно закинув голову назад, повалился на пол.
Михаил Аркадьевич заметно вздрогнул, Кэтти истошно завопила и немедленно лишилась чувств, прислонившись пухлой побледневшей щечкой к его плечу. Сидевшая поблизости Маргарита Леонардовна в испуге зажала рот рукой. Все засуетились, заметались. Недвижимой осталась лишь Анна Карловна. Она стояла в другом углу под руку с супругом, держа в другой руке бокал с шампанским. И казалось, в глазах ее не улавливалось и доли испуга, она жадно, без смущения в холодной решительности взирала на эту картину, и не думала ни падать без чувств, ни кричать, лишь страдальчески изогнула брови. Воистину, невероятная женщина.
Миша отвел глаза, и с восхищением посмотрел на нее. Спустя несколько секунд опомнился, аккуратно отнял Кэтти от своего плеча, и вскочил на ноги.
Горячая кровь застучала в висках.
Происходящее было каким-то неправильным, ужасным.
Спокоен был лишь господин, который давеча вел беседу с молодым человеком. Он стоял посредине залы, дико вращая налившимися кровью глазами, и помахивал своим Лефоше.
Дамы голосили, рыдали, среди мужчин пошел шумок с восклицаниями и перешептываниями. От всего этого Миша пришел в крайнюю степень негодования и ужаса.
- Сударь, как вы можете?! – Воскликнул он. – Вы выстрелили в безоружного. Это не дуэль! Это против правил!
- Что? – Взвился ненормальный и навел черное дуло ему на грудь.
Кэтти приоткрыла один глаз, увидела наставленный на Михаила револьвер, и, ахнув, снова откинулась на спинку стула.
- А это что за шпик? – Не унимался убийца.
Но Миша стоял недвижимо, сжав кулаки.
- Это низко. Вы не в себе. Желали сатисфакции, так шли бы стреляться по правилам, во двор хотя бы! Здесь дамы. Вы могли ранить кого-то. – Глухо, не своим голосом говорил расхрабрившийся Завражский.
Кэтти в этот момент снова открыла глаза, вокруг нее, квохча по-французски, прыгала Жоржетта Крестьяновна, прикладывала к ее вискам смоченную в воде салфетку.
- Уйдите, уйдите! – Зашикала Кэтти, высовываясь из-за плеча гувернантки. – Дайте же взглянуть. Ах, он такой отважный!
- Э-э! Брат, да ты очумел, – вовремя подоспел князь Артищев, схватил друга за руку, от того, очередного смертоносного выстрела не последовало. - Перебрал! Пошалил, будет! – Разжимая его пальцы, и вырывая из них револьвер, загудел он. - Подурил, подурил, прострелил мальчишке голову. Хватит, хватит! Не на стрельбищах!
- Так и надо! – Выкрикнул в ответ полоумный, и запротивился, попытался кинуться в сторону Миши. – Так и надо!
Модест, сжав пятерню в огромный кулак величиной с голову младенца, заехал по физиономии своему другу, и тот как-то осоловел, притих, сплюнул кровь вместе с выбитым зубом.
Артищев взял его за ворот, развернул, и повел в сторону, нещадно матерясь, и ничуть не стесняясь дам (манеры и характер князя были абсолютно противоположны значению его имени).
К ним подоспели и другие мужчины, схватили за руки преступника. Не дай Господь, начнет буянить.
Михаил Аркадьевич кинулся к покойнику (а это был непременно уже покойник), потому что обе пули угодили бедняге аккурат промеж глаз. Зрелище было неаппетитное.
Живой еще пару минут назад студент, лежал на полу в луже темной крови, опрокинувшись вместе со стулом.
Завражский с сожалением посмотрел на бедного еврейчика. Впрочем, сам виноват. Нечего было дразнить бешеного зверя.
Запах крови был Мише глубоко неприятен, он вспомнил медицинский факультет, но превозмогая мучительные спазмы в горле, пощупал пульс.
- Он мертв, господа. – Не своим голосом сказал он, и поспешил быстрее отвести глаза.
За столиком выли на пару две дамы, молодой человек, что был с ними, сидел, будто окаменев. Вероятно, они приходились ему знакомыми или родственниками.
Праздник удался. Ничего не скажешь.
- Какое безобразие! – Теряя самообладание, вскричал хозяин. – Бесчинство! Но господа, господа! – Замахал он руками. – Умоляю вас, спокойно! Это недоразумение. Страшное недоразумение. Бедная моя девочка, - уже шепотом проговорил он, протянув руки к Кэтти. – Ты, должно быть, в страшно напугана! Какое несчастье! Жоржетта Крестьяновна, уведите ее, праздник, увы, окончен.
Та же во все глаза наблюдала за тем, как сын Аркадия Апполоновича, присев на корточки, возится подле убитого.
- Нет, нет, я хочу остаться! Papa, пожалуйста! – Плаксиво заканючила она.
Михаил взял со стола салфетку, накрыл ею лицо лежащего на полу молодого человека.
- Какое-то ужасное бессмысленное убийство, - поднимаясь, сказал Миша Кирсановскому. – Повздорили, но я не предполагал, что дойдет до такого.
- Друг мой, вы что, знаете кого-то из них двоих?
- Нет. Встретил их на террасе.
- Вот как? Это ужасное деяние произошло прямо у вас на глазах. Через какое-то время прибудет полиция. Я протелефонировал. Вам, Михаил Аркадьевич, с ними обо всем этом и толковать. – Кирсановский подхватил со стола рюмку водки, и, не морщась, опрокинул в рот.
А Миша в этот момент застонал – ему стало ужасно себя жаль. Экий ты невезучий человек, - подумал Миша.
Отредактировано smallangel (2009-03-11 00:51:16)
Ладно,все,исправлюсь.
и много других сложностей. 