Ура, товарищи!  Я снова на территории интернета =)
Была бы рада и раньше выложить продолжение, но не имела никакой возможности. Меня не было в интернете больше недели. Так сложились обстоятельства.
Но теперь я вернулась. С продой! Прошу))

----

В комнате со столами, обтянутыми зеленым сукном, где шла игра, было душно и туманно от сизого табачного дыма. В дальнем углу за несколькими ломберными столами в разгаре была стуколка. Господин Вебер же решил ограничиться штоссом.
Эрик в этом  месте был не из примелькавшихся часто захаживающих бывалых, а присутствовал лишь второй раз, но уже к этому моменту успел облегчить карманы играющих за общим столом на  пять тысяч, и сейчас добавив к этой сумме еще шесть, решил, что на сегодня хватит. При чем, впечатление производил (даже при внимательнейшем рассмотрении) человека исключительной везучести – ни единый его жест или взгляд игры нечестной не выдавал. Хотя, шулерничать здесь было в заводе – это Эрик определил сразу же, для наметанного глаза хватило первой четверти часа игры. Да и понтерщиков хватало в избытке, хватало и попавшихся в лабет, они чаще, растрепанные и нервные, вскакивали, опрокидывая стулья, и покидали залу, или же, наоборот, ведомые тщетной уверенностью и жаждой отыграться, оставались до конца. И в таких случаях доходило до самого скверного. Играть с человеческими слабостями вообще оказалось весьма занятно, это Эрик понял еще давно. Понял, и пришел к выводу, что остановиться в сомнительной этой игре сложно. Еще сложнее, нежели когда ставишь на кон все свое состояние.
Но к концу вечера он сухо и без особых церемоний откланявшись, тоном, не терпящим возражений, сообщил, что на сегодня для него игра окончена, встал из-за стола и направился к выходу. В дверях принял из рук молчаливого ливрейного трость с позолоченным набалдашником и шляпу, после чего последовал на улицу.
Эрик еще в середине вечера решил, что достаточно. Мозолить глаза окружающим  более двух дней на одном и том же месте не стоит. Запомнишься, станешь узнаваемым, да и постоянные выигрыши как-никак  вызывают подозрения, даже если обладаешь мастерством. Он хоть и проигрывал иногда по мелочи, и даже несколько раз сильно по крупному (специально), но если заметят, не спасет.
Пора было уходить. Это место всякий интерес представлять уже перестало.
Теперь жизнь набирала обороты в незнакомой до этого момента стороне. Надо было отдать должное доктору Нарциссову. Тот хоть и сетовал, что в ремесле своем он далеко не виртуоз, плод его стараний придирчивого и скептически настроенного пациента более чем удовлетворил. Люди, кажется, смотрели совсем не косо.
Маску он, как память о дурном прошлом, выкинул. Выехав из дома доктора, снял квартиру на Пречистенке. Целый день просидел перед зеркалом, будто барышня. Раньше он такой роскоши, в силу известных обстоятельств, был лишен, теперь эту возможность использовал, нагоняя упущенное за все годы.
Один раз колючим комком, будто ощетинившимся ежом,  шевельнулось в груди желание – написать в Париж Терезе. Справиться про Кристину. Хотя, какой смысл писать? Верно, после случившегося для Терезы Жири он мертвец. Мертвые, как известно, с того света писем не шлют. Почту такую диковинную еще не изобрели. Он, конечно, призрак, а призраки и не на такие фокусы способны, но лучше, все-таки, было не рисковать. Записался в трупы, так уж оным и оставайся. Какой он теперь призрак? Его и нет уже вовсе.
Сидя перед зеркалом, он все смотрел на себя, и дивился – бывает ли такое? Как ни чудно было,  но увидеть впервые за столько лет свое настоящее человеческое лицо было  интересно, и чего греха таить, чрезвычайно приятно.
- Позвольте, господин, вы, кажется, обронили…  – послышался за спиной мужской голос.
Эрик не понял, обернулся, увидел тонкую движущуюся вдоль стены тень.
- Что?
- Да вот же, обронили. Не ваше? – Спокойным голосом продолжала тень.
Пребывая в состоянии расслабленном и мечтательном, Эрик ума не мог приложить, что такого он мог обронить, пока шел с крыльца за угол? Однако остановился, вглядываясь в странную тень, и допустил непозволительное: моргнул.  Сразу же после этого резко сложился пополам, скорчился от сильной боли,  которая обожгла внизу живота. Из глаз аж искра прыснула.
Так и закачался в нелепой позе. А потом еще сверху, на самый хребет что-то тяжелое с хрустом обрушилось. Он и вовсе равновесие потерял, рухнул как подкошенный наземь.
- То-то же! Видать, обронили все-таки. – Уже твердым голосом молвила тень. И в довершении всего получил Эрик начищенным до блеска тяжелым сапогом под дых. Багровые круги перед глазами завертелись, а потом все смолкло.

Он открыл глаза, находясь уже не в темноте, а в освещенном помещении. Понял, что сидит на полу, у стены. Вздохнул и выругался про себя. Странно, что не учел элементарного. Инстинкт самосохранения задремал, да слишком уж крепко, впрочем, его никогда и не было, наверное. Разгуливать по темным улицам, да еще с карманами полными денег, покинув место, кишащее проходимцами и весьма сомнительными субъектами, и не подумать о сохранности собственной жизни –  глупость неслыханная!  Но корить себя теперь было поздно. Получалось, что возомнивший себя человеком умным на деле оказался глупым «бакланом», ослепленным скоротечной удачей.
В шагах десяти от Эрика стояло тяжелое кресло с резными ножками. В нем сидел человек, лицо которого скрывала тень. Странно, зачем было тащить его, лишенного сознания, сюда, когда можно было оставить в первом же переулке Безобразная ситуация выглядела бы весьма убедительно, как самый обычный грабеж. Хитрое ли дело, обобрали в темном переулке какого-то зазевавшегося франта, церемонничать не стали, ищи-свищи потом этих субчиков, мало ли их?
Эрика душила злоба. Он встрепенулся, сердито потряс головой, будто желая сбросить с себя остатки забвения.
- Лихо! Хороша конторка, умело чистите.
- Ну, положим не все. – Спокойно ответил ему мужчина из полутьмы голосом глубоким и невозмутимым. Эрик посмотрел на перстень на пальце – верно, не тронут.  - А вот деньги были не ваши.
- Они мною выиграны.
- Верно. Вы их умным манером украли. Что же вы, молодой человек, здесь забыли? Любите играть?  – Будто бы не слыша предыдущего вопроса, сказал  мужчина. Произнеся эту фразу, он подался вперед, и Эрик, наконец, увидел лицо собеседника. Немолодой господин с сединами, впечатление производил человека почтенного, и на убийцу совершенно не похожего.
Эрик поморщился, болел ушибленный бок и прочие пострадавшие части тела, пожалуй, за последние было куда более обидно. Это надо же было тому стервецу обладать такой изощренной жестокостью, что б так умело и сильно бить – с непривычки оно до чрезвычайности болезненно. Вздохнул, попытался определить – не сломаны ли ребра. Ребра были не сломаны.
- Простите, – неожиданно начал мужчина. – Простите Якова. Он, как всегда, не рассчитал силу. – Эрик поднял глаза, и увидел в другом углу ту самую «тень». Тень стояла прислонившись плечом к косяку, недобро щурясь и что-то насвистывая себе под нос. Вот уж верно, - подумал Эрик, - лучше этого малого простить за пару синяков и ушибов. Потому что всем своим видом, короткой толстой шеей, бычьими круглыми глазами в красных прожилках, заросшим щетиной квадратным подбородком, небольшим ростом, но плотно сбитым телом, он напоминал медведя, нежели человека.  -  Это мой единственный сын. Страшный охотник помахать кулаками.
Эрик слегка наморщил нос и недоуменно посмотрел на мужчину. Чудно, начать знакомить с теми, кто его едва не искалечил.
- Польщен! – Едким тоном молвил Эрик. - Я это уже успел заметить, мсье.
- Вы уж простите его. Я просил лишь слегка вас оглушить. Видно, он как всегда все понял не так. Я не просил вас убивать, не просил причинять вам вред. Грабить, собственно, в планы тоже не входило. – Он подвигал кустистыми бровями, собрал складки на широком открытом лбу, сокрушенно вздохнул. – Я сожалею, что так получилось. Но вы, похоже, в порядке. Я этому рад.
Эрик повертел головой вправо, влево, словно разминая шею, облокотился на стену, готовый встать.   
- Вот и правильно. Вставайте, что же вы забились в угол, как мышь? Садитесь. – Указал на стоящее напротив кресло его странный собеседник. - Я хочу с вами потолковать. А вести беседы вот так, как мы сейчас с вами, я не привык. Сидите на полу, весь помятый, я над вами порхаю, как ворон в поиске добычи.
- О чем нам с вами толковать? – Удивился Эрик, подумав, что старик, не иначе как вовсе выжил из ума.
- Садитесь, сейчас сами узнаете. – Эрик поиграл бровями и театрально наклонил голову на бок, показывая, что он весь внимание. - Кто вы? Я раньше вас не видел. А я, поверьте мне, знаю много подобных заведений, знаю публику. Здесь играете впервые, правильно? Скорее всего, это был единичный случай. Забрали выигрыш, и завтра уже не вернетесь. – Сосредоточенный и хмурый Эрик смотрел на рассказчика недоверчиво, без особой приязни. - Нет, нет, поверьте же, если бы я хотел ограбить вас, забрать деньги, убить, я бы это уже сделал. Другим путем. И я вряд ли бы стал беспокоить вас продолжительными беседами. Видите, у меня здесь есть приватная комната, я желанный гость,  здесь бывал, в отличие от вас, не раз, и не два. Сам не играю, мое время прошло. Реакции и зрение стали не те, что раньше. Но понаблюдать люблю, в этом тоже есть своя прелесть. Вот вчера увидел вас. Не обессудьте, но сразу понял, каким методом вы играете. У вас ловкие руки. Игроки, слава богу, не заметили. А я все сразу определил.
- А говорите, зрение не позволяет. – Обиженно промолвил Эрик, и стал зол на себя еще больше. Какой же ты профессионал, ежели даже дряхлый, ополоумевший старик все без труда подметил, да понял?
- Чтобы играть, зрение стало, действительно, уже не годным. Чтобы определить близкого по духу человека, острота зрения не так уж и важна.
- Я не понимаю вас, мсье. А когда я не понимаю, я не желаю разговаривать. – И было собрался встать.
- Стойте! – Властным голосом остановил его мужчина. - Я же обещал. Я вам все объясню. Но чуть позже. Сначала я хочу,  что бы нас рассудили по-честному.
- Кто?
- Карты.
- Кажется, я понимаю. Все, кто имеют несчастье выиграть здесь, имеют дело с вами. Вот таким образом. Вы ничего не теряете. А бедолаги, которые зависимы от игры, счастливы, что остались живы и смогли унести ноги. Так?
- Какой вы, однако, сказочник. Я лишь предлагаю вам игру. На этот раз здесь. Всего одну. Согласитесь, это честнее. Вы потрясающим образом обыграли и обвели вокруг пальца людей бывалых, натасканных, не новичков. Сделайте одолжение старику, сыграйте теперь со мною.
- И на что же мы будем играть? – Сложив руки на груди, поинтересовался Эрик.
- Ну, например, на деньги и жизнь. Если выигрываю я, все выигранные вами деньги остаются у меня, а ваша жизнь, увы, становится моей собственностью.
- А что будет, если выиграю я?
- Вы остаетесь жить. Выигрыш забираете себе. Этого мало?
- Мало. Я смотрю, правила здесь устанавливаете вы. Вы требуете мою жизнь, а при моем выигрыше откупаетесь лишь деньгами.
- Хотите мою жизнь? Позвольте, зачем она вам? Я свое уже отжил. Но если вам угодно, я готов. Только, для начала, если вы выиграете, я расскажу, зачем вы здесь. Впрочем, я расскажу вам это, даже если вы проиграете. Разве что, условия мои будут другими.
- Любопытно. Вы либо ненормальный, либо ваш план слишком запутан, чтобы я смог вот так сразу догадаться. Но я знаю одно, все это вряд ли играет мне на руку. Однако я согласен с вами сыграть.  Сегодня мой вечер закончился слишком быстро. Может быть, стоит его продолжить.
- Но будет одно условие, игра будет исключительно честной.
- Справедливо. Тогда, каждый из игроков может выдвинуть свои требования, для того чтобы и вы, и я были уверенны в честности друг друга.
- Справедливо. Я вам могу дать честное слово.
- В таком случае, тоже даю честное слово. Начнем?
- Первое условие -  долой рединготы. – Оба мужчины встали, и сняли пиджаки.
Но не успели они повесить свою верхнюю одежду на спинки стульев, у которых стояли, как Эрик, остановив свой взгляд на руках соперника, сказал:
- Никаких перстней, никаких сигар во время игры.
Прежде чем сесть за стол,  все действия обоих мужчин стали напоминать какую-то диковинную, известную только им, игру. Они резко, механически двигались, каждый называл какое-то условие («снять все галстуки и платки, расстегнуть ворот рубашки»,  «засучить рукава рубашек по локоть»), далее следовало действие, выполняющее его. На все это пришлось затратить около четверти часа.
Второй мужчина, тот самый, что встретил счастливца с выигрышем на улице, наблюдал за всей этой (видимо, очень глупой со стороны) бравадой взглядом недоумевающим, недовольным, и скучающим. Позевывал, прислонившись плечом к стене, и сложив на груди руки.
- Ну что ж, надеюсь, мы не будем начинать игру в исподнем. Ей-богу, это будет уже совсем лишним в нашем с вами случае.
- Вы сами это предложили. Но, не беспокойтесь, этого и не потребуется. Играть сядем за другой стол. – Спокойно указал Эрик на соседний стол. – Руки под столом не держать. Колоду распечатать новую. Хотя, уместнее было бы послать кого-нибудь за колодой, которая не принадлежит вам.
- Любопытный вы экземпляр, - произнес пожилой мужчина, посмотрев на своего соперника почти с отеческой улыбкой, когда сели играть. -  Но, как я погляжу, вы прекрасно осведомлены о тонкостях игры…
- Разговоры бы тоже следовало исключить, - коротко ответил ему Эрик.
Играл он без особой ажитации, вернее сказать, даже с некоторой скучливостью. Будто делает через силу одолжение и исход игры, даже ввиду поставленного на кон, его мало интересует. Несколько раз даже позволил себе совершенно беззаботно зевнуть. И как не странно, выиграл.
- Удивительно, Фортуна к вам расположена.
- У нее был небольшой выбор. Либо вы, либо я.
- Она выбрала вас. – Теперь, когда игра была окончена, собеседник Эрика достал сигару, раскурил ее, вкусно затянулся, и исполненный довольством, откинулся на спинку своего кресла. - Вы моложе и привлекательнее. Вы это хотели сказать?
- Вовсе нет.
- Вы играли на свою жизнь, но на вашем лице не было и тени тревоги.
- Я не привык за нее тревожиться. Это ставка. Но вы, сударь, проиграли. Я могу быть свободен? Или ваши люди все-таки прирежут меня за углом? Если так, к чему была вся эта фанаберия?
Мужчина наблюдал за ним с видным удовольствием.
- Как погляжу, вы остались не самого лучшего мнения обо мне. Молодой человек, - с укором покачал головой пожилой господин, - ну скажите мне, пожалуйста, неужели я так похож на убийцу? Да, я азартен, надо заметить, как и вы, но я все-таки не головорез, не убийца, я говорил вам. Преступники этой породы обитают в несколько иных местах. Я вас резать за углом не стану. Если понадобится,  я сделаю это прямо здесь. Помнится, я обещался вам рассказать, зачем я пригласил вас сюда столь необычным образом.
Эрик застегнул манжеты, сел в кресле поудобнее.
- Я буду признателен. Но, если вы смолчите, поверьте, я не буду расстроен. Я утомился, мне несколько надоел этот спектакль.
- Греха любопытства за вами не водится? 
Эрик отрицательно покачал головой.
- Я заметил. Вы будете удивлены. Я обещаю.
- Обещания – это воздух. Я не привык верить им. Или я получаю разъяснения, или ухожу.
- Я заметил вас еще вчера вечером, - мужчина перевел взгляд на ту самую «тень», которая едва не искалечила Эрика, и, адресуясь к нему, изрек: - Яков, сходил бы ты на улицу, поглядел, что ли.
- Да что ж глядеть, - болезненно скривил угол рта тот, - ночь темная. А боле ничего.
Почтеннейший господин продолжал немо взирать на пустоголового Якова, и тот, поняв, что доводы действия не возымели, неохотно развернулся, скрипнул каблуками, и неуклюже вышел.
- Так вот, вы уж меня не перебивайте, молодой человек. Я вам все расскажу, как и обещался. Но рассказ мой будет долгим. Я буду перед вами честен. Я вчера же вечером, один раз взглянув на вас, понял кто вы, - Эрик нахмурился, - какого вы поля ягода.
- Я попросил бы вас ни к каким полям, и тем более, группам меня не причислять. Человек, он не яблоко, что на одном дереве на ветках с другими такими же растет.
- Хотите сказать, вы сами по себе, один единственный такой?
- Именно.
- О, вы не правы. – Посмеиваясь себе в усы, заметил мужчина. - Ну да ладно, пусть будет по-вашему. Но мы сейчас не об этом. Я сразу все понял.
- Как?
- Не уж-то свой своего не узнает? Мастеров игры я видел много, но вот вы отчего-то мне  приглянулись сразу. Я решил с вами непременно поговорить. Не там. Приватно. Но, пригласи я вас на разговор, вы бы беспременно отказались. Вот я и задумал этот маленький спектакль. Но будет об этом. Я расскажу вам предысторию. Я когда-то был очень на вас похож, занимался тем же, повидал много, но это было, пожалуй, единственное дело, которое называют красивым словом «смысл жизни». Я был молод, любил,  мечтал о сыне, который с достоинством усвоит те знания и приемы, которыми овладел я. Будучи в вашем возрасте я женился, хоть занятия мои этого и не предполагали, и всячески попрекали.  Любимая  супруга подарила мне сына. Я был счастлив. Это был мой единственный ребенок, когда Якову было три года, супруга умерла от болезни. Больше я не женился. Мальчика воспитал сам. Но, видно, отец из меня оказался никудышным. – Мужчина тяжело вздохнул. – К сожалению. Хотя я давал ему все, что мог. Но Яков вырос лентяем и человеком недалекого ума. Наверное, он считает меня странным. А я считаю странным его. Мы никогда друг друга не понимали. Наверное, если бы я всецело не доверял своей дрожайшей супруге, то мог бы подумать, что сей ребенок не  моя кровь и плоть. Я все надеялся, что у него это пройдет. Но ошибся. Как видите, Яков даже оглушить вас должным образом не смог, он непременно пожелал проломить вам череп. Можно ли говорить о чем-то большем? Я страдал, мучился. Осчастливить меня внуками Яков не спешит, память супруги мне слишком дорога, и жениться во второй раз я не пожелал, тогда мне пришла в голову другая идея – найти сподвижника. Мой «смысл жизни» не дает мне ни жить, ни умереть спокойно. Я думаю, вы меня поймете. Полагаю, вас уже сия пучина поглотила, и вы знаете, о чем я  вам толкую  – это становится частью существования, воздухом. Сначала хорошо, весело, но, когда его становится меньше и меньше,  просыпаешься, и понимаешь, дышать полной грудью не можешь. Вот вы, зачем сели за стол? – Эрик ничего не сказал. – Не хотите отвечать, не надо. Я и так знаю. Мне нравилось так жить, деньги были не главным. Главным было другое – сама игра. С возрастом у меня, к сожалению, стало меньше возможностей, но голова работает с прежней силой. А мой сын никчемен.  Тяжко. Азарт будто зуд. Разъедает тебя изнутри.
Пожалуй, Эрик хорошо понимал эти слова. Его тоже разъедало изнутри. Только, не столько азарт, сколько другое тяжкое и губительное чувство.
- Вы предлагаете мне работать на вас? – Деревянным голосом спросил он.
- Я не ошибся, вы догадливы. Вижу, рассказывать дальше нужды уже нет. Только вы слишком уж грубо изъяснились. Я хочу предложить вам образовать союз.
- Почему я? Поищите, найдете того, кому это  действительно будет нужно и интересно.
- Я уже нашел. Я вижу у вас острый ум и настоящий талант. Среди прочих вы, как огромный золотой слиток. Другие – обманки, просто грязные камни, они только похожи на золото, но на самом деле, никакой ценности не представляют. Я же не хочу тешить себя обманом, выдавая булыжник за настоящий драгоценный слиток. Чтобы найти такое богатство, нужно много лет копаться в грязи, вымывать его, надеясь на удачу. Но у меня, молодой человек, уже нет столько времени. Понимаете? Вот почему вы.
- Вы ошиблись. Я не хочу ни с кем заключать союзы. Я привык быть один. И работать тоже предпочитаю один.
- Не спешите, молодой человек. Я знаю куда больше, чем вы. И знаю многих. Я бы мог посоветовать вам клиентов. Ну, посудите сами, посетите вы первое такое место, второе. Скоро намозолите всем глаза, в третье вас не пустят. Людям нашей профессии, если их изобличают, приходится туго. Можно лишиться пальцев, рук, или того хуже - жизни. Вы об этом не знаете?  Чтобы выбрать правильно клиента, нужно обладать связями. У меня таковые имеются. И не только в Москве. В Петербурге, в Новгороде, в губерниях. Я живу вдвое больше вас. Мне есть чем с вами поделиться. Хотите узнать?
- Мне хватило учителей.
- Экий вы упрямец. Ну а слово «партнеры» вам нравится?
- Чаем мы с вами, что ли, торговать собираемся? Партнеры!
Мужчина снисходительно улыбнулся. Его молодой собеседник  думал. Молчал несколько секунд, минуту, потом начал:
- Ну что ж, меня не слишком убедили ваши доводы, но, «партнерство» звучит заманчиво. Мне оно не знакомо. Что, если я потребую шестьдесят процентов.
- Шестьдесят, - протянул пожилой господин, потерев переносицу.
- Да, именно так. Мой процент вполне оправдан.
- Молодости свойственна дерзость. А у меня деньги, слава богу, имеются. И в достатке. Я соглашусь.
- И что же, если бы я предложил девяносто на десять, согласились бы?
- Может, и согласился бы.
- Бред какой-то. – Растеряно захлопал длинными ресницами Эрик. – Чего вы на самом деле от меня хотите?
- Кому бред, а кому радость. Утешьте старика, любезный друг, соглашайтесь.
- А откуда вам знать, кто я? А что если я приму ваше предложение, а потом, например,  сорвав хороший куш с вашей подачи, приберу ваши цацки, да и  прирежу вас с вашим малым, трупы  сброшу в ближайший овражек, и поминай как звали. А что, дело ведь наклевывается хорошее. Вы меня впервые видите, я вас тоже. Имен друг друга не знаем.
Эрик лениво откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу.
- Любите вы страх наводить. Вы вероятно, молодой человек, не очень внимательно меня слушали. Я сказал, что живу на этом свете уже порядочно, многое повидал, и со многими людьми жизнь меня сводила. Я хорошо вижу человеческую сущность. Неужели вы думаете, что гнилому человеку я бы стал вот так доверчиво излагать всю суть дела? Нет! Не прирежете. И с кушем сорванным, как шакал, не сбежите. Не ваш тип. А про имя вы совершенно правы. Мы не представились друг другу. Витольд Адамович Длуголенский. Мы ведь будем с вами работать вместе.
Эрик с опаской посмотрел на собеседника, прищурил один глаз.
- Можете звать меня просто Витольдом, друг мой. Я не обижусь. – Улыбнулся старик. – Да и мне привычнее. Видите ли, так не хочется чувствовать себя дряхлым стариком.
- Эрик… Вебер.
- Вебер, – задумчиво протянул Длуголенский, потирая подбородок. - Я знал когда-то одного Вебера. Славный был малый, хоть и со скверным характером. И имя у него было похожее. Как любопытно. Пропал только куда-то однажды, и поминай как звали. А жаль, ведь…
У Эрика перехватило дыхание.
- Хватит пустых слов. – Остановил он рассказ Витольда. – Это к делу не относится. Если мы начали по существу, то логичнее продолжить в том же духе, не отвлекаясь на пустое.
От пустого Длуголенский сразу же перешел к главному, вернувшись к основной беседе:
- Вы ведь, вероятнее всего, приехали сюда недавно. У кого-нибудь остановились?
- Я снял квартиру.
- Вы один? С семьей?
- Один.
Седовласый мужчина удовлетворенно покачал головой, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями или одобряя их.
- Квартира – это хорошо. Практично. Но знаете, я так сильно ленив до бесполезных телодвижений. Не хотите перебраться поближе? Первое время мне с вами нужно будет много обсудить. Да и компания такому как мне, одинокому старику не помешала бы. Последнее время совсем не с кем поговорить по душам.
- Пригласите духовника. – Съерничал зеленоглазый собеседник. – Вернее, ксендза.
- Нет, Эрик, боюсь, это не та компания, которая мне интересна. 
- Вам не понадобится утруждать себя дорогой, пан Длуголенский. Я сам буду навещать вас. – Иронически приподняв одну бровь, ответил Эрик.
- А я бы желал настоять, чтобы вы переехали в мой дом. – Сказал, а сам сделал паузу, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.
И правильно. Лицо собеседника исказилось, стало бледным, губы дрогнули.
- По-моему, это слишком. – Возмущенным тоном молвил он. – Боюсь, ваш взор пал не на ту персону. Я не имею никаких не вполне нормальных слабостей, и не склонен жить на содержании.
- Представьте, я тоже. Вы поняли меня неправильно. Дом – собственность супруги. Она была женщина именитая, папенька отписал ей большое наследство. Там есть флигель. Замечательное место. Давно думаю его сдать. Нам будет легче, если мы будем находиться близко друг от друга. Не желаете ли стать съемщиком? Разумеется, для окружающих. Плата будет за счет партнерства. К чему вам тратиться на квартиры? Флигель не будет вам стоить ничего. Приезжать можете в любое время. Чтобы не привлекать к себе внимания, квартиры сможете снимать любые. Но это жилье останется за вами на любой срок.
- Вы будто ангел.
- Нет. Ангелов, знаете ли, на земле грешной не существует. Я же сразу хочу оговорить все волнующие моменты. Соглашайтесь же Эрик. Я дал вам слово чести, что это не ложь. Неужели вам даже не любопытно? Вы будто не человек земной, и словно сердце у вас не бьется совсем.
Сердце у него, и правда, уже давно не билось. Стояло на месте. Не чувствовало.
- Мне хватило любопытностей в этой жизни. Но вы правы, меня одолевает скука, отчего бы и не полюбопытничать.
Эрик подался чуть вперед, протянул руку, и они скрепили свой договор рукопожатием.

Отредактировано smallangel (2009-01-04 02:56:24)

Alekstraza, спасибо))
Про Кристину могу сказать, что она появится уже в следующей главе. 

Daisy,

я думаю, вряд ли он знал Машу. Не так часто и долго она с Эрихом была на "публике". Хотя, кто знает. =) Все зависит от того, в какой именно промежуток времени он знал Эриха, "до Маши" или "после". 

Martian

Он уже проиграл.
Его сломали. Стержень, который держит на себе "человечность".
Я про ту часть жизни, что касается Кристины и чувств.
Все остальное для него, вряд ли, имеет огромный смысл. Он пуст, совершенно верно подмечено. Т.к. Эрик, человек с особо тонкой организацией души, опустошить и превратить в механизм такого человека особенно легко...

PS: Уж не знаю, друзья, обрадую я вас сейчас или разочарую, но должна открыть тайну - в скором времени продолжения (т.е. следующей главы) НЕ БУДЕТ (она будет через раз).    Зато, вместо нее, совсем скоро (ориентировочно, после нового года) здесь же будет вывешена одна из глав нового моего текста, о котором я так часто говорила выше. В нем будут совсем другие герои. И будет другой сюжет. Я очень надеюсь, что новых главных героев вы тоже полюбите
Так что, следующий ход в нашем расписании, новый текст и новые герои.
На данный момент я прикладываю все усилия, чтобы подарок к н.г. удался. Без сюрприза не обойдется. =)

Отредактировано smallangel (2008-12-14 01:56:56)

Martian, это Вика шутит! Она фигурально выразилась.  Нет, серьезно. Не обращай внимание. Ага?!  Ну оставьте приватный статус моей "личной" жизни, ну пожалуйста!  :sp:

Товарищи, не надо бежать с вопросами  впереди паровоза. Настанет время, и все само станет очевидно. ))

Марти, нет, это не фик. Я стараюсь чаще называть это "текстом". Но !фик" уже въелось в мозг. Проскальзывает.

Vika SP, тсс, не пали!  Оч прошу)) Есть на то причины. Ну пусть хоть какое-то время будет без огласки. =) Ну пжааалста))
К тому же, думаю, это все-таки разные вещи =) Тогда вернее было бы сказать про Батлера. А тут  я упомянула все же ПО. Они в разных категориях. Я чаще стараюсь не мешать людей и героев.

Отредактировано smallangel (2008-12-18 02:54:04)

Ну что ж, товарищи, я решила не ждать наступления нового года, и выложить обещанный текст (о котором шла речь уже давно  ), т.к. далее мне предстоит огромный пред- и после новогодний завал на работе. Повиснет все оно в воздухе. А т.к. эти два дня у меня были свободными, я посвятила их тексту. И рада, что могу не затягивая выполнить свое обещание.

В общем, выкладываю его здесь (как новогодний подарок моим читателям =) ), думаю, открывать новую тему смысла нет. Ведь это лишь анонс.
Шапку делать тоже не буду. Это не фик. Это почти что самостоятельный текст.
Считаю необходимым оговорить и тот момент, что это лишь одна из глав (не начало текста), это уже примерно четверть. Это новые герои. Они выписаны так, чтобы дать читателю в этом небольшом кусочке максимум о себе информации, не только биографической, но и внешней, разумеется. Как вы их увидите - зависит от вас. 
*в дальнейшем  название может быть изменено.

Товарищи, это не продолжение фика. Это одна из глав совершенно нового текста. Вывешиваю для ознакомления, как и обещала.
Начало публикации этого текста - дата завершения данного фика (почему? ответ можно найти в тексте)
Причислять его к ПО или нет - решать вам.

*Поцелуй Далилы*

За все годы, что госпожа Завражская жила в России она успела привыкнуть и к доставлявшей сначала одни сложности грамматике, и к особенностям этой страны, и к климату. Успела привыкнуть и к холодным снежным  зимам, и к катаниям на санях (это ей нравилось в особенности), и к праздникам, которые свойственны только России (родине ее обожаемого супруга). В силу этого она почти даже перестала скучать по Франции, по родному Парижу. С тех пор, как умерла матушка, с Францией ее уже  ничего не связывало. В Париже когда-то давно жила ее самая близкая подруга, считай сестра (приемная дочь матушки). Но та много лет назад уехала прочь из ненавистного города, и теперь след бедняжки давно потерялся. Кто знает, что стало с ней теперь? Образ жизни лучшей подруги  госпожи Завражской нельзя было назвать безвинным, она всегда была не такой как все, была странной девочкой. После отъезда она посещала Париж и матушку всего дважды, и то по особой необходимости,  приезжала не одна. Уже много лет не было ни писем, ни новостей. Может, так оно и лучше? Надо признать, что супруга Аркадия Аполлоновича Завражского  с трепетом в груди, и даже некоторым страхом думала о том, что может  повлечь за собою появление этой женщины – вряд ли что-то хорошее. И, слава богу, что новостей уже давно не было.
Такого скверного ощущения, с каким она проснулась сегодня утром, госпожа Завражская не переживала уже давно. Виной всему было двадцатое столетие, которое вплотную подступило к домам и окнам всего мира.
Сей факт оставлял после себя какое-то горьковатое послевкусие, все вокруг радовались и томились в ожидании чего-то феерического необычного, а ей все больше и больше начинало казаться, что это вовсе не дверь в новое столетие, а путь, ведущий в бездну, неизвестность.
- Как ты думаешь, что нас ждет теперь? – Спросила она утром своего супруга, сидя перед зеркалом. – Мне страшно, и от чего-то кажется, что все будет иначе.
- Господи, Марго, - многозначительно покачав головой и улыбнувшись, ответил супруг, положив ей на плечи руки. - Ну что может быть иначе? Разве что, в отсчете лет теперь вместо восьмерки плотно укрепится девятка.
- Да, да, конечно. – Рассеянно сморгнула Маргарита Леонардовна, и покосилась на свое отражение в зеркале. Оттуда на нее смотрела вполне привлекательная белокурая женщина с унылыми синими глазами, лицо которой было искажено волнением.
Женщина она была рассудительная, без излишков эмоциональности, и все-таки подчас была не в силах сдержать свои чувства.
- Признайся, жемчужина моя, тебе просто страшно.
- Да. Но не забывай, я родилась в веке, который вот-вот закончится.
- Мы все родились в этом веке. Но ход времени не остановить. Неужели ты тоже начиталась этих статей про прогресс, и непременно статей про его губительную силу? – Аркадий Аполлонович отнял руки от плеч супруги и начал расхаживать по комнате, поглаживая светлые усы. -  Ну, конечно, он изменит нашу жизнь. Но, я думаю, это произойдет еще не так скоро. По крайней мере, не завтра. Не бойся. Кроме того, откуда ты знаешь, что непременно будет хуже?
- И все-таки, милый Аркадий Аполлонович, какой-то тревожный этот слом  веков. 
- Стык, дорогая Марго, стык веков, - поправил ее Завражский. – И вообще, что за мысли у тебя в голове? Разве ты забыла, сегодня бал у Кирсановских. Мы приглашены. Будут гости. Слава богу, наши батюшки когда-то знались, Георгий Павлович по сей день нас не забывает.  По-моему, ты должна сейчас быть обеспокоена платьями, прическами и прочими женскими штучками.
- Я обеспокоюсь этим чуть позже. – Женщина мягко улыбнулась, встала на ноги, подошла к супругу, выпростав руку из свободного рукава бордового халата, обняла его за шею, поцеловала в щеку. - А что Миша?
- Обещался ехать с нами. Хозяин просил, что бы Михаил непременно был. Ты же понимаешь, почему.
- Ах да, Кэтти. – Лукаво, совсем как юная девица, прищурилась Маргарита Леонардовна.   
- Да. Однако неизвестно, что у упрямого мальчишки на уме. Вчера обещался, сегодня придумает что-нибудь. Разве тебе не известен характер твоего сына?
- Увы, известен. И я слишком хорошо знаю этот характер. Но не будь с ним слишком строгим.
- Марго, я менее чем с ним строг…

Единственный сын супругов Завражских, Михаил Аркадьевич, если уж о нем зашла речь, был человеком молодым, энергичным, нраву горячего, как и положено любому юноше, которому минул двадцатый год.
Но во всем остальном, что греха таить, с сыном Аркадию Аполлоновичу и Маргарите Леонардовне повезло – еще с самого детства стало ясно – мальчик умный, сообразительный, душевной организации тонкой. Маменьку с папенькой почитал, учился прилежно, хорошо успевал по большинству  дисциплин, хоть и не все давались ему одинаково легко. Зато в гимнастических успехах Мише не было равных. Правда, как всякий ребенок, нередко озорничал, и проказничал. Среди этого была лишь одна неприятность: из-за чрезмерной природной любознательности имела обыкновение приключаться с Михаилом Аркадьевичем разная ерунда. Но ежели вдуматься, то ничем иным, как обычным ходом жизни это назвать было нельзя. А более ничем родителей чадо не тревожил. Был юношей замечательным, можно даже сказать, чересчур сахарным.
Однако Аркадий Аполлонович прекрасно понимал, и для Миши все оно не вечно –  сегодня чист и свят, завтра черт попутает. Мужчине, тем более в его-то годы, в агнцах, конечно, ходить не престало, но так это дело наживное, все еще будет, а пока надобно Мише жизнь обустроить, что к чему разъяснить, а после и характер воспитывать. Потому, чем старше становился Михаил Аркадьевич, тем больше отец обеспокоивался будущим своего ребенка.  Мише бы как можно скорее сейчас жениться, быть при семье, да при супруге. А главное, ведь и невеста уже была присмотрена. Чудесная дочка давнего знакомого Аркадия Аполлоновича – Катерина Георгиевна шестнадцати годов. И собою Кэтти была дивно хороша. Им бы с Мишей вместе зажить, двум чудесным ангелам, чудо какая прелестная семья получится. Тем более, сама Кэтти матушке своей по большому секрету призналась, что ладно скроенный Михаил Аркадьевич,  видный юноша, ее сердцу чрезвычайно мил. А матушка ее по такому же большому секрету возьми да признайся  в дочериной симпатии своему супругу. Георгий Павлович Кирсановский такой новости, разумеется, от Аркадия Аполлоновича скрыть не мог. Оно и понятно, надо ли такое умалчивать?
Очень Завражскому  хотелось, чтобы из мальчика вышел толк, да не какой попало, а, несомненно, самый лучший. И усматривал он этот толк отчего-то именно в Катерине Георгиевне. Сам же Миша касаемо своей женитьбы думал совсем другое. В своих окончательных чувствах к Кэтти он пока не определился, а раньше этого времени свадьбу почитал оплошностью, спешки не признавал. К чему торопиться? В таких делах поспешность греху подобна.
А  Кэтти была от своего предполагаемого жениха без ума, и находилась в объятии  тех чувств, коими может быть одержима девица в шестнадцать лет.
Миша и впрямь обладал внешностью примечательной. Глаза большие чистые широко распахнутые, овал лица правильный, черты лица благородные, всегда сдержанный, церемонный.
От всех прочих сверстников  Мишу отличал немалый рост, отчего он вечно опускал плечи (благо военная гимназия от сутулости избавила). Другие бы радовались такому дару от шутницы природы, а мнительному Мише до сих пор казалось, что он как и в детстве неповоротлив и нескладен.
Миша, действительно, вымахал такой «дылдой», что даже рослого Аркадия Аполлоновича перерос почти на целую голову, вытянувшись в два аршина и десять вершков. И это было удивительно, потому что, никто в роду Завражского, а уж тем более в семье миниатюрной Маргариты Леонардовны, таким примечательным ростом не обладал. Зато на сына Аркадия Аполлоновича при такой комплекции засматривались девицы, стоило ему только попасться  им на глаза. Однако Михаил Аркадьевич давно порешил ни этой своей особенностью, ни коей другой в дурных целях не пользоваться. Дамы – это материя совершенно непознанная и тонкая, к ним с грязными помыслами приближаться низко. От того уныло и вяло наблюдал он за похождениями своих друзей, и ничего кроме горьких сожалений не испытывал.
Сам он пока африканской страсти не знал. Любовные переживания  манили и будоражили ум, но искать их в борделях и прочих сомнительных заведениях Мише казалось гадким. Не тот это товар – любовь, что б его за деньги продавать. От того  дал себе обещание, жениться без любви не станет.
Еще в годы учебы Миша утерял всякий сон из-за одной курсистки (курсистка, надо сказать, была очень мила). Наблюдая, какую тактику покорения женского сердца избирают его друзья, Миша отверг ее сразу. Красивое личико, глаза и локоны  милой сердцу девушки  побуждали Мишу ночами писать стихи, по утрам искать возможность ей их передать. Беда в том, что Михаил страшился  перед ней открыться. Ни в одной записке  имени не приписывал, подойти и признаться тоже не мог. А однажды зимой увидал свою Пиериду в санях вместе с князем Артищевым, с которым вместе учился. Тот, приникнув к ее розовому оттопыренному ушку, что-то горячо шептал, а разрумянившаяся девица заливисто смеялась.
Повержено втянув голову в плечи, безутешный Миша кинулся с улицы прочь. Стихи писать перестал раз и навсегда.  Долго думал, выходит, с женщинами нужно обращаться не как с хрупкими фарфоровыми вазами,  а как с набитыми соломой куклами – взять того же князя  –  грубый сквернослов и бабник – а женщинам, кажется, нравится. И даже чересчур.
Выходило, что все убеждения летели к черту, и тут Мише становилось еще тошнее. 
Из всего выше сказанного разумнее было бы отнести героя данного повествования не к  брутальным красавцам, а к очаровательным нежным юношам с широкой искренней улыбкой, расползающейся в минуты счастья до самых ушей. Такой вряд ли мог бы с первого взгляда заинтересовать женщину роковую, а вот нежную девичью душу тронуть до самой глубины  мог легко.
Но Миша пока к любви, как к продукту химического процесса выделения в кровь определенных веществ, будоражащих разум,   и физического слияния двух тел относился без особого интереса.
Самая главная Мишина беда в этом подлунном мире  состояла в том, что он никак не мог определиться в этой жизни. Будто корабль без своей пристани, плавал от берега к берегу, где не остановиться, все чужое, все не то. Вроде и жизнь была замечательная, и судьба не обделила. Но уж очень явственно он, ревнитель прока, ощущал свою бесполезность для человечества. Следуя отцовской воле, Миша окончил с отличием военную гимназию.  Но когда думал о войнах, которые часто случаются с Россией (такое уж государство, на роду матушке написано отбиваться от  назойливых «женихов», жаждущих взять «в жены» красивую, богатую, но  перезревающую невесту), брало омерзение. Служить  Родине Миша не отказывался, наоборот, почитал это за счастье, да и надо признаться, как всякий мальчик, усматривал в этом манящую романтику (ежели б только найти себя, непременно принес бы отчизне пользу). Но кислый запах пороха, мешающийся с терпким кровяным, ему голову не кружил, азарта не разжигал. Наоборот. Противно это и жутко, когда живой человек, венец творения божьего, будто пушечное мясо. А смерть солдату должна щекотать ноздри, а не на патетику толкать, иначе, какой он солдат.
Волею судьбы и сложившихся обстоятельств рано ушедший в отставку, посвятивший себя служению в гражданском чине, Аркадий Аполлонович сильно ностальгировал по армейским годам, и уж очень сильно желал видеть сына в офицерском мундире.
Долго Миша ходил в раздумьях, сидел над книжками. Домашние Мишины терзания тоже чувствовали. А так как мальчик всегда неплохо играл на рояле и замечательно пел, мать уж больно боялась, не потянуло бы сына в лоно разврата, на сцену, в театр, к опереточным певичкам.
Не потянуло. Миша, как ни странно, маску лицедея ни разу гожей для себя не рассматривал.
Мише хотелось чего-то особенного. Тянулся к медицине, думал, не стать ли врачом, особенно заманчивым было место на юридическом факультете, но решился Михаил Аркадьевич все-таки пойти обучаться ремеслу военного инженера. И папеньку не огорчить, и самому свой интерес знаниями удовлетворить.

Ближе к вечеру разыгралась метель. Когда семейство Завражских садилось в сани, с неба вовсю валили белые хлопья. Залепляли глаза и лезли в рот. Миша надвинул на глаза шапку и всю дорогу молчал. Размышлял. Слушал, как возница щелкает кнутом, смотрел на проплывающие силуэты зданий.
- Говорят, на балу будет генерал-лейтенант Толстинский со своей молодой женой. – Обращаясь к супруге, вещал Аркадий Аполлонович, смахивая с усов снежинки.
- Mon Dieu, он женился? – Оживилась Маргарита Леонардовна, выпростала руку из муфты.
- Да. Уже сравнительно давно. Она, вроде как немка. Но с русскими корнями. Противоречивая, говорят, особа.
Миша скосил глаза на отца с матерью, поймал на себе строгий взгляд Аркадия Аполлоновича, и тот час же отвернулся. Слушать про свадьбу было совсем неинтересно. А вот противоречивость интриговала куда больше. Она много интереснее приторно-сладкой миловидности.
- Но говорили, он так горевал.
- Ну, дорогая Марго, не может же человек вечно жить в тяготах вдовства. В конце концов, это очень обременительно. – И нежно сжал руку жены.
- Ты, конечно, прав. – И тут же завела беседу о другом. -  Mon  cher,  думаю, Мише непременно нужно побывать на этом балу. Тем более, хозяева нас так любезно пригласили. Мика, там ведь будет Кэтти. Она очень мила, правда? Мы все были бы очень рады твоей женитьбе.
Молодой человек лишь  вздохнул, вряд ли это можно было рассматривать, как согласие.
Сам Михаил Аркадьевич не раз про себя думал – Катерина Георгиевна могла бы стать ему славной сестрицею, но возлюбленной – никогда.  К Кэтти он любовного томления, того самого, о котором часто пишут в романах или рассказывают на словах,  не испытывал.
Но сказать ей об этом, Миша,  человек воспитанный, обладатель утонченной души, разумеется, не мог и никогда бы не посмел.
- Матушка! Ну за что вы с нами так? – Не удержался молодой человек, посмотрел сначала на мать, потом на сурово сдвинувшего брови, отца, обреченно опустил голову. - Зачем обременять такую чудесную особу семейными хлопотами прямо сейчас? Ведь она, матушка,  и не помышляет о супружестве. Помню, она мне давеча про потерянную ею куклу рассказывала. Говорила, какая замечательная это кукла была, что у нее вот здесь  - Миша дотронулся до правого виска - премилые букли были. Уж они с няней везде ее искали, а она как сквозь землю провалилась. Понимаете? – Поправив на переносице очки, спросил Миша.
Михаил Аркадьевич был малость близорук, и оттого вынужден был носить очки, коих чрезвычайно стыдился. Иногда справлялся вовсе и без них, заставляя себя пересиливать стыдный недостаток (который почему-то имел обыкновение особо остро проявляться в моменты чрезмерного волнения, а иной раз от того же избытка исчезал, словно и не было никогда), и прятал данное изобретение оптики подальше. Иногда и с ущербом для себя.
Книги и важные бумаги Миша читал, исключительно уткнувшись в них острым носом в прямом смысле этого слова.
Когда приехали к Кирсановским, Миша влажные от снега очки снял, и поспешно убрал  в карман.

Гостей уже было предостаточно. Большая зала ярко освещена, под самым потолком огромной величины люстра светит так, будто на дворе день. Из угла в угол рысили лакеи во фраках и белых перчатках. Все приглашенные чинно расхаживают по вощенному паркету. Дамы хлопают ресницами, обмахиваются веерами. Господа, с подкрученными напомаженными усами выхаживают будто петухи. Оркестр играет кадриль. В общем,  все выдержанно в духе самых обычных балов, кои Мишу всегда утомляли и вгоняли в глубокие раздумья. А чем еще заняться, когда вокруг тебя такая суета, будто в муравейник попал?
Большая мужская часть гостей (почему-то) толпилась в левом углу, где стояла огромных размеров нарядная елка. Уж вряд ли они любуются красотой зеленого круглый год дерева, - подумал Миша. Нет, там что-то другое. Но подходить ближе и любопытствовать Михаил Аркадьевич не стал. А спустя несколько минут этого и не понадобилось. Галдеж прекратился, толпа расступилась и на середину зала, гордо держа голову, выплыла  неописуемой красоты дама. Каштановые густые локоны собраны в премудрую прическу, увенчанную дивной диадемой, сшитое по последней парижской моде  кремовое платье расшито жемчугами и драгоценными каменьями,  в ушах и на шее не иначе как бриллианты, затянутые в атласные перчатки руки сжимают веер из страусиных перьев.
Миша так и остолбенел. Ослепился не только переливами камней, но и сказочной красотой Царевны-Лебедя (это он ее так про себя стал величать с первого же мгновения, как увидел – потому что вся сияющая и плывет плавно-плавно, словно пола не касается). Овал лица благородный,  выражение ярко-зеленых (как весенняя трава) глаз  чуть надменное, вопреки ласковому цвету, холодное, немного вздернутый нос, пухлые страстные губы.
Все это Миша преотлично разглядел без всяких ненавистных окуляров, красавица стояла от него на  немалом расстоянии, а в даль-то глядеть оно проще.  Прекрасная незнакомка, должно, тоже почувствовала на себе пристальный взгляд, и повернула голову в сторону, где стоял Миша. Того так в жар и кинуло. Теперь понятно, что приглашенные мужчины там  делали. Любовались сим великолепием. Два черных Мишиных глаза с жадностью наблюдали за Царевной-Лебедью.  Да, это имя ей подходило.
- Хороша, правда? – Внезапно появившись откуда-то у Мики под боком, спросил князь Артищев.
Зеленоглазая чаровница так и стояла, не отводя очей от противоположной стены, у которой  стояли Завражский и Артищев. Смотрела строго и немного оценивающе, взгляд ее был обращен, должно быть, к князю. Уж точно не к ссутулившемуся от растерянности Мише.
- Кто она?
- Неужели не слышал?  Анна Карловна Толстинская. Супруга генерал-лейтенанта Толстинского.  Опасная женщина. – Князь церемонно кивнул, не сводя глаз с прекрасной дамы, которая теперь то отводила взгляд, то возвращалась, устремляя его снова на князя. А Миша не сводил глаз с нее. Артищев это заметил. Кажется, взревновал. – Что глазами хлопаешь? Думаешь, она  на тебя смотрит? Нет, душа моя, ты для нее слишком соплив, ты же у нас ни рыба, ни мясо. Не ее поля ягода.
- Почему ни рыба, ни мясо? – Обиделся Завражский.
- Потому. – Резко и без всяких церемоний (как всегда) ответил князь. – Что ей в тебе интересного? Ты же у нас все больше книжки всякие изучаешь, журнальчики почитываешь, в общем, ерундой всякой занимаешься, и совершенно бесполезно тратишь жизнь. В библиотеку ты ее, что ли, поведешь? Будете вдвоем книжки листать и картинки рассматривать. – Скабрезно хихикнул князь.
- Что? – Не понял сомлевший от вязкой истомы Миша.
- Что-что, не по Сеньке шапка, говорю. Гляди лучше на меня, да мотай на ус.
Спасибо, я уже насмотрелся, - хотел сказать Миша, припомнив князю давнюю обиду, да промолчал, посчитав совершенно неуместным ворошить прошлое.
- Она кружит головы всем мужчинам в радиусе тысячи верст. – Как ни в чем не бывало, продолжил Артищев. - Но простаки таким женщинам не интересны. Она дама безжалостная. Говорят, банкир Бобров, давний знакомец Толстинского застрелился, когда не получил от нее согласия на взаимность, а один петербургский офицеришка бросился в лестничный пролет, чтобы доказать ей свою любовь. Доказал, - безжалостно засмеялся князь, потешаясь над несчастным, - ноги-руки переломал, а сам жив остался. Только на что он ей, с переломанными-то членами? А сколько из-за нее было дуэлей. – Артищев прикрыл веки, будто погружаясь в свои сокровенные мечтания. -  Вот такая слава у этой женщины.
- Ну просто femme fatale какая-то. – Искренне признался Михаил Аркадьевич.
- Так она и есть femme fatale. Мыслимо ли, столько мужского населения погубила. Видишь, как глядит. – Князь довольно дотронулся до густых усов, видно хотел сим жестом сказать «это она на меня смотрит, с жертвой определяется».
- Да вы же, князь, сами смотрите на нее, открыв рот.  –  Миша наморщил нос.
В груди почему-то заворочалось что-то неприятное, дурное. Захотелось схватить собеседника за ворот и выволочь прочь.
- Гляжу с расчетом.  Была femme fatale, стала покладистая кошка. Потапий Артищев сам кого хочешь приручит. Люблю таких дам. 
- Перестаньте, князь! Вы с ума сошли?  Она же замужем. Это низко.  – Воскликнул залившийся краской Миша, и сам себе не поверил, не ожидая такой реакции.
- Дурак ты, Миша! – Князь многозначительно подмигнул своему собеседнику, поцокал языком, и, выпятив вперед грудь, направился прямо к мадам Толстинской. Приглашать на танец.
Миша лишь с сожалением покачал головой. И отвернулся. Лучше этого не видеть. У очень кстати подвернувшегося лакея, схватил с серебряного подноса (начищенного так, что слепило глаза, но конечно не сравнить с блеском мадам Толстинской) бокал шампанского. С жадностью выпил. Пересохло в горле.
После всего этого вечер стал  вовсе тусклым и невыносимо пустым. Уже ничего занимательного Миша для себя здесь отыскать не сможет.
Не в силах побороть интерес, все-таки обернулся, отыскал в толпе интересующих его двоих глазами. Подлый Тарквиний обнял мадам Толстинскую за бок, и они кружились в танце. Мишино сердце сжималось тоскливо и нерадостно. Он смотрел на танцующих  без особого удовольствия, но и глаз не отводил. Когда музыка стихла и Анна Карловна, кивком поблагодарив князя, собралась удалиться, тот удержал ее за руку  и вдруг совершенно бесцеремонно потянул к себе. Видимо, не желал отпускать от себя столь замечательную спутницу. У Миши так все внутри и ухнуло. Не знал, то ли бросаться к ним, то ли с жалким видом ждать, созерцая такое бесчинство. Но, ни того, ни другого не потребовалось.
Госпожа Толстинская отклонилась, невозмутимо сложила веер, и, не меняя милость на гнев, все с той же улыбкой, которая озаряла ее лицо минуту назад, что-то сказала князю. Что именно, Миша не слышал.  Но заметил, как тот резко разжал пальцы, побледнел, потупил взгляд, да так и остался стоять, будто вкопанный. Анна Карловна высвободила руку, развернулась, и поплыла прочь.
Ай да Анна Карловна! Вот это женщина!
При мыслях этих Миша будто оцепенел, и счет времени утратил. А когда вернулся из дымчатых объятий собственных дум, и разомкнул веки, замер от неожиданности. Сияющее виденье стояло совсем рядом, смотрело на него, уголки коралловых губ приподняты в улыбке. У Михаила Аркадьевича стиснулась грудь.
- Наконец-то танец, в котором дама сама вольна определять себе кавалера.
Не сразу понял, что это она ему. Замешкался. Это она его на танец приглашает.
- Простите, я…  – смутился Миша. Хотел добавить «не танцую», но слова комом застряли в горле.
- Вы уже приглашены? – У Царевны-Лебеди оказался чрезвычайно низкий, волнующий голос и едва заметный металлический акцент.
- Нет. – Честно ответил Миша. – Но вот вас, похоже, очень многие хотели бы видеть в паре на этот танец.
- Ну  и что с того.  Вы знаете, - открыто улыбнулась прекрасная Царевна и опустила дюймовые ресницы, - я уже почти со всеми танцевала. Со всеми, кроме вас.
Вальс Миша непростительно загубил. За что на себя был до чрезвычайности зол.
Вообще Михаил всегда вальсировал самым лучшим образом, и если танцевал с Кэтти, то та сама непременно (в силу природной неуклюжести) норовила наступить бедному Михаилу Аркадьевичу на ногу, а в этот раз он к своему огромному стыду то спотыкался, то мешкал. Одним словом, выходило очень скверно, и со стороны могло показаться, что Миша танцует ужасно, просто отвратительно, поворачивается как бревно, чувство ритма не имеет. Перед дамой было ужасно неловко!
От этой мысли к самому финалу танца Миша совсем приуныл. И, видимо, красавица это без труда разгадала. Тронула его за локоть.
- Знаете что, уведите-ка меня от этого шума. – Шепнула она.
- Куда? – Растерялся Миша.
- Ну, хотя бы, на террасу. – Указала веером на большую балконную дверь Анна Карловна. – И возьмите по бокалу шампанского нам с вами. Пить очень хочется.
В желтых отблесках газовых ламп, что освещали залу изнутри, и в мягком полуночном свете, что окутывал ее на улице, Анна Карловна выглядела еще чудеснее. Легкий ветерок путался у нее в волосах, и то и дело пытался выбить маленькие прядки из прически.
- Вы можете простудиться. – Сказал Миша, учтиво пропуская даму вперед. -  Здесь довольно  холодно. – И уже было поспешил  снять сюртук, но собеседница его остановила.
- Не стоит. Мне не холодно. Оставайтесь как есть. А-то еще сами простудитесь. Как мне потом быть? Будете кашлять, хворать,  – улыбнулась она, встав очень близко к молодому человеку, настолько, что задела его плечо своим. –  Мне жарко.  –  Про жару это она, по видимости, для виду. К ночи подморозило, снег искрился. Однако на террасе, и правда, было совсем не холодно. - Наконец-то, передохнуть от этих танцев, от взглядов. Я могу танцевать хоть всю ночь напролет, и совсем не устану. А вот чрезмерное внимание утомительно.
Миша вжал голову в плечи, и развел руками, не зная, что ответить. Раньше с ним такого не случалось. А сейчас все выходило как-то глупо. Он то говорил что-то невпопад, то  вовсе забывал слушать то, о чем говорила Анна Карловна, то тушевался. Ее, кажется, это веселило, она смотрела на своего юного собеседника с веселым любопытством, хохотала, тем самым заставляя Михаила Аркадьевича то краснеть, то белеть.
- Ну, не жалеете, что увела вас от людей? Там все танцуют, смеются, огни, елка.
Миша ничуть не жалел, он ненасытно взирал на госпожу Толстинскую, и не существовало вокруг него ни людей, ни огней, ни елки.
- Я не большой любитель  светских балов и раутов, Анна Карловна.
- Знаете мое имя?
Завражский конфузливо улыбнулся:
- Я знаю вас заочно.
- Надо же, и я вас, Михаил Аркадьевич. Миша… позвольте мне вас так называть?
Миша в этой просьбе не усмотрел ничего крамольного, и дал согласие. Не самый достойный жест, особенно в общении с дамой, с которой знаком не больше часа, но Миша сейчас об этом совсем не думал.
Просить о том же у самой Анны Карловны не посмел. Да и не смог бы.
В беседе случилась пауза. Минуту (Мише показалось, что вечность) собеседники молчали, украдкой поглядывая друг на  друга. Вернее, украдкой поглядывал он, а Анна Карловна без доли стеснения с интересом смотрела на молодого человека, не отводя лучистых очей. От такого пристального взгляда у Мики начала кружиться голова.
- Какие у вас, Миша, глаза красивые. Большие, круглые. И смотришь, будто в бездну. – Наконец изрекла она.
- Благодарю. –  С поклоном ответил Миша, борясь с волнением. – Это удивительно, и давно для меня загадка. Ведь у матушки моей глаза голубые, у отца – серые. А у меня вот карие.
- А на свету янтарно-медовые. – Добавила она голосом, ставшим вдруг удивительно глухим.
Толстинская смотрела на него снизу вверх, как будто ждала чего-то. Миша же лихорадочно обдумывал, как вести себя с такой женщиной, и что стоит говорить. В книгах об этом ничего не сказано. Выходит, они учат не всему на свете.
- А еще и матушка, и отец светловолосы…
- А у вас волос черный, - закончила за него Анна, и даже вскинула руку, словно хотела дотронуться до волос. Михаил Аркадьевич это предугадал, и спал с лица, побелел. Женщина тот час же руку опустила.  – Будто смоль. Кажется, так у вас это называется?
- Да.
- Не переживайте, Миша. Такое случается. Как знать, может быть, это от вашей бабки или деда.  Не знаете?
Завражский скромно пожал плечами, из белого сделался красным.
- Увы, не представилось такой возможности. Мне говорили, когда я был совсем ребенком, бабушка по материнской линии растила меня. Я даже какое-то время жил у нее. Но я ее не помню. А родителей папеньки я видел только на портретах. Ничуть не похож. – Сказал Миша, и не удержался, улыбнулся (на щеках проступили трогательные ямочки) и черные брови, сделавшись домиком, поползли вверх. - Анна Карловна, вы все говорите обо мне, право, для меня такое внимание чересчур. А я хотел вам кое-что сказать...
- Говорите, Миша. Пока меня от вас не увели снова танцевать. – И вновь беззаботно засмеялась, беспечно дернула плечами. Что она за  женщина такая? Никогда не предугадаешь, что она скажет, что сделает: То одарит холодным взглядом, то обожжет своим вниманием.
Сам сказал, а потом подумал – а что, собственно, он ей скажет? Что как увидел, дар речи потерял, что красивее на свете дам не видывал? Пошло и глупо. Она женщина умудренная опытом. А что он? Щенок, который сейчас ластится к ее ногам, машет хвостом и тявкает. Она на него глядит и умиляется. Вон, за ухо едва не потрепала.
Ей о красоте ее и достоинствах уже столько мужчин говаривало, что, наверное, со счета сбилась. Уже и слушать такое прискучило. Один делает такой комплемент даме искренне, второй из-за совершенно бесстыдных намерений, а третий из-за лести. Поди, теперь и не отличает под этими словечками истинного смысла. Вдруг поймет что дурное, как объяснить, что именно хотел выразить, что дурных помыслов не имел? И Миша, побоявшись обидеть сказочную Царевну-Лебедя (а-ну как махнет крылом и улетит) замолчал. Замолчал, словно воды в рот набрал.
- Ну что же вы молчите? Говорите же!
Михаил Аркадьевич колебался.
- Анна Карловна, Анна… - с чувством произнес Миша, все-таки поборов треклятую волнительную немоту.  - У вас красивое имя.
- Папенька возжелал так назвать. Имя немецкое, но от русского не отличить.  Вот такой каламбур. Помните, как царицы, когда замуж шли, крестились русскими именами? А мне и не нужно.
Миша уже  был готов приступить к  обсуждению личностей императриц всероссийских, но вдруг вспомнил обидные слова князя про книжки, и закусил губу, оставшись безгласным.
- А знаете, мне тоже нравится. Слышали, может, офицеры смеются, мол, не много ли генерал-лейтенанту Толстинскому Анн. – И она снова рассмеялась.
- Мне бы хватило одной. Я бы пожертвовал той, что в петличке. – Сказал вдруг Михаил, и сильно смутился. Потому что говорить этого совершенно не следовало, но тут произошло невероятное, голос сам будто, независимо от своего хозяина, вопреки усилиям воли, взял и вымолвил.
- Михаил Аркадьевич, - снова назвала его по имени и отчеству Толстинская -  господи, какой вы в сущности еще ребенок. Выходит, я сильно ошиблась.
- Анна Карловна! Простите, о чем вы?
- Не берите в голову, Миша. Прощайте! Ах да, и пить вам больше не надо. Голова завтра будет болеть. – Погрозила она пальцем, и поплыла прочь.

С террасы Миша вернулся мрачный и задумчивый.
- Михаил Аркадьевич! Я думала, вы нас покинули. – Откуда не возьмись, возникла перед ним Кэтти, и как несколько минут назад Анна Карловна, тоже погрозила ему пухлым пальчиком.
- Как же я вас покину, Катерина Георгиевна. – Развел руками Миша.
- Вот и славно, вот и чудно! –  Воскликнуло милое дитя, и, подхватив Мишу под руку, повело вглубь зала. Тем, где было шумно, играла музыка.   
Миша краем глаза взглянул на Катерину Георгиевну, которая была значительно ниже его плеча. Надутые детские губки, круглый подбородок, румяные щеки, по бокам золотистые букли, розовое платье с бантами. Должно быть, точь-в-точь как у той самой куклы, что они с няней нынче искали.
С ней бы и самой играть, аккуратно-аккуратно, дабы не разбить, а еще лучше, поставить на полку, да не трогать вовсе, только любоваться.
- Нравится вам наша елка?
Миша не нашелся, что сказать, только утвердительно кивнул.
- Мы с мадмуазель Жанне самолично наряжали. Сначала она противилась, но я ее уговорила. Видите, как игрушки чудесно на нашей елке висят? Это я сама им места выбирала.
Михаил Аркадьевич шел, будто на заклание, но все стрекотание Катерины Георгиевны послушно выслушивал, и даже кивал в ответ или отвечал насколько мог.
- Куда вы меня ведете, Катерина Георгиевна?
Куколка обиженно надула губки и театрально вздохнула.
- Михаил Аркадьевич, я же просила вас, называйте меня просто Кэтти. «Катерина Георгиевна» длинно и не интересно.
Это она романов на романтическую тему перечитала, - подумал Миша. И куда мадмуазель Жанне, ее нянька и гувернантка, глядит?
- Простите. Так куда  вы меня ведете, Кэтти?
- Как куда, к папеньке! Он вас нынче искал. – Просияла Катерина Георгиевна. – Ах, Михаил  Аркадьевич, - защебетала она, - как я люблю новый год. Елка, веселье. Поглядите, как всем хорошо. Я очень рада, что вы нынче у нас в гостях.  А пятого числа нового года мы с Жоржеттой Крестьяновной на каток идем. Пойдемте с нами!
- Увольте, дорогая Кэтти, - сконфуженно откашлялся Миша, представив себя на скользком льду, на котором нужно еще и скользить на острых разъезжающихся во все стороны коньках. Вот так картина будет на потеху всем окружающим – он, и без того немалого роста, неуклюжа стоящий на этих чудовищах, размахивающий руками во все стороны, тщетны пытающийся удержать баланс вопреки физическому закону, гласящему что любое тело имеет свойство притягиваться к земле. – Я сломаю себе шею или ногу, пролежу до самой весны в постели, и не на один праздник вас не смогу увидеть.
Кажется, слова возымели действие. Кэтти остановилась, повернула головку в сторону Миши, испуганно захлопала глазами.
- Какой ужас вы говорите…
- Ах, Михаил Аркадьевич, - прервал их беседы зычный голос.
Миша вздрогнул и посмотрел вперед. К ним навстречу, растопырив руки, кажется готовый заключить в объятия сразу двоих, шел Георгий Павлович.
- Дети! Резвитесь? О чем это вы тут ворковали так складно? А? – Он любовно погладил дочку по голове, а Мишу взял за острые плечи и прижал к украшенной крестами  груди. Да так крепко, что присевший Миша, едва не задохнулся.
- Я, papa, - обратилась к своему фатеру Кэтти, сделав милый книксен, - приглашала Михаила Аркадьевича на каток. А он ни в какую не желает с нами идти,  - наябедничала Катерина Георгиевна.
- Ах, верно, - словно не расслышав до конца дочерины слова, начал шумный Кирсановский, отняв задыхающегося Михаила от груди, и теперь начавший со всей полнотой чувств хлопать его по плечу, - Михаил Аркадьевич, голубчик, Кэтти о вас только и говорит. Вы уж ее одну не оставляйте.
И кто знает, сколько бы эта ужасная сцена продолжалась, не появись на зычный хозяйский голос Аркадий Аполлонович. Он тоже радужно взглянул на стоящих рядом Кэтти и Мишу, одобрительно постучал по сыновой спине.
Да что ж у них всех за привычка такая, - думал Миша, терпеливо снося оные знаки внимания к своей персоне.
Кэтти продолжала ворковать, товарищ министра внутренних дел не мог налюбоваться на такую замечательную пару, а Аркадий Аполлонович никак не мог разгадать неестественную бледность сына. Нашел для себя объяснение в том, что он смущен присутствием милейше дамы.
Слава богу, Георгий Павлович решил пригласить дочь на танец, оставив Завражских наедине. Кэтти похлопала Михаилу Аркадьевичу глазками, мол, я скоро вернусь, не скучайте, и, хихикнув, поспешила закружиться в танце.
- Я все гляжу, вы упорно желаете составить из нас с Катериной Георгиевной пару.
- С таким же упорством, как ты, Михаил, уклоняешься от сего процесса. Как ты не понимаешь… Георгий Павлович человек не из простых, абы за кого дочку выдавать не будет. Благо мы с ним с юных лет знаемся. Я в те годы избрал полк, он выбрал иную деятельность, а  теперь дослужился до товарища министра. И ведь не позабыл. И в тебе он видит зерно, которое, коли обильно и с толком поливать, прорастет.
- Тем более, папенька, подводить вас в глазах давнего друга будет наитягчайшим проступком с моей стороны. Это же будет самая настоящая несправедливость и подлость по отношению к Катерине Георгиевне, существу небесному, с чистой и невинной душой. А вы знаете, что я больше всего на этом свете не терплю и презираю несправедливость и подлость, исходящие от человеческих деяний и помыслов. Это будет означать, что я обману ее надежды, не оправдаю ожидания и не смогу быть перед ней тем, кем должен быть.
- Вы только послушайте этого резонера! – Возмущенно дернул бровью всегда спокойный и уравновешенный Аркадий Аполлонович. - Молодежь! Вы даже мыслите  теперь как-то чудно! Что за апломб и фанаберия у вас в голове?
- Сами всегда учили, что ложь – худший из грехов.
- Слишком уж ты идеалист, Михаил.
- Я не желаю быть нечестным. А браки из-за каких-то дальновидных резонов, по-моему, устаревают. Да ведь вы и сами пожертвовали ради матушки военной карьерой. А могли бы ведь, верно, жениться на ком-то другом.
Уголок рта у Аркадия Аполлоновича некрасиво дернулся, и парировать сим веским аргументам он более не мог. Он только снисходительно покачал головой.
Вышло так, что характер Михаилу Аркадьевичу достался скверный. Упрямый. Впрочем, он был в этом не виноват, так расположилась его планида. И сам Аркадий Аполлонович преотлично это знал, ни он, ни Маргарита Леонардовна виной тому не были. Спорить или переубеждать Михаила было делом весьма неблагодарным, гиблым.

Музыкальное сопровождение к данной главе:
Вальс http://www.sendspace.com/file/gfknj2

Отредактировано smallangel (2010-02-28 02:10:44)