**

Первые месяцы беременности были для молодой виконтессы кругами ада. Она ничего не могла есть. Горничные килограммами приносили ей ананасы, ярко-оранжевые апельсины, гранаты, и множество других фруктов, которые до этого она почти и в глаза не видела. Но есть это все она в свое удовольствие не могла.
У нее постоянно плыла голова. Ее мучили частые обмороки. Большее время она проводила в постели. Но и там она не была спокойна. Ее преследовали кошмары. Она часто просыпалась в холодном поту, одержимая очередным ночным кошмаром, объявшим ее рассудок.
Что именно видела она во снах – никто не знал и не  мог предполагать. Она не рассказывала о них даже своему супругу, лживо  с мастерством актрисы улыбаясь ему, говоря, что нет причин для беспокойства, что это лишь сны, а она лишь просто пока не привыкла к своему положению.
И не знала она в эти моменты, так ли чувствуют себя все женщины, когда в их жизнь приходят эти благословенные райские моменты, о которых они мечтают с самого девичества. Ей раньше казалось, что все должно быть как-то иначе. Совсем не так, как ощущает она сейчас. Было ли это схоже с разочарованием? Какая-то тоска завладевала ею все больше и больше. Вот если бы ее мать была жива. Как ей не хватало ее  мудрых наставлений и утешений. Должно быть, не было бы ей сейчас, в самые таинственные и прекрасные для любой женщины моменты, когда лишь одной ей дано ощущать еще не родившуюся жизнь, так боязливо и почти до отвращения  уныло.
Она внушала себе, что все образумится, что она сама надумывает себе страхи. И потому, ночами все больше молилась, выпрашивая к себе милости.

Казалось, что с появлением в ее теле ребенка к ней в мозг закралось и еще что-то.
Как только ей начало казаться, что муж почти не уделяет ей внимание, она стала обращаться к прошлому. Она слышала поразительной глубины голос, зовущий ее с собою. Во тьму. Но вместе с тем, первым делом она боялась и за ребенка. Она не простит себе, если по ее вине или неосторожности что-нибудь с ним случится. Ее никогда не простит Рауль.

По настоянию Рауля в  доме виконта постоянно дежурил врач, прописывающий его жене разнообразные травяные настои и капли. Кристина по утрам и вечерам давилась какими-то мерзкими, дурно пахнущими травяными отварами, пила через силу какие-то капли, задерживая дыхание, чтобы не чувствовать скверного запаха и вкуса. Она ненавидела звенящие склянки с прозрачного и  болотного цветов жидкостью на столике рядом с кроватью.  Кроме того, ей не было покоя; врач трижды в день осматривал виконтессу, справляясь о ее здоровье, следил за ее самочувствием.
Но всякий раз он утверждал, что беременная супруга виконта в полном порядке, ровным счетом, как и ребенок. У молодой госпожи прекрасное здоровье, и она справится. Просто, видимо, организму сложно пока привыкнуть к состоянию беременности, и он дает такую реакцию. Угрозы для ребенка и его матери нет, виконтессе лишь нужно правильно питаться, чаще отдыхать, дышать свежим воздухом, и не переутомляться, избегая нагрузок. Потому, виконт может быть спокоен. Но Рауль, кажется, волновался и переживал не меньше, чем мать его будущего наследника. 

Все пришло в норму лишь в четвертому-пятому месяцам беременности. Кристина восстановила силы, у нее появился аппетит, тошнота прошла, ее почти больше не мучили кошмары. Все исчезло, словно в один миг. И Кристине даже стало казаться, что она и не беременна вовсе. Что жизнь снова прекрасна. Ее все радует, ей хорошо, спокойно.
Она внезапно почувствовала в себе желание и силы жить, как это было до беременности. Пару раз даже изъявляла желание выехать в город, чтобы прогуляться по магазинам, повидаться с подругой. Настроение стало, наоборот, подниматься, и все чаще она чувствовала в своем теле вполне естественные для женщины желания. Желания быть необходимой и любимой мужчиной.

Несмотря на растущий срок фигура виконтессы изменилась несильно. И можно было сказать, что ее красивую и статную фигуру беременность почти не испортила. И она очень медленно, но стала свыкаться и принимать перемены в своем теле.

Как только супруге виконта стало лучше, он решил переехать из предместий Парижа.
- Но куда именно, Рауль? – Широко раскрытыми глазами, спросила Кристина, наблюдая за расхаживающим по комнате мужем. Похоже, он подбирал слова для разговора с нею.

Кристина, откинулась на спинку просторного кресла и, положив на колени свою вышивку, наблюдала за виконтом.
- Рауль, присядь, у меня сейчас в глазах будет рябить. – Засмеялась она, кладя руку на живот.
Этот жест для нее стал столь привычным и обыденным за последнее время. Она всякий раз словно желала удостовериться – не обман ли это, и правда ли теперь внутри нее растет жизнь, к чему она никак не могла привыкнуть. 
- Понимаешь ли, дорогая, у меня уже не так много дел здесь. В Париже.
От меценатства Оперы, к великому разочарованию директоров, виконт де Шаньи отказался сразу же после неприятного инцидента после премьеры «Дон Жуана». И даже тогда еще его невеста не смогла уговорить его отступиться от принятого им решения.
Зато его поддержал его старший брат, сказав, что пора бы и, правда, послать  этот «балаган» ко всем чертям, и впервые принятый им самим  поступок что-то да будет стоить.
- Потому, я думаю, будет куда удобнее, если мы переедем. – Сообщил в завершении своей речи виконт.
- Хорошо, но куда? Ты уже решил? – Снова улыбнулась Кристина.
- Да. В Нормандию. – Рауль подошел к Кристине, погладил ее волосы, наклонился к ней, и поцеловал в лоб.
Кристина пожала плечами. Раз так решил ее супруг…

Отредактировано smallangel (2006-03-24 21:33:55)

Ну это уже многие знают. А представляешь, поставлю я такую подпись, боюсь, меня неправильно  поймут  :sp:

---------------------------------------------

**

Всю дорогу до Руана Кристина проспала. В поезде ее укачивало.
Она не наблюдала из окна вагона ни за плывущими по другую сторону стекла деревьями с развесистыми тяжелыми ветвями, ни за путающимися в их кронах, напитанными влагой облаками, ни за серыми унылыми станциями.
В новом доме ей понравилось. Вот только придется немного привыкать к другой обстановке.
Но в целом, кажется, она была счастлива. Совсем скоро она станет матерью, это безмерно радовало ее мужа, она не могла сдержать счастье, которое переполняло ее грудь, когда Кристина видела улыбку своего супруга.
Практически все разговоры с нею он сводил на тему о будущем ребенке. Вечерами он брал ее за руки, усаживал перед собою, и рассказывал ей какие-то подробности из собственного детства, когда он был еще совсем маленьким мальчиком, рассказывал про отца, про то, как они порою проказничали со старшим братом. Сначала Кристина с интересом и неподдельным восторгом слушала его истории. Но очень скоро их изобилие начало ее утомлять,  и чаще она скучала, как только слышала очередной рассказ. Он все свои мысли сводил к будущему ребенку, которого носила в себе Кристина.

Молодая виконтесса, конечно же, уже испытывала нежные трепетные чувства к еще пока не родившемуся малышу, но постоянные разговоры ее супруга несказанно утомляли и изматывали ее рассудок.
О, как бы она хотела сейчас, чтобы Рауль говорил ей о своей любви, обнимал, целовал, желал ее, как прежде уделял бы ей внимание, говорил, как она прекрасна и хороша, признавался ей в любви.
Но он… признавался в любви к младенцу. Он забыл ее. Он оставил ее одну в бушующем водовороте собственных мыслей и страхов. Она бы и хотела верить, что это не так. Но уже не могла. Иногда она терялась в собственных опасениях, и тогда она уже не понимала – кто она, и так ли важна ее жизнь, так ли необходимо ей просыпаться каждое утро, чтобы прожить еще день своей жизни безликой тенью.

-

После ужина, поднявшись в спальню, Кристина какое-то время наблюдала, как муж, размеренно перелистывая хрустящие страницы,  читает. Сама она, сидя в кресле, была занята очередным шитьем. Задумавшись, когда разум ее унесся далеко от этого места, быстрым ветром проносясь над пригорками и оврагами, над мостовыми и черепичными крышами домов, мостами, под которыми плескалась вода, возвращаясь туда, где сосредотачивалась вся ее жизнь, в Париж, пару раз ненароком, укололась, вздрогнула всем телом, приложила палец к губам. Потом она поднялась, оставив свою работу на невысоком столике, рядом с креслом, подошла к кровати, и не без утомленного вздоха опустилась на нее.
Это отвлекло ее супруга, он поднял на нее глаза.
- Кристина, ты в порядке? – Спросил он, замечая бледность в ее лице.

- Да. Рауль… - Кристина пододвинулась к нему, и обняла. – Я так счастлива, что мы сюда переехали. – Улыбнулась она, обводя комнату взглядом. – Это и, правда, очень хорошее место. Ты был прав.
Рауль отложил книгу.
- Я очень рад, что тебе здесь нравится. Мне очень хочется, чтобы ты была счастлива.
- Все именно так!

Она снова потянулась к нему за поцелуем. Кристине хотелось чувствовать себя счастливой, нужной супругой, чтобы муж ее скучал по ней, говорил, как он рад видеть ее, как она хороша, как светятся ее глаза, ей хотелось всякий раз приходить в восторг, когда он называл ее любимой, ей хотелось блаженствовать в своем браке, ей хотелось нежиться в объятиях заботы и любви самого близкого и необходимого ей человека. Тем более сейчас, когда она так хрупка и беззащитна, когда ей нужна его опека и тепло.

Странно, но иногда в глазах Кристины вспыхивал такой странный огонь, что от этого Раулю становилось не по себе. Эти искры, играющие в зрачках жены, начинали его пугать. Он почему-то каждый раз в этом взгляде видел багровое зарево и языки пламени, облизывающие стены Оперы, сцену, тяжелый темно-кровавый занавес с золотой оторочкой. И мгновенно в его память достраивала и все остальные образы прошлого. Прошлого,  о котором он не только думать не хотел, но и вспоминать.
- Я так соскучилась по тебе. – Вздыхая, и щурясь, как кошка, игриво прошептала Кристина. – Ты вовсе забыл меня. Это так грустно. – Дыхание Кристины участилось, и она, дуя губки, как обиженный ребенок, обратила свой взгляд на горящий светильник. Он, явно, был в ее понимании лишним сейчас.
Она потянулась к нему, чтобы выключить.

- Кристина,  - Рауль остановил ее, и отстранился. – Пойми, все это может навредить ребенку! Не надо. Лучше не надо.
Кристина разочаровано выдохнула, и отпрянула от него, сжавшись.
- Это невыносимо. Я не могу больше. – Раздосадовано всхлипнула она. – Мы и так столь редко проводим время вместе. А когда вместе, ты такой… такой… - Она вздохнула. – Другой. Мне кажется, ты совсем отдалился от меня. Скажи, это из-за моего положения? Я больше не вызываю в тебе чувств желания и любви? Это все из-за этого, так ведь?
- Господь с тобою! – Рауль засмеялся, и, взяв ее за плечи, притянул к себе, погладил ее руку. – Уверяю, ангел мой, это тебе только так кажется. Я лишь забочусь о нашем наследнике.
Кристина грустно улыбнулась.
Рауль всегда говорил «наследник», будто уже заранее знал, что это будет мальчик. Кристина была склонна доверять ему, но не отвергала мысли о том, что у них вот совсем  скоро родится дочь.
Господи, что тогда сделает Рауль? Кажется, он по какой-то причине даже думать не хотел о том, что это может быть девочка. И Кристину это не могло не пугать. Она боялась быть плохой женой. Иногда ей было страшно думать о моменте рождения их первенца. Наверное, если бы она могла оттянуть этот момент, указанный ей природой, она бы это сделала.

Виконт слишком много мыслей уделял будущему ребенку. Кристина стала для него значима лишь как мать его будущего наследника, но не как любимая жена.

Чем больше проходило дней, тем больше она чувствовала одиночество. Ее тянуло к своему супругу, но он никогда не переступал рамок, объясняя это тем, что ему нужен здоровый сын, хотя врач по-прежнему уверял семью де Шаньи, что беременность  молодой виконтессы проходит как нельзя лучше, и беспокоиться не за что.
Рауль даже избегал крепко ее обнимать, целовал он ее лишь утром в висок, и вечером перед сном в лоб, чтобы ласками не будоражить ее воображения.
У Кристины в эти моменты проходили по телу странные непонятные судороги. Она нуждалась в самой обычной мужской ласке и заботе.
Молодая виконтесса порою начинала ощущать себя какой-то прокаженной, к которой даже брезгуют прикоснуться, не то, чтобы проявить нежность и ласку.
Хотя, вроде бы Рауль был самым заботливым и самым любящим мужем.

Но этого-то как раз она от своего супруга и не чувствовала. Не было в их отношениях чего-то такого, о чем сокрыто мечтала Кристина, что она предполагала обязательно должно быть между супругами, не видела в Рауле она того, чего ждала, и что так явно было открыто ей еще тогда, когда они были лишь помолвлены, не видела она в его взгляде ни тайной страсти, ни желания.
И чем больше проходило времени, тем чаще молодая супруга виконта де Шаньи замечала за собою, как растет с ней какая-то порочность и вожделение, тем чаще она ждала от своего мужа каких-то сумасбродных, почти животных действий. Но Рауль смотрел на нее так, как смотрят на дорогую ценную антикварную вещь из хрупкого фарфора или хрусталя, и прикасаются, боясь разбить.
Потому, все чаще она занимала себя заботами приготовления чепцов и распашонок и вышивкой одеялец  для будущего малыша. Она бродила по просторному дому, заходила в уже приготовленную детскую, которую  приготовили задолго до того, как они въехали в этот дом. Она рассматривала красивую, напоминающую лодку колыбель, заглядывала внутрь, касалась кончиками пальцев мягкого одеяльца, гладила нежную ткань. Но колыбелька ей не нравилась. Она хотела сама выбрать кроватку для своего ребенка. Не нравился ни цвет дерева, ни позолоченные витые, похожие на вензеля, инициалы фамилии де Шаньи, украшающие по бокам кроватку,  ни нежно-голубой, как весеннее небо, покрывающий ее полог.

Она представляла, что очень скоро эта комната наполнится детским плачем. Кристина невольно толкала колыбель, начиная ее раскачивать, едва различимо что-то напевая, представляя, как будет убаюкивать сына. Или дочь? Должно быть, Рауль не переживет, если это будет не мальчик…
Нет, это она не переживет. Столько людей убеждали ее, что это будет, конечно же, наследник, не желая думать о девочке – ее муж, его брат - граф, ее свекровь. Все, совершенно все твердили о том, что они с нетерпением ожидают появления крепкого здорового наследника. Кристина не вынесет, если что-то будет не так. И в такие минуты ей начинало казаться, что ей будет легче сразу умереть, если у нее родится дочь. А она вопреки всему хотела девочку. Да, все-таки девочку, дочь. У нее была бы подруга, с которой она бы могла говорить, делить свои мысли и тайны, они бы понимали друг друга, она была бы не одинока.
Она представляла, как могла бы расчесывать ее кудри, наряжать в красивые платьица, рассказывать чудесные сказки, смотреть в ее чистые большие глаза с длинными загнутыми кверху ресницами. Она бы старательно выбрала ей самое красивое имя! Они бы гуляли, устраивали бы пикники, малышка бы резвилась, собирала цветы, ветер теребил бы ее густые волнистые волосы, шуршал  в складках ее платьишка. Девочка бы смеялась, прижимала букет из полевых цветов к груди, поднимала голову вверх, устремляя взгляд в небо до тех пор, пока не начинала  кружиться голова, и она не покачивалась от этого, того и гляди готовая упасть. И тогда  Кристина подхватывала бы ее на руки, начинала кружить,  и целовала бы, целовала…
Господи, почему ее супруг так не хочет девочку?!

Часто к ним приезжала матушка Рауля, и под ее острыми строгими взглядами Кристина еще больше бледнела, чувствуя себя какой-то чужой и далекой от их семьи.
Хотя, нельзя сказать, что старая строгая графиня была с ней неласкова. Она очень учтиво (хоть и с прохладой) относилась к молодой виконтессе, постоянно справлялась о ее здоровье (хотя, Кристина прекрасно понимала, что ее мало заботит  здоровье самой виконтессы, а лишь ребенка, которого она должна родить), помогала какими-то советами, рассказывая свой опыт, успокаивая, что беспокоиться ей не о чем. Но чаще она строгим учительским тоном поучала несмышленую невестку, указывая, что так, а что нет, что правильно, а что не правильно, что Кристине следует и позволено делать, а что нет.
И Кристина постоянно чувствовала какой-то холод и сухость в ее тоне. Будто старуха давала наставления прислуге, а вовсе не своей невестке.

После завтрака, прощаясь с мужем, Кристина в сопровождении вездесущий свекрови шла на веранду, и там, занимаясь вязанием или вышивкой, с тоской часами смотрела   на большой, раскидывающийся перед ее взглядом сад, на то, как по небу размеренно плывут тяжелые ватные облака. Они свободны, и должно быть, как они счастливы!
Мать Рауля, вальяжно располагалась в плетеном кресле, укрываясь тяжелым верблюжьим пледом, на котором были изображены какие-то причудливые райские птицы с густыми хохолками, большими глазами и открытыми клювами, и, прикладывая к глазам маленький позолоченный лорнет, читала томик какой-нибудь поэзии.
Иногда Кристина украдкой бросала на нее взгляды, видела, как та шевелит тонкими губами, словно проговаривает про себя что-то. И в такие мгновения, ни с того ни с сего, в молодой госпоже вспыхивала какая-то неуемная ненависть к этой сухой во всех отношениях правильной старухе. Кристина начинала ненавидеть и этот томик, что та читает, и ее позолоченный лорнет, и сад, и небо с этими облаками, и этот город.

Лишь изредка ее отвлекали от всего этого ощутимые, почти болезненные толчки ребенка. И тогда Кристина клала руку на живот, и прислушивалась к жизни, зародившейся внутри нее, которую она уже могла отчетливо ощущать.
Ей иногда казалось, что она чувствует биение сердца своего ребенка, каждый его толчок и шевеление; каждую секунду, каждую минуту он был здесь, с ней, рядом, и одновременно он был так чужд ей, так далек от нее.
Но почему-то, на данный момент это было единственное существо в ее жизни, которое, как ей казалось, нуждалось в ней и не отвергало ее. Ее ребенок.

А когда свекровь, бубня что-то себе под нос, шла читать наставления «безалаберным»  и «ленивым», как она их называла, горничным, и Кристина оставалась одна, а вернее наедине со своим ребенком, ее память непроизвольно начинала предательски выдавать ее самые страшные кошмары, перетекающие в неистовые желания.
Она начинала вспоминать Париж, от прогулок по его улочкам в своем воображении ее отвлекал другой образ. Темный и безликий. И вопреки всему она начинала гадать о дальнейшей судьбе человека, мужчины из ее прошлого, которого, скорее всего, ей уже никогда не суждено будет увидеть.
Она начинала гадать, чтобы он сделал и чтобы он почувствовал, если бы увидел ее вот такую – замужнюю даму, готовящуюся стать матерью. А во-первых, тоскующую и скучающую женщину. Наверное, он бы не был доволен ею. Он, должно быть, уже никогда не сможет быть доволен своей Кристиной после того, как та предала его. Наверное, он бы не одобрил ничего из ее нынешней жизни.
И в эти моменты она не могла удержаться. Губы ее сами начинали шевелиться, она повторяла еле слышно какую-то простую мелодию, глаза наполнялись влагой, и она начинала рассказывать не рожденному еще младенцу  об «Ангеле музыки»…