Вот продолжение. А теперь скажите мне, дамы и господа, вы будете это читать если я буду писать дальше? Потому что это будет макси.
А вот и наш Рауль Шаньин, прошу любить и жаловать.
-----
Рауль откинулся в кресле и уныло посмотрел в программку, напечатанную на доисторической печатной машинке, у которой вдобавок западала буква “о”. Рядом с ним мэр о чем то беседовал со своей Второй Официальной Любовницей, и Рауль, чтобы не казаться снобом, время от времени вставлял пару слов в их разговор.
-... И сказал, что, типа, в ложе номер пять травят тараканов. Не, ты прикинь, они что, обмазали всю ложу китайским карандашом? - удивлялся мэр, а его пассия подобострастно захихикала. Но даже слушать их разговор, пестрящий диалектизмами, было лучше чем ждать неизбежного. Юноша скорбно закрыл глаза.
Он терпеть не мог утренники.
А это действо хоть и происходило в 8 часов вечера, все равно являлось утренником. Потому что оно включало все неотъемлемые элементы утренника – нервных администраторов, на лицах которых расцветали улыбки как только они проходили мимо важных гостей, штопанные костюмы, декорации в худших традициях минимализма...Нет, серьезно, только взгляните на этот идиотский задник с панорамой Невы! Они что, рисовали его за пять минут до начала оперы?
Рауль подавил негодование и приготовился к неизбежному. То-есть, к утреннику. В любом учреждении, будь то приют или дом престарелых, администрация считала своим долгом порадовать спонсоров концертом. Конечно, никому и в голову не приходило, что спонсорам это мероприятие нужно как морской свинке акваланг. Конечно, никто и не задумывался, что спонсоры, быть может, не любят песню про белогривых лошадок, а предпочитают Битлз... Но при мысли о Yellow submarine, исполненной творческим коллективом колонии номер 6 для малолетних правонарушителей, у Рауля скисли остатки настроения.
На сцену вышел Евгений и запел про то, как плохо ему жить на свете, а тут еще дядюшка так его одолжил. Рауль не припоминал, чтобы на момент действия Онегин разменял пятый десяток, и поглядел в программку. Партию Онегина пел некто Убальдишвили, заслуженный артист калиновского театра народной самодеятельности. Что ж, это многое объясняло, включая и тот факт, что Онегин умудрился дважды наступить на фалду своего фрака. Занятно.
Опера (нет, утренник, все же утренник!) тянулась своим чередом. Наконец появилась Татьяна. Она внесла приятное разнообразие хотя бы тем, что была моложе остальных исполнителей. Причем моложе своей младшей сестры Ольги лет эдак на 20. На Татьяне было простое белое платье, обнажавшее ее чуть угловатые плечи, а волосы она собрала в высокий пучок. Непослушные локоны выбились из строгой прически, и Татьяна плавным жестом откидывала их назад, не отрывая внимательного взгляда от зрительного зала. Рауль же не отводил глаз от нее. В его голову вдруг закралась совершенно идиотская мысль. Ему показалось, что эта девушка, с ее горделивой осанкой, с изящными движениями рук, в белой тунике походила на греческую статую. Ну может быть, слегка недокормленную. Рауль мысленно влепил себе подзатыльник за такую сентиментальщину. Что ж, госпожа Ларина, посмотрим как вы поете.
Но и голос у нее был удивительно милым, и она затмевала всю труппу, кажется, не прилагая никаких усилий. Зрители переслали ерзать в жестких креслах. Многие начали жалеть о том, что в этот вечер сэкономили на цветах. Кто-то даже зааплодировал совсем не к месту. Дружественная атмосфера царила до тех пор, пока Татьяна не добралась до своей знаменитой арии с письмом. Тут-то все и переменилось.
Комкая письмо в руках, Татьяна подошла к самому краю сцены, ее губы затрепетали и ее голос обрушился на зрительный зал разноцветным водопадом, прокатился как волна, сметая все на своем пути. На мгновение каждому из зрителей показалось, что певица обращается именно к нему, что она нащупала в его душе то, что он скрывал столько лет, скрывал от людей и от самого себя. Но ее голос, такой сильный, такой волшебный, разрушил хитиновые покровы – из невыплаканных слез, непрощенных обид, и неисполненных обещаний – и очистил душу каждого. Навсегда. Ну или хотя бы на время арии.
Рауль помотал головой чтобы стряхнуть чары колдуньи в белом платье. Он огляделся по сторонам – зрители застыли, у многих в глазах стояли слезы. Вторая Официальные Любовница тихо всхлипывала, размазывая зеленую тушь. Она вдруг вспомнила письма, которые посылала своему парню в Афганистан и которые потом вернулись к ней нераспечатанными, все до одного. Шаньин, конечно, ничего не знал об этом обстоятельстве и лишь досадливо поморщился.
Ария закончилась, и по сцене заскакали резвые селянки, задорно помахивая косами (“Нет, серьезно, у них там был конвейер – одна тырила ягоды, передавала другой, а потом они перебрасывали ягоды через забор, где уже сидел кто-нибудь с ведром.”) Зрители обменивались натянутыми улыбками, силясь скрыть смущение от того необъяснимого, что произошло с ними пару минут назад. А Рауль пробежался глазами по программке. “В роли Татьяны – К. Метелкина, 17 лет, воспитанница калиновской музыкальной школы-интерната им. Глюка .“ Странно, сведения о певице были аккуратно наклеены на программку. Похоже, замена произошла в последний момент, а до этого партию Татьяны пела другая солистка. Впрочем, это неважно. Гораздо важнее было то, что Рауль уже где-то слышал эту фамилию. Он попытался припомнить, где именно он мог встречать девушку, с которой они были явно не одного поля ягоды... Ах, да! Но это было так давно – Крым, отпечатки босых ног на песке, пляжные тапочки, унесенные волной, он сам бежит, разбрызгивая соленую воду, и приносит их девочке....
.... которую звали Кристина. Теперь обрывки воспоминаний выстроились в четкую картину. Кристина Метелкина в то лето отдыхала в санатории с отцом, скрипачом в какой-то консерватории. Он мог часами беседовать о Лунной сонате и понятия не имел, сколько стоил килограмм говядины на базаре. В те золотые дни Кристина была маленькой худышкой, с огромными синими глазищами и вечно растрепанными волосами, которые курчавились от близости к морю. Как же сильно она изменилась! И откуда взялся этот голос, звучащий так неуместно в стенах обшарпанного актового зала?
“Эврика!” - вдруг подумал юноша и от радости даже присвистнул. Ну конечно, нечего ей прозябать в на этой целине, с ее голосом, с ее потенциалом! Нет, она сможет сделать карьеру на большой эстраде, она затмит всех поп-звезд (что, в принципе, без труда сделает любой певец, обладающий хотя бы шестой частью ее таланта). Ее голос будет звучать на всех телеканалах, в концертных залах, на стадионах, в каждой маршрутке... мда. Вобщем, Кристина станет знаменитостью. Правда, звезде не обойтись без продюсера, но и здесь ей невероятно повезло! Как сказали бы англичане, она родилась с осеребренной ложкой во рту, хотя в случае с Кристины, это был скорее серебряный половник. Он сам, Рауль Шаньин, станет ее продюсером, откроет миру новую звезду!
Рауль судорожно втянул воздух и досчитал до десяти на всех известных ему языках. Спокойствие, только спокойствие. Но как можно оставаться спокойным, когда удача сама плывет в руки?! Отец неоднократно намекал, что сыну уготовлена карьеры в шоу-бизнесе, на что Рауль обычно кривился. Его не прельщала перспектива раскручивать длинноногих девиц с голосом, по мелодичности своей сравнимым разве что с завыванием бормашины. Кристина же была настоящим самородком! Продюсировать ее будет одно удовольствие. Наверняка она даже не подозревает о существовании бутиков, спа-салонов и кредитных карточек. Он даст этой талантливой провинциалочке путевку в жизнь, а она... она наверняка будет ему благодарна. Юный Шаньин недавно прочел книгу с заманчивым названием “Муки и радости тантрического секса” и мог навскидку называть по крайней мере 27 способов, какими женщина может быть благодарна.
Теперь оставалось лишь дождаться занавеса и поговорить с Кристиной, после чего можно будет собирать чемоданы.
О том, что Кристина может ему отказать, Рауль не задумался ни разу. Потому что старина Маркс, как ни крути, был прав. Бытие действительно определяет сознание.
Отредактировано Banshee (2006-07-04 08:50:25)
Да нет, ушлый конечно, но он ведь не из благородных. Сейчас вообще благородство на вес золото стало, имхо. 
