22.

Жульетта-Мари Лоранс
X. VIII. 1856 – 1874 V.II.

Холодная серая могильная плита.
Именно такие плиты хранят на себе не только имена своих хозяев, но и в себе всю боль, тоску, ужас потери, и прочее когда-либо существовавшее в этом мире.
Они хранят в себе потерянные жизни.
Они хранят тепло потерянных душ.
Их боль.
Их ужас.
И боль других.
За все это время Эрик почти не бывал на ее могиле.
Он старался вообще не посещать это место.
Не потому что оно казалось ему жутким.
Его жизнь всегда была адом, и меньше всего он боялся смерти, смерть не могла пугать его, так как он, как никто чувствовал на себе ее дыхание.
Он привык ощущать себя на грани между жизнью и смертью.
Порою ему казалось, что смерть могла бы быть куда привлекательнее его жизни, той, которая была дана ему богом. 
Потому, его не могли пугать серые могильные плиты, но он не мог смотреть именно на эту, на это имя.
В нем моментально поднималось что-то тоскливое, внутри его груди сразу же начинала ворочаться острая ледяная, царапающая сердце боль и вина.
Он старался редко бывать здесь, чтобы не смотреть на это имя на могильной плите.
Она будто бы всякий раз напоминала ему о пережитом, и о том, что, возможно, этого могло бы не быть, если бы он мог в какой-то момент что-то изменить.
- Прости меня, – вздохнул он, присев перед каменной плитой.  - Прости, что я не дал тебе той любви, которой ты заслуживала, и ждала от меня…  - налившимся тяжестью голосом сказал он, - и ты могла бы быть замечательной женой, о которой мужчины могли бы мечтать. Но не для меня. Я пытался дать тебе все, что мог… но не смог. Не смог – не значит не хотел. Просто ты заслуживала гораздо большего, чем я мог дать тебе, и совсем другого, нежели то, что  я давал тебе. Прости. Но теперь наш сын со мною…  Спасибо тебе…
Он встал, и, развернувшись, поспешно пошел прочь от этого места.
Она могла бы быть прекрасной матерью, но господь отнял у нее такую возможность.
Она могла бы быть замечательной женой, но ее дорога была неверной.
Бедная девочка не заслуживала такого.
Но вместе с тем она и не заслуживала той крохи любви, которые он мог ей дать, когда она была рядом.
Она была милой, доброй, очень хорошенькой девочкой, он, несомненно, видел все это.
Она была ангелом.
Но не его.
Было что-то такое, что беспрестанно разводило их по разные берега одной реки.
И, увы, он смог это понять, когда она стала ему настолько близка, что невозможно было уже что-то изменить.
Все время он чувствовал, что с каждым днем, сам, не желая того, отстраняется от нее все дальше.
Нельзя было отрицать, что она тонко чувствовала материю искусства, она превосходно рисовала, она умела ценить и ощущать каждую частичку красоты, обращенную к ней.
Она была близка ему.
Но у нее была не та душа, которая могла вдохнуть в него жизнь.
Жизнь, наполненную музыкой, тем, чем он жил и дышал.
В ней была чистота и наивность.
Но ее чистота и наивность отличались от тех, которые искал он.
Ее сердце слишком наполнилось его болью, так как было чересчур  чутким.
Она пыталась и старалась изменить его мир с черно-белого на красочный, она думала, что раскрасить картину его жизни так же легко, как и тусклый холст яркими красками.
Но невинный ребенок слишком ошибся, это было нелегко.
Она хотела слишком многого, и пыталась возложить на себя очень трудную и почти неподъемную ношу.
Она не боялась этой ноши.
И благодаря этому она непременно изменила его жизнь, и за это он был признателен ей.
Она все-таки привнесла в нее тонкий лучик надежды в его темное царство.
Он понял, что люди могут относиться к нему, как к себе подобному человеку, и видеть в нем не только лицо, но и душу.
Эта девочка подарила ему частичку тепла и любви.
Но ему было этого мало.
А ей было слишком мало того, что давал ей он.
И он это понимал.
А она понимала, что никогда не сможет стать для него тем единственным, чем он дышал – музыкой.
Ее душа видела, а его слышала.
Она пыталась его рассмотреть, а он расслышать.
Они были слишком разными.
Она дышала любовью к нему, чрезмерно стараясь залечить его раны физической любовью, но не очень хорошо понимала, что помимо этого были раны в душе, которые не подвластно было залечить даже самому господу богу.
Она принимала его, принимала его боль и тоску, но не понимала, что ее любовь никогда не излечит самую глубокую рану, которую он сам не хотел залечивать – любовь к другой.
Она боролась с одним, он боролся с другим.
Она боролась с его болью, а он боролся с тем, чтобы не отпустить ее и не потерять.
Но он понимал, что она страдает и рано или поздно станет еще несчастнее.
Это разрывало его сердце.
В его жизни была лишь одна любовь – музыка.
А музыкой была ОНА…
Лишь Кристина была ангельским воплощением музыки, его музыки,  воплощением рая, в котором ему было отказано изначально.
Именно в нее он изначально вдохнул свою жизнь и свой смысл, а она в него – свой. 
Она была ангелом раз и навсегда вдохнувшим в его тело жизнь.
Она была идеалом.
Его идеалом.
Он не мог представить другого ангела, другого идеала.
Так как ее душа принадлежала лишь ему, и он всегда знал, что чтобы не случилось, ее душа останется с ним.
С каждым ударом его сердца эта любовь будет жить в нем, ее душа будет жить в нем.
И главное, он не мог ее отпустить, как ни старался.
Чем больше проходило времени, тем яснее он понимал, что его сердце и любовь могут жить в этом мире только лишь ради нее, только лишь ради Кристины.
Но теперь  них было слишком много в прошлом, что могло разделять и отдалять их друг от друга.
И вместе с тем это же и влекло их друг к другу с непередаваемой силой.
Теперь они были оба столь одиноки, как и впервые, когда он увидел ее.
Ничто не мешало их душам слиться в единой мелодии, одновременно, но ему казалось, что теперь, после всего это было еще невозможнее, чем прежде.
Он знал, что над ним теперь вечно будет существовать воспоминание о его жене, ровным счетом, как и Кристина будет помнить о том, что в ее жизни и сердце существовал или, может быть,  существует до сих пор ее виконт.
Неужели им было необходимо пройти через все это, чтобы понять, что каждый по-своему не может друг без друга?
Если Кристина вернулась, значит, и она поняла это тоже.
Ровным счетом, как и он.
Он знал.
Он знал об этом всегда.
Она всегда была в его мыслях.
Даже когда он пытался забыться рядом с Жюли.
Но это было невозможно.
Сердце восставало против этого.
Неужели теперь все может измениться?
А вообще, может ли что-то измениться?
Сколько боли еще должна впитать в себя земля, чтобы они оба поняли, что они единое, и никто и никогда не смог бы это разрушить?
Чем они оба должны еще пожертвовать и пренебречь, чтобы их сердца перестали ощущать эту страшную боль и вину?

За те несколько дней, как он прибыл сюда, Кристина всего пару раз видела его и почти не говорила с ним.
Ей стало казаться, что они возвращаются куда-то далеко в прошлое, когда она лишь смела думать и предполагать что-то о своем Ангеле музыки, а он все это время был столь близко к ней, и одновременно недосягаемо далеко.
Все это сейчас она чувствовала невыносимо остро.
Кристина не могла отрицать, что за все это время, как она покинула его,  не было ни дня, когда бы она не думала о нем.
А сейчас стала думать о нем еще чаще.
Невозможно отдавать все свои мысли человеку, который тебе безразличен, которого не существует для тебя.
За все это время, что Кристина провела здесь, ее не раз посещали разные, порою  странные и далекие друг от друга  мысли.
Одновременно она понимала, что ее разум против того, чего желает ее сердце, вместе с тем, она стала слишком многого бояться.
Например, того, что как только в его душе снова появится желание творить музыку, она станет ему не нужна, и он снова отпустит ее.
Он сейчас-то не баловал ее своим вниманием, разговорами, будучи отстраненным, а потом и вовсе отвергнет ее, как когда-то сделала она.
Она никак не могла понять, что именно вызывало в ней эту тянущую боль при мысли об этом моменте – то, что после этого ей будет некуда вернуться или то, что ее ангел уже больше никогда не примет ее обратно?
За время долгих раздумий она решила одно – чтобы там ни было, ее жизнь изменена настолько, что даже если она никогда не будет с НИМ, она никогда не вернется к мужу.
Она не сможет.
Он не сможет ей простить многого.
В первую очередь ее же мыслей.
А она не сможет простить много себе, если будет рядом со своим мужем.
Отныне и навсегда она сможет быть либо лишь с НИМ душой и телом, либо больше ни с кем вообще.
Да, наверное, это было самым главным и основным ее решением за все время пребывания здесь.
Время позволило ей многое понять.

Дом не был нежилым, он таил в себе жизнь.
Но Кристине постоянно казалось, что дом мертвый, а она борется с той тьмой, которая поглощает его с каждым днем.
И это ее пугало.
Она не могла жить в доме, хранящем в себе тень смерти и пустоты.
Наступали моменты, когда ей просто хотелось закричать, спасаясь от этого одиночества, которое густой пеленой окутывало ее здесь.
Хотя она знала – она не одна.
Но ее душа была в одиночестве.
Ее душа была покинута.
Покинута ИМ.
Тем, который звал ее столько времени, и сам позвал к себе на этот раз.
А когда до ее слуха доносились слабые звуки музыки, сердце Кристины начинало с прежней силой подчиняться ей.
Она не могла бороться с этой тягой.
Она знала, что это была музыка ее души.
Комната, которая была заперта, постоянно привлекала ее внимание.
Ведь там хранилось самое главное, что оживляло ее душу.
Музыка.
Так как она почти изнемогала от скуки, она часто просто прогуливалась по дому, и всякий раз ее словно притягивало к тому месту, где она могла слышать музыку.
И в один из очередных моментов такой прогулки Кристина совершенно случайно встретилась с ним, случайно застав его у двери именно в ту комнату, о которой рассказывала ей Беатрис.
- Что ты здесь делаешь? – Спросил он строго, но Кристине показалось, что в его голосе совсем не было недовольства. - Я… - Протянула Кристина, - прогуливалась по дому.  – Кристина помолчала несколько секунд, чувствуя на себе его взгляд. – Я почти не вижу тебя.
- А надо?! – Почти с неподдельным удивлением спросил он.
Кристина еле заметно улыбнулась.
- Наверное, это было бы разумно – встречаться в доме, в котором мы живем.
- Мне достаточно знать, что ты здесь, рядом. Со мной. С моим сыном. Ты совсем близко. 
- Я надеюсь, здесь у тебя нет никаких потайных зеркал. – С шутливой улыбкой сказала Кристина, попытавшись хоть как-то избавиться от гнетущей напряженности в их разговоре.
- Не беспокойся. – Ответил он ей. – Здесь – нет.
Кристина еще раз улыбнулась, старясь разглядеть в его взгляде хоть какой-то ответ на ее слова.
- Этого достаточно? Но ты говорил, что я нужна тебе, чтобы снова вернуться к музыке.
- Так оно и есть.
- Но ты так холоден, что мне стало казаться, что мы чужие, и почти друг друга не знаем. – Кристина замолчала на долю секунды, а потом зачем-то спросила: - Ты оставишь меня, как только сможешь снова творить?! – И ее голос наполнился тяжестью и печалью.
- Разве я нужен тебе?
Странное желание – пытаться узнавать о том, о чем и так прекрасно знаешь уже много лет.
Но разум будто бы не желает останавливаться, продолжая пытливо сопротивляться порывам сердца.
Он знал, что нужен.
Он знал, что она нужна ему.
- Ты говоришь это, зная, что я готова быть твоею  по первому же твоему слову? – С горечью в голосе, прошептала Кристина. - …Душой. – И сразу же поправилась, чувствуя, как густо залились ее щеки краской. 
- Правда?! – Спросил ее он. – Мне не нужно знать об этом, потому что я всегда знал, что твоя душа лишь со мною. Еще с того момента, когда ты была там, в Опере…
Кристина судорожно вздохнула, когда он упомянул о том времени.
- Я скучаю по тому времени… когда ты был моим таинственным учителем, давал мне уроки, и все было так…
- Как?
- Иначе, чем сейчас. – С грустью заметила Кристина.
Он вздохнул, пристально вглядываясь в ее глаза.
- Тогда может быть, ты согласишься продолжить уроки?! – И его рука легла на ручку двери, ведущую именно в ту комнату, в которой не была даже она за все это время.
Столь неожиданное приглашение.
Кристина подняла на него глаза.
- Не бойся. Я предлагаю тебе всего лишь спеть.
- Я очень давно не пела.
- Тогда для тебя это будет вдвойне полезно. Если ты, конечно же, согласишься ответить на приглашение своего учителя. – И дверь в зал открылась.
Кристина с любопытством наблюдала  открывшуюся перед ней картину комнаты из полутемного коридора.
- Туда? – Спросила она тихо. – Но… кажется, ты никогда не позволял никому входить туда. Разве не так?
- Это так. – Коротко ответил он ей. – Никто и никогда до этого момента. Но, ты можешь, Кристина. Ангелы могут...

Отредактировано smallangel (2005-06-23 16:48:03)

Эра, спасибо, даже не ожидала.
Ну я так, почему-то сдела для себя вывод, что она вам покажется нудной.
ой, если я ошиблась - это хорошо 

Ну вот, сами хотели проду, а теперь молчат все кроме Эры *надулась* *-p

Спасибо вам огромное за столь положительные отзывы. Вот чес слово - не ожидала, думала, столь вымученная глава правда будет вам не особо...
Спасибо, если б вы знали, ваши слова просто, как бальзам мне на израненную душу, после того. что на меня свалилось за последнее время! Оххх...

Ну быструю проду вам обещать не могу (извините, даже по качеству печатанья - у меня ногти больше 4 см    Становится сложнее набивать)
Но еще одну главу, вероятнее выложу скоро, она почти есть. А потом... как бог даст.

Да уж, ну вы сказали, теперь прям не знаю, хорошо это или плохо! Прям вы меня на Санту-Барбару толкаете!

Пасиб. А в смысле, излишней сентиментальности?!
(ой, просто так давно не общалась на тему своего фика, хочется узнать    )

23.

Ангелы могут…
Ангелы могут многое.
Главное – ангелы могут любить вопреки всему.
И прощать… исцеляя незатянутые раны.
Кристина глубоко вздохнула, ощущая, как у нее сдавило грудь, словно ей пережали горло, и шагнула в темноту одинокой пустой комнаты.
Зала была большой и просторной, но она была почти темной, и потому Кристина мало что могла отчетливо разглядеть.
Большое окно было занавешено тяжелой темной гардиной, не пропуская даже слабый свет сюда.
Это все, что она могла понять, кроме окна она толком-то ничего и не разглядела.
Да это было и не важно сейчас.
Сейчас было важно совсем другое.
Он был рядом.
Кристина сделала несколько шагов в пустоту, и подошла к фортепиано.
Ее руки легли на гладкую холодную крышку музыкального инструмента, и она едва не задохнулась забытой страстью, огнем, вспыхнувшим в ней.
Лишь музыка, только музыка могла пробуждать в ней такое чувствование.
Она так давно не прикасалась к фортепиано, столько лет.
Сейчас она уже, наверное, не могла и сказать точно – сколько.
В доме мужа она не пела, там не было ничего, что могло бы рождать музыку.
Тишина.
Холодная и пустая.
Он почувствовал, как она тяжело и быстро задышала, видимо, вспоминая что-то, о чем, наверное, она умолчит.
- Может быть ты, все-таки, порадуешь своего учителя своим голосом? – Спросил он, подходя к ней.
- Я не уверенна, что смогу… - В замешательстве прошептала Кристина, еще сильнее впиваясь пальцами в гладкую  крышку фортепиано.
Она почувствовала его совсем близко, ей показалось, что она ощутила его дыхание на своей шее, и от того, понимала, что еще секунда, и ее ноги ее подведут.
Она упадет.
- Сможешь. – С уверенностью ответил ей он. И она поняла, что возможно, действительно сможет. - Попробуй.
Кристина еле заметно кивнула.
Он отошел от нее, оставив в одиночестве.
Кристина ощутила, как сжалось ее сердце, и упало куда-то в самый низ живота.
Еще никогда она не чувствовала там такую сильную тянущую боль. 
Он подошел к фортепиано, и поднял его крышку, накрывающую  клавиши.
При первых звуках музыки, как только его пальцы легли на клавиши, Кристина ощутила, как по ее позвоночнику проходит струя холода, сменяющегося жаром.
Казалось, она так долго ждала этого, мечтала о том, чтобы снова разделить с ним эти мгновения.
Чтобы разделить с ним его музыку.
Первые несколько секунд голос Кристины был неуверенным и несколько раз срывался, подрагивая, но чем глубже она погружалась в эти звуки, тем больше он наливался силой и чувственностью.
Такой же сильный, как и раньше.
Такой же красивый и восхитительный, как и раньше.
Ее голос.
Его музыка.
Их жизнь.
Ей показалось, что за все время это был самый прекрасный вечер в ее жизни.
Сегодня она могла снова чувствовать жизнь внутри своего тела, понимать, что ее сердце бьется, а душа чувствует.
Она может снова жить.
Он мог слышать ее.
Наверное, именно в такие моменты понимаешь, что ничего уже не важно, не важно то, что было в прошлом, не важно то, что будет в будущем.
Есть только то, что есть.
Наверное, такие моменты могут быть.
…Если бы не разум.
Кристина вздрогнула.
Где-то позади нее, в самой темноте комнаты часы пробили…
Она не знала, сколько они пробили.
Кажется, десять или девять раз.
Сколько же времени прошло?
Она отчетливо помнила, что когда она бродила по дому, за окнами было еще светло, был ранний вечер.
Скорее всего, прошло около двух или трех часов.
Поразительно.
Ни один, ни вторая этого не заметили.
Кристине показалось, что прошло не больше нескольких минут.
Как многого можно не заметить и не понять, если этого не желаешь…
Кристина вздохнула.
Он опустил крышку фортепиано, закрыв клавиши.
Кристина поняла, что с этим боем часов что-то изменилось, чего-то уже не вернуть.
Ей почему-то захотелось плакать.
Он ощутила, как ее глаза увлажнились.
Она до боли закусила губу, только чтобы не заплакать.
Зачем это произошло?
И почему она заметила этот бой часов именно сейчас?
Значит, так должно было быть.
Он поднялся со своего места, пересек комнату,  и устало сел в кресло.
Кристина еще несколько секунд стояла у фортепиано.
- Уже поздно Кристина. – Сказал он, не смотря на нее. – Наш урок на удивление затянулся. Думаю, тебе пора… к себе.
Сложно передать, что сейчас ощущала она.
Кажется, в ней огнедышащей лавой поднималось негодование.
Она сама не понимала – почему.
Было так странно и одновременно хорошо.
Столь длительное погружение лишь в музыку и больше никуда вызвало странную слабость, от которой в ее теле разливалась необычная нега.
Будет счастьем, если она сможет сделать хотя бы шаг.
Она приложила все усилия и все-таки сделала этот шаг, подойдя к нему и остановившись где-то поблизости.
- Спасибо. – Завершил он, почувствовав, что она где-то поблизости. – но на сегодня будет достаточно.
- Вечер был великолепным. – Заметила Кристина, начиная понимать, что ее сердце учащает свой ход, еще секунда, и оно разорвет грудь.
Она прекрасно понимала, что теперь она вряд ли сможет скрыть от себя самой, да и от посторонних, что ее сердце рвется из-за того, что все время жило где-то в самой глубине ее души и сознания.
Она готова была отдать все, что имела, лишь только бы повернуть все назад, лишь только бы он простил ее и принял, лишь услышать снова то, что ее жизнь, ее душа принадлежит ему.
Это была правда.
Она знала это, и она не смогла уйти от этого.
Но одновременно с этим она знала, что если скажет ему о том, что все ее мысли свелись к его образу – она никогда себе не простит такого откровенного признания.
Она просто сгорит от стыда.
Но она готова была поступиться даже этим.
И все было не важно.
Даже то, что ее разум восставал против этого желания.
Это было невозможно.
Она ощущала, будто бы с каждым днем, каждой минутой ею овладевает тьма и странные желания, отбирая ее волю, превращая ее в заложницу своих непозволительных вожделений, которые, возможно, погубят ее.
- Все это время без тебя было невыносимым. – Дрогнувшим голосом произнесла она, понимая, что при столь нечастых встречах сказать о том, что ее одолевает, она могла уж не так часто.  – Я не могла без тебя… Если бы ты знал, как это было невыносимо. Я хочу, что бы ты... мы…  – Простонала Кристина, выходя из тени.
Он, наконец, увидел ее.
И не позволил ей закончить свою фразу.
- Кристина. – Строго произнес он, понимая, что ее слова могут с легкостью разрушить все стены, которые пока еще защищают его от всего того, что возможно придется пережить. - Нет. – Отказал он ей. - Хватит, не говори больше ничего сейчас.
- Эрик… ты не понимаешь.
- Я все прекрасно понимаю. – Повысил он голос. - Если я возьму тебя… это будет не больше, чем обычная ночь, проведенная  вместе. Ты нужна мне больше, чем любовница… ты нужна мне, как смыл жизни. А тобою сейчас овладевает совсем иное желание.
- Я… - Кристина практически захлебнулась воздухом, - знаю…
Сложно менять то, что однажды уже было сделано.
От ненужных строк на бумаге можно избавиться, сжечь бумагу, можно вычеркнуть, неугодную скульптуру можно разрушить, ненужное посаженное дерево – выкорчевать, воду – высушить, а человеческие поступки  - из-за них можно лишь страдать.
А изменить ли их, или нет – решается где-то и кем-то.
И никто уже не подвластен этому.
Теперь самое сложное было – вернуть было доверие, чувства и… прощение.
- Почему ты не веришь мне? – Голос Кристины дрогнул. - Что тебе мешает, наконец, сделать этот шаг?! – Не выдержав, спросила Кристина.