Edelweiss, *задумалась* ну да, ну да! Но что-то мне с трудом верится, что он бы кинулся страшно матерясь ПО морду бить (мда, Р, кстати, тогда трезвый был...)

Отредактировано Night (2005-05-17 00:32:01)

5.

«…Мой друг, я подозреваю, что это  предложение,  непременно должно заинтересовать вас в данных условиях, и не сомневаюсь, что  будет выгодно в первую очередь вам, как никому другому…».
Мужчина еще раз окинул взглядом подпись, располагающуюся  внизу листа бумаги: «Филипп де Шаньи».

Это имя было ему знакомо. Он  резким движением руки смял зашуршавший листок, и спрятал его во внутренний карман.
Никаким «другом» Филипп де Шаньи Виктору Болье, конечно же, не был. Зато был человеком, которого он отдаленно знал, и с которым он иногда встречался, чтобы посидеть где-нибудь за стаканчиком, поиграть в карты.
Виктор Болье был врачом. Очень хорошим врачом. Он был талантливым специалистом, и,  кроме того, любил свое дело.
Но у Виктора была скверная привычка – он любил пропустить стаканчик другой в свободное время. А когда перебирал спиртного, то иногда поигрывал,  позволяя себе лишнего.
Но даже не это сыграло главную роль в том, что сегодня Виктор Болье получил от Филиппа де Шаньи это странное письмо, в которое он долго вчитывался.
Он просто однажды перебрав бренди начал жаловаться на жизнь при графе, и рассказал совершенно неожиданный для графа случай.
Мужчина тогда крайне недружелюбно отозвался обо всем, что касалось театра.
Филиппа это крайне заинтересовало.
Оказалось, что Виктор Болье врач, и к театральным делам никогда в жизни не имел отношения. Но с Оперой у него были связаны не самые лучшие воспоминания и чувства. У Болье был младший брат, которого дела театральные интересовали уж куда больше, чем старшего брата, занимающегося медициной.
А точнее, все было проще простого. Бертран Болье был увлечен одной из танцовщиц, и говорил, что испытывает к этой девушке самые что ни на есть серьезные намеренья. Кажется, девушка тоже проявляла к нему легкий интерес. Но не больше.
Потому, Бертран устроился в театр на работу какого-то простого рабочего сцены. Что было сделать не так уж и сложно, не смотря на то, что его старший брат пророчил ему неплохое будущее врача.
Но любовь, как говорят, в таком возрасте слепа и глуха, услышать кого-то просто невозможно, чтобы тебе не говорили и как бы тебя не убеждали в обратном. Бертран не желал ни о чем слышать, пока его возлюбленная, наконец, не ответит ему взаимностью.
В тот момент Филиппу почему-то пришла в голову мысль о том, что неужели все младшие братья такие? И в истории этого человека есть что-то, где можно найти много похожего.
Как Виктор не убеждал младшего брата в том, что это все «забавы», тот не желал его даже слушать, не то что, отказываться от своих планов. Да и потом, он стал говорить своему старшему брату, что ни смотря ни на что, театральная жизнь, хоть и не высшее общество, но на много интереснее, чем скучная профессия врача.
Виктор не мог слышать это спокойно, и говорил ему,  и что когда-нибудь все его игрушки плохо кончатся.
Так и вышло.
Виктор и слышать ничего не желал о театре – ни за что и никогда. Но, к сожалению, в один из вечеров премьеры в Опере случилась никем неожиданная трагедия, и Виктор Болье лишь на следующее утро узнал о том, что его брат погиб при пожаре, возникшем в Опере в тот злосчастный вечер  премьеры.
Виктор тогда даже толком и не вспомнил, что за оперу давали, знал лишь, что говорили, что в этом всем виноват некий человек, по вине которого все эти несчастья и постигли театр… Но все эти слухи были такими странными, что толком ничего понять было нельзя, в последствии виновного так и не нашли, а в слухи о призраках и всяких мистификациях Болье верить отказывался.
Кому в последствии Виктор не мог простить смерть брата, он и сам теперь не знал. Но простить не мог.
Нельзя сказать, что Филиппа в тот вечер заинтересовал рассказ не совсем трезвого собеседника. Но что-то все-таки его задело. Интересная и странная судьба. Отголосок чего-то знакомого и очень близкого он все-таки уловил.
Этого было достаточно, чтобы в нужный момент эта история всплыла у него в памяти.
Все это, в первую очередь и вспомнил Филипп, когда разговаривал с Раулем о том плане, который быстро выстроился у него в голове так неожиданно, но умело сложился в одну очень продуманную линию.
Кажется, Виктор Болье слишком любил своего младшего брата, и с таким презрением говорил об Опере, об артистах и всем, что касается этого. Какова же может  быть его реакция, когда он узнает непосредственно о том человеке, который прямым образом мог быть  причастен к смерти его брата?
Черт возьми, да кто же отказывается от такого? Страшное дело, когда речь заходит о подобных делах!
Это может быть слишком хорошим шансом, чтобы вот так просто его упустить!
А Болье  смог бы устроить все намного проще. Вот уж чего не хотел Филипп, так это того, что его брат совершил какую-нибудь глупость. А ее можно было совершенно точно ожидать от всей этой бессмысленной затеи. Необходимо было предложить что-то совершенно иное.
А уж если было задумано решить ситуацию иным способом, нежели положиться в этой дуэли на волю судьбы или господа бога, то связываться с убийцами или преступниками было не самым лучшим решением. Куда более разумным было бы решить это другим способом. Почему-то Филиппу показалось, что есть человек, которого, по крайней мере, можно на это подтолкнуть, и быть уверенным больше чем на половину, что он не откажется. Так как знал, на что можно надавить и указать, чтобы отказа не последовало, блага у этого человека были «слабые места», на которые можно было при желании указать.

-

Брата Виктора вот уже как два года не было.
Память о единственном его брате жила в нем долгое время, неприятным ноющим отголоском отзываясь в душе. Он всегда был против этого его «увлечения», он всегда отговаривал его, но нет – мальчишка был слишком упрям. Да, наверное, все-таки это он был виноват в том, что не удержал его от ошибок…
Виктор пришел домой этим вечером чернее тучи, слишком много неприятных воспоминаний в нем поднялось. Он явно был погружен в свои темные и неведомые другим мысли. 
Виктор пришел сам не свой, молча с угрюмой гримасой разделся в холле, повесил верхнюю одежду на крючок, вытащил из внутреннего кармана записку, развернул ее, пробежался по ней глазами еще раз, снова смял, и сунул куда-то в карман сюртука. 
В дверном проеме показалась женщина, нянчившая на руках ребенка годиков двух. Она вздохнула, повела четко очерченной тонкой бровью, и, покачав головой, произнесла:
- Опять?! – Скривила губы женщина, замечая неуверенную поступь мужа. – Опять ты пил, Виктор? Господи, как мне это надоело. Ну когда же ты прекратишь губить себя?
Жена Виктора была умная не дурной внешности женщина, для которой муж, не смотря на его недостатки, был самым главным человеком в этом мире.
Виктор отрицательно качнул головой, хрипло произнес ей в ответ «нет», проходя мимо нее, погладил ее по голове, и прошел в комнату.
Женщина проследовала за ним.
После смерти брата Виктор стал часто пить. Женщина не могла спокойно смотреть на это, зная, что на самом деле за спиртным стоит слабая попытка укрыться от прошлого, от настоящего. Она много раз говорила ему, если он не бросит этого, то разрушит свою жизнь, их жизнь, лишится работы. Он слушал ее, но, похоже, не слышал. Он любил Мари, она была мудрой женщиной. И он это знал, много раз в этом убеждался. Но такова была его природа. Он ничего не мог с собою поделать. Говорят, чувство вины – страшное дело. Он это знал лучше всех остальных, испытав все на собственной шкуре.
Виктор отодвинул стул, плотно придвинутый к столу, сел на него, облокотившись на столешницу.
- Что с тобою? – Прищуривая глаза, спросила Мари.
- Ничего. – Недружелюбно ответил он. – Много работы было. Я устал. Вот и все.
- Правда?! – Недоверчиво скривилась женщина.
- Да. 
Она вздохнула, развернулась и вышла укладывать ребенка, оставив его одного.
Виктор снова достал бумагу, и еще раз перечитал ее:

«Уважаемый Виктор, хочу сообщить вам, что у вас есть возможность наконец-то избавиться от ужасного ощущения, поселившегося внутри вас в ночь смерти вашего брата.

От вас почти ничего не потребуется.

Готов сообщить вам, что вам может представиться возможность встречи с человеком, непосредственно виновным в его смерти. Думаю, для вас это может быть интересно.

К тому же, немало важно заметить, что сам по себе этот человек может представить для вас интерес, как для врача.

В добавок ко всему, я готов вас уверить, что ваш картежный долг, довлеющий над вами будет оплачен, и вы сможете забыть о нем раз и навсегда. А ваша семья не будет ограждена от такой неприятности, как бедность. Более того, думаю, приличная сумма за нашу удачную сделку вам тоже не помешает. Насколько я знаю, последнее время у вас было сложно с финансами…

Мой друг, я подозреваю, что это заманчивое предложение,  непременно должно заинтересовать вас в данных условиях, и не сомневаюсь, что  будет выгодно в первую очередь вам, как никому другому.
Надеюсь на ваше согласие и  поддержку.

Филипп де Шаньи».

К кому можно обратиться за «помощью» так сказать, а точнее, как проще решить столь нелегкую ситуацию, Филиппу пришло на ум практически моментально. Это пришло к нему в голову случайно, но оказалось, что эта мысль может в последствии действительно дать какой-то результат, так как это была действительно  не такая уж и глупая идея.

--

Ноябрь, 1872.

Здраво оценивая ситуацию и понимая, чем может все это грозить и закончиться, Эрик не мог в оставшиеся дни  не навестить мадам Жири и Жюли.
Он не появлялся в Опере очень давно. Но не было ни дня, ни минуты чтобы она не ждала его… Как и всегда, впрочем.
Мадам Жири всегда была единственным человеком, с которым он мог  поделиться всем, что произошло в его жизни и что обещало произойти. Хотя прекрасно знал, что Антуанетта вовсе не одобрит того, что он собирался ей рассказать, и уж точно будет не в восторге. 
- Извините, что так долго не появлялся. – Сказал он ей, опустив всякого рода приветствия.
- Главное, что ты вернулся. Теперь надолго ли?
- Пока… не надолго. Но… мне нужно будет завершить кое-какие дела. И тогда все будет в порядке.  – С расстановкой ответил он.
- У тебя все хорошо? – Замечая тревогу в его голосе, спросила Антуанетта.
Он несколько секунд помолчал. Мадам Жири выжидающе на него смотрела, словно сама сдерживала себя изо всех сил, чтобы чем-то с ним не поделиться первой, забыв обо всех его ответах на заданные ею вопросы.
- Антуанетта, мне надо с вами поговорить. Это важно. – Наконец сказал он, присаживаясь на кресло. – А точнее, кое о чем вам рассказать, и  попросить об одном одолжении, в котором я рассчитываю только на вас.
Мадам Жири с недоверием на него посмотрела, предчувствуя, явно не столь приятный разговор. За долгое время она отлично научилась различать его настроение. Сейчас оно было отнюдь не самое радостное, что по логике должно было быть в порядке вещей.
- Сначала тебе надо поговорить с твоей женой. – Приподняла одну бровь мадам Жири, не желая слушать его сейчас. – Как я понимаю, ты еще не говорил с ней?
- Нет. Я нашел более разумным обговорить все волнующие меня вопросы сначала с вами, а потом уже навестить ее. Что-то случилось?!
- Нет. Все хорошо. Но, если быть до конца честной, то… да, случилось. – Засуетилась Антуанетта. -  И не маловажное. Просто, думаю, ей с тобою тоже надо очень серьезно поговорить. Кое о чем сообщить.
-  Да о чем вы? – Возмутился он, вдумываясь в ее слова, привстав с кресла. - Что  сообщить мне? Скажите. – Практически потребовал он. - Не скрывайте от меня, Антуанетта.
- Не требуй от меня слишком многого, я думаю, что тебе стоит поговорить с ней самой, а не выспрашивать у меня. Понимаешь ли, мой друг, есть вещи, которые не всегда можно говорить за других. Потому как, мальчик мой, думаю, разумнее будет, если она сама и только сама сообщит тебе об этом!
Мадам Жири, его друг, то ли нарочно, то ли нет, играла с ним в какую-то игру, которая вовсе ему не нравилась. И более, того она начинала его возмущать. Он не понимал ни единого ее слова, а она отказывалась сообщать ему подробности. Он ненавидел быть в неведенье, он ненавидел, когда попадал в ситуации, в которых ничего не понимал. Это заставляло ощущать свою слабость и беззащитность. А он этого ненавидел.
- С ней все в порядке?
- Более чем. Но… это как посмотреть на проблему. – Каким-то странным тоном произнесла мадам Жири. – Подожди, я приведу ее сюда. Она так ждала тебя все это время…  Поговори с нею. Она имеет право первой узнать, что ты вернулся. А потом уже мы с тобою поговорим, и ты расскажешь мне все, что хотел. Обещаю тебе.

-

Через несколько минут мадам Жири позвав девушку, привела Жюли. Она появилась на пороге, переглянулась с мадам Жири, та ей одобрительно улыбнулась, и отступила куда-то в пустоту, закрыв за собою дверь, а девушка так и осталась стоять на пороге комнаты, замерев. Что-то останавливало ее, чтобы кинуться ему на встречу.
Какое-то время они практически не шевелились, просто стояли и смотрели друг на друга.
Наконец, он сам подошел к ней, обнял, и, приподнял, отняв от пола. На секунду она  забыла обо всем том, что мучило ее ближайшие дни, и позволила себе улыбнуться, показав свою радость. 
Он, подошел к ней, обнял и приподнял.
- Подожди, постой, опусти! – Попросила она его, часто задышав. – Не надо, пожалуйста…
Он остановился, озабоченно посмотрев на нее, уловив в ее тоне тревогу, не рассчитывая. Что это может вызвать в ней такое беспокойство.
- Что-то не так? В чем дело, Жюли? – Спросил он, уловив ее тон. – Что-то случилось?
Она несколько секунд молчала после того, как он опустил ее на землю, и ее ноги коснулись пола.
А потом Жюли, поняв, что если не сказать сейчас вот так сразу, и продолжать тянуть время, убегая от себя самой и от него, то она не скажет, наверное, никогда, пока не придет время догадаться ему самому. В его отсутствие она не раз думала об этом, и всякий раз просто через силу убеждала себя, что ей придется когда-нибудь собрать все силы и  рассказать о том, о чем он имеет полное право знать. Самое страшное было в этом всем то, что она совершенно не знала как это сделать, и как он на это отреагирует. Все произошло столь быстро, что им даже не пришлось ни разу поговорить на подобные темы, а Жюли была слишком молода и неопытна, чтобы хорошо разбираться в подобных вещах.
- Что ты хотела сказать мне? – Серьезно спросил он. – Раньше я не замечал такой тревоги в твоем взгляде. Произошло что-то?
- Это было раньше. Тогда все было иначе.
- Что-то изменилось?
Жюли немного помолчала, потом все-таки выдавила из себя продолжительный выдох, и сказала:
- Да.
- Что?
- А то… что… ребенок,  теперь я жду ребенка. – Кажется, она облегченно вздохнула, и затем, пряча неловкость, добавила: - Это ведь нормально, правда?!
Он какое-то время смотрел на нее ничего не выражающим взглядом, словно его ум унесся куда-то далеко.
- Почему ты молчишь? – Почти разочарованно спросила она, не сводя с него взгляд.
И только после этого он очнулся, Жюли заметила на его лице прошедшую судорогу.
Его взгляд потемнел и отяжелел.
Жюли это не могло не пугать.
Она вздрогнула.
- Ты… ничего не ответишь мне? – Аккуратно поинтересовалась девушка, дрогнувшим голосом.
Он сконцентрировал на ней свой взгляд, с интересом и любопытством оглядел ее снизу вверх, и, остановив свой взгляд где-то ниже ее лица, не встречаясь с ее глазами.
Девушка заметила, словно он пытался найти какие-то изменения в ней.
И ему показалось, что она действительно стала другой, хотя пока это было вовсе не так.
Жюли ждала его ответа. Хоть какого-то. Он молчал. И этим доставлял ей адскую боль где-то в глубине ее трепещущей души. Не так-то уж и просто было наблюдать его реакцию.
- …Я  пока не знаю. Я никогда не мог помыслить об этом, потому, никогда не задумывался о детях, Жюли. – Не веря в сказанное, ответил он. - Я боялся, и даже не хотел этого предполагать,  и уж никак не видел себя отцом. – Он горько усмехнулся. – Как ты представляешь это? Я не мог этого даже представить, разве что в кошмаре… - Жюли вздрогнула, ее скулы свело, и она непроизвольно задохнулась воздухом. Он понял, что это было сказано им зря, так как он имел в виду совсем другое.  – Захочет ли этот ребенок такого отца?! Я прошу тебя понять, мне нужно привыкнуть… Я сейчас… сам не понимаю. Это так… так…
Жюли хмуро смотрела на него. Кажется, она вовсе не ожидала от него такой реакции. В его голосе чувствовалась разве что глубокая боль, нежели радость от новости об отцовстве. С каждым словом его голос становился тяжелее, и напитывался горечью и болью и ужасом, словно свинцом. Ей казалось, что отцы воспринимают известие о столь радостном событии немного иначе. Кажется, это было ее ошибкой, так как он, кажется, изо всех сил сдерживался, чтобы не придти в ярость.
Только вот на кого была обращена эта ярость? Вернее, что лишь только на себя, нежели, на кого-то другого.
Одновременно с этим Жюли видела, что глаза его увлажнились. Она, было, хотела кинуться к нему, сказать, что все хорошо, что все есть и будет хорошо, но ее что-то остановило, и она осталась стоять неподвижно. Хотя, она понимала все сложности, с которыми она может столкнуться. Но что-то, что было скрыто в самой ее глубине, говорило ей совсем иное, женская суть в ней восставала, что было силы, проявляясь в самой обычной детской обиде и страхе быть отвергнутой и ненужной.
Она была сейчас не в состоянии что-либо еще ему говорить, и вообще, о чем-то еще продолжать с ним этот разговор. Она хотела скрыться, исчезнуть, остаться одной, не видеть и не слышать никого.
На секунду ей показалось, что по ее телу прошла горячая волна боли, поднявшаяся из самой ее глубины. Она непроизвольно пошатнулась, почувствовав, как перед глазами все поплыло.
Почему-то, она ждала от него радости, такой же, какую испытывала сама, не смотря на все сложности и трудности, которые у нее появились после того, как она сама узнала об этом.
Беременность Жюли протекала тяжело для нее.
В некоторые минуты она ощущала, что это ничто иное, как страшная пытка, которую ей предстояло снести со всей своей стойкостью и выносливостью. Она почти ничего не могла есть, и иногда, надо признаться честно, у нее мелькали такие страшные мысли, что ребенок, которого она носит в себе медленно начинает губить ее, а она не может противостоять этому, оказываясь намного слабее его.
Возможно, если бы она не знала о своей беременности, то ее мысли не обращались бы каждую минуту ее жизни во внутрь нее, не выражались в виде страха и ужаса за себя и за него.
Она не могла не думать об этом.
Ей с каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее от мысли о том, что придется сносить это ближайшие несколько долгих месяцев.
Она была, действительно  не такой уж и выносливой, и порою, она боялась, что просто не осилит того испытание, которое было послано ей свыше. Но, чем больше проходило времени, тем сильнее материнская сущность в ней одерживала над ней победу.
- Ты хотя бы что-то чувствуешь сейчас? – Спросила она зачем-то, ощущая, как ее глаза наполняются слезами в ответ на его холодный и пустой взгляд.
- Что я могу чувствовать, когда знаю, что мой ребенок может быть несчастен, так же, как и я…
Жюли опустила глаза. Они несколько секунд молчали.
- Ты сама-то вообще уверена, что хочешь этого?  – Достаточно резко спросил он зачем-то у нее, после продолжительной паузы.
Ему казалось, что его начинал переполнять гнев, который поднимался все выше и выше. Ненависть к миру в эту минуту стала в нем сильнее, чем та, с которой он жил все это время. Это было слишком жестоко. И вина была не на ней, не на этой беспомощной девушке.
Он сделал несколько шагов назад, отстранившись от Жюли, и не сдержавшись, с грохотом перевернул ногой стул, попавшийся ему на пути, с размаху поддев его, и швырнув от себя. Тот с грохотанием опрокинулся где-то рядом с Жюли.
Девушка глухо вскрикнула, машинально отскочив, и от испуга  беззвучно заплакала. Лишь в этот момент, несколько секунд спустя он понял, что сделал, и что мог совершить, так легко поддавшись своему безумию, которое был не в силах контролировать.
Он мог навредить не только ей одной.
Он глубоко вздохнул, пытаясь выровнять дыхание, и привести свои мысли, а главным образом гнев, в норму. 
Девушка несколько секунд смотрела на опрокинутую мебель, затем быстро подняла на него глаза и  переменилась в лице.
Ее взгляд стал более гнетущим и испуганным.
В ее больших глазах дрожали слезы.
Он сделал шаг ей на встречу.
Но Жюли поспешно отпрянула.
- Не подходи ко мне! – Почти выкрикнула она.  – Как ты можешь спрашивать меня об этом? – Возмутилась она. – Ты сомневаешься в чем-то? В том, что я смогу быть твоему ребенку достойной матерью, в том, что я не смогу, если потребуется, защитить его или дать той любви, которой лишили тебя?! Я не виновата в этом! Не виновата, что ты был так несчастен! Я стараюсь, стараюсь, ты сам не позволяешь! – Кажется, он впервые видел в ее глазах такой явный гнев.
- П-прости. – Несмело проговорил он.
- Не проси. Не могу.
Он все-таки подошел к ней, она не успела увернуться, и он взял ее за плечи, крепко сжал, хотел притянуть ее к себе, чтобы обнять и успокоить, понимая, что по неосторожности получилось так, что она поняла вовсе не то, что хотел сказать он, и напугал ее своим безрассудным поведением.
На самом деле его сердце трепетало, но он боялся признать это даже в себе самом, не то, что высказать это ей.
Это было слишком сложно сделать вот так неожиданно.
- Пусти! – Жюли попыталась вывернуться. – Пусти же!
- Как я могу быть счастлив при мысли о том, что мой ребенок  может иметь судьбу своего отца… И эта жизнь может стать проклятьем, наказанием для него.  Это ужасно Жюли, ты не представляешь, что это такое – проклинать тот день, когда тебе позволили появиться на свет! Я знаю. Я знаю – каково это! Кроме того, я вовсе не представляю, что я могу дать этому ребенку, и будет ли он относиться ко мне, как и полагается относиться детям к своему отцу…
- Не говори ничего сейчас. – Жюли вырвалась из его рук, оттолкнув его, и сделала несколько шагов назад. – Это моя вина… это я ошиблась… как я глупа! Я думала,  что ты будешь рад. Я была не права.
- Жюли, не говори так…  - Попытался остановить ее он.
- Это было очень глупо…
- Это не так… - Он потянулся к ней.
- Не трогай меня, я же попросила! – Она отпрянула от него и поспешила к двери.
В дверях неожиданно появилась мадам Жири, обеспокоенная ее криками, обратила внимание на слезы Жюли и на растерянный вид Призрака.
- Жюли… - Всплеснула она руками, пытаясь поймать ее в объятия.
Но Жюли не далась.
- Жюли! – Строго воскликнула мадам Жири, замечая ее слезы, которые та и не пыталась скрыть.
- Оставьте меня! – Выкрикнула Жюли, вырываясь из ее рук. – Прошу вас, мадам, оставьте меня сейчас!
Жюли скрылась в коридоре, громко всхлипнув на выходе.
Мадам Жири с укором посмотрела на Эрика. Тот тяжело вздохнул.
- Не умно с твоей стороны. – Серьезно произнесла  мадам Жири, и втянула ноздрями воздух, словно пытаясь вздохнуть как можно глубже, и нахмурила брови.
- Не надо упреков, - поднял он взгляд на насупленную мадам Жири, и сразу нахмурился сам. – Я не это хотел сказать тем самым ничего ужасного…
- И, тем не менее, ты сказал то, что сказал, а она услышала то, что услышала. Женщины в такие минуты чрезмерно чувствительны. Тебе, наверное, об этом не известно. – Почти с упреком заметила она.
- Я знаю об этом. – Обиженно произнес он, отворачиваясь от нее. – Мне известны подробности, касающиеся сего факта.
- Ну, раз так… - Пожала плечами мадам Жири. – Что ж, это уже хорошо, хоть что-то. – Из уст Антуанетты  в данном контексте и тем тоном, каким она сказала это, данная фраза звучала просто-напросто издевательски. – Вижу вы поговорили… И, тем не менее, кажется,  девочка вовсе не в восторге от вашего разговора.
- Она… я всего лишь хотел сказать ей… я не предполагал этого, Антуанетта, правда. Для меня это столь неожиданно. Я даже не думал на эту тему, не подозревая. Как я могу реагировать?
- А на что ты надеялся? – Спросила мадам Жири. - Ты уже давно взрослый.  – Мадам Жири сощурилась. -  Ты в силах отдавать отчет своим действиям. И ты, наверное, знал, к чему это может привести. …Когда двое взрослых людей начинают делить постель,  рано или поздно это неизбежно. Или ты не думал об этом?!
Он вздохнул.
- Но я не могу допустить, чтобы мой ребенок родился… не такой как все. Что бы он терпел такие же лишения, как я. Не могу!
- В таком случае, Эрик, полагаю, ты должен был позаботиться об этом раньше, чем это произошло. 
Мадам Жири была мудрой женщиной. И он это знал лучше других. Ее слова всегда имели для него вес. Но порою даже она была чересчур жестка с ним, как ему казалось. Порою, она могла слишком черство выразить свои мысли, или отчитать его, как ребенка. Наверное, он это ненавидел это больше всего в мире.
А сейчас, что он мог ожидать от нее сейчас, от женщины, которая обязательно будет на стороне его жены.
Она могла лишь совершенно справедливо упрекнуть его. И он выслушивал ее. Как и всегда, впрочем.
- Я не обвиняю тебя Эрик. Но…  она ждет ребенка. Твоего.  И скоро у нее начнет округляться живот. Я не думаю, что это останется незамеченным здесь. Я бы не хотела, чтобы на девочку смотрели косо. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
Мадам Жири смотрела на него, не сводя глаз.
- Не смотрите на меня так! Я чувствую, будто бы ребенок здесь я.
- Увы, но должна признать, что так оно и есть.
- Вам не кажется, что это одна из самых жестоких шуток  судьбы? – Поинтересовался он. – Забавно, позволить человеку, который долгое время сеял ужас и смерть, пребывая в одиночестве, зародить новую жизнь? Не кажется ли вам это очередной насмешкой судьбы?
- Не знаю. – Жестко ответила она. 
Он озадаченно отвел от мадам Жири взгляд.
- Я не думал об этом. Антуанетта, - посмотрел он на нее беспомощно. - Кажется, я обидел ее…
Мадам Жири невольно усмехнулась.
- Еще как. Ты практически отверг то сокровенное, в чем она призналась тебе. Ты отверг самое дорогое, что у нее есть – дитя, подвергнув сомнению свои чувства по отношению к ним обоим. Запомни, что для женщины нет ничего важнее, чем ее ребенок. Уж так она устроена.
Он опустил глаза.
- И что вы теперь предлагаете?
- Тебе лучше знать.
- Поговорить с ней. Но боюсь, теперь это будет нелегко. Мой друг, не могли бы вы поговорить с ней сейчас… А я… я зайду к ней после вас. Просто… я и впрямь причинил ей боль. Лучше будет увидеть сперва ее вам, не то, я снова боюсь причинить ей вред… по глупости. Да и... думаю, вряд ли она пожелает говорить сейчас именно со мною. – Он взял руку мадам Жири, и сжал так сильно, как только мог. – Прошу вас, помогите мне еще раз, сейчас и в этом. Вы же видите, что порою я не знаю, как себя вести и поступать в подобных случаях.
Антуанетта усмехнулась.
- Ты просишь помощи. А иногда, когда я предлагаю ее тебе – ты жестко отвергаешь ее, указывая на то, что сам волен поступать как тебе угодно, так как ты взрослый человек. А сейчас ты похож на беззащитного ребенка.
- Антуанетта…
- Хорошо. – Согласилась она.
- И прошу, не сердитесь. – Видя ее недовольство, тоже с долей недовольства попросил он. – Есть вопросы, в которых я совершенно ничего не понимаю. К сожалению.
Мадам Жири покачала головой.
- Я не сержусь. Поверь, я все понимаю. И понимаю, как ты наивен и беззащитен, не смотря ни на что. Тебе нелегко сейчас, и это я тоже хорошо чувствую. Скажи мне теперь честно, что ты чувствуешь?
- Я… не знаю. – Мотнул он головой. – Не знаю. Слишком сложный вопрос, чтобы вот так быстро найти на него ответ. К тому же… это уже слишком многое, чтобы потерять.
- Если ты будешь так рассуждать, то это действительно не приведет ни к чему хорошему.
Мадам Жири улыбнулась, замечая, что он больше не хмурится.
- А теперь, позволь мне навестить твою жену. Ведь ты сам попросил меня, не забывай.
- Кажется, вы никогда не перестанете отвечать моим просьбам. – Он усмехнулся при этих своих словах, понимая, что вряд ли отблагодарить ее когда-нибудь за все. – Но стойте,  прежде чем вы уйдете, я хотел бы рассказать вам о кое-чем. Это немаловажно.
- Да. Расскажи мне. – Попросила его мадам Жири.
- Боюсь, в моем рассказе будет мало радостного. Но я обязан поделиться с вами этим. Так как намерен попросить вас о еще одном одолжении…
Мадам Жири терпеливо слушала его.
В какие-то минуты его рассказа по ее лицу пробегала тень беспокойства, тревоги.
Когда он завершил свой рассказ, она вздохнула, и, покачав головой, произнесла:
- Ты и впрямь упрямый мальчишка, такой, каким я знала тебя с самого начала, Эрик! До сих пор. Ты не изменишься. Я все ждала, когда ты одумаешься и повзрослеешь. Кажется, мои надежды тщетны. Если ты ожидаешь от меня мнения - я нахожу твои действия абсолютно неблагоразумными. Исходов не так уж и много. Либо ты, либо он… А если… - она вздохнула с ужасом, - а если тебя убьют на этой дуэли, Эрик, твоя жена останется совершенно одна с ребенком на руках, с твоим ребенком!  Опять… и опять причина безумств - Кристина! Никому не будет покоя, пока ее имя будет жить в твоем сердце! – С укором и, кажется, даже злостью в голосе, произнесла мадам Жири. – Неужели она до сих пор владеет твоим сердцем и твоим разумом? Даже теперь?! 
- Потому, я хочу попросить вас, если я не вернусь – прошу вас, есть дом, в котором она будет полноправной хозяйкой, если что-то случиться, все бумаги и прочее я отдам вам чуть позже. Позаботьтесь о ней.  – Он замолчал, а потом поправился: - О них, Антуанетта. А теперь поговорите с нею прежде меня. Прошу вас. Как женщина, думаю, вы сможете сказать и объяснить ей куда больше. 
Мадам Жири еще раз тяжело вздохнула, и, шурша юбкой, направилась к двери.
Она открыла дверь, и, покинув комнату, оставила его наедине с собою. И правильно. Сейчас, в данный момент, ему об очень многом необходимо было подумать, очень многое осмыслить, и ко многому подготовиться.

--

Мадам Жири нашла Жюли у нее в комнате.
Девушка лежала на кровати, свернувшись в маленький комочек, ее плечи подрагивали.
Она хорошо понимала ее чувства, и прекрасно могла понять сейчас ее боль. Она сама была матерью, и могла догадаться, каково сейчас было этой девочке. Она ни в чем не была виновата.
Мадам Жири присела на край кровати, положив руку ей на плечо, и ласково погладила ее, попытавшись успокоить.
- Как ты, Жюли?
- Все хорошо, мадам Жири. – Ответила ей Жюли, пряча от нее мокрое от слез лицо в подушку.
- Ты в порядке?
- Да. Все хорошо, мадам Жири. Не волнуйтесь. – Попыталась убедить ее Жюли. – Просто… просто мне… - И она расплакалась, начав давиться в подушку слезами, которые были на вкус не столько солеными, сколько горькими. – Я не знаю…
Мадам Жири подсела к ней ближе, и начала гладить ее по волосам, пытаясь успокоить ее хотя бы отчасти.
Так прошло несколько минут, пока рыдания девушки не сменились редкими глухими всхлипываниями.
- Пойми его, Жюли. Его можно понять. – Поспешно начала мадам Жири.
Жюли лежала, утыкаясь носом в подушку.
- Он не хотел сказать ничего дурного, и уж тем более причинить тебе и ребенку вред. Он сожалеет.
- Если это так, то почему тогда сейчас об этом говорите мне вы, а не он? – С обидой и злобой сказала Жюли.
- Пойми, ему сейчас так же нелегко, как и тебе, девочка. Поверь мне.
- Я верю вам. Но… за что он так со мною? Я очень глупая, правда?! – Она подняла на мадам Жири покрасневшие от слез глаза.
- С чего ты взяла? – Удивленно спросила мадам Жири, поправляя ее волосы.
- Потому что я верила, что он обрадуется. – Пояснила Жюли. – Я совсем забыла о том… кто он.
- Он человек.  Как и все. – Поправила ее  мадам Жири. 
- Да. Но он человек, который пережил в этом мире слишком много горя. Наивно полагать, что он как все.
- Однако если ты полагаешь, что ребенок уничтожит ваши чувства – ты ошибаешься. Жюли. Это не так. И он будет его любить.
- Но это было очень жестоко.
- Уверяю тебя. Жюли, он так не с тобою, сколько  с собою. Его неприязнь была обращена ни на тебя, или на ребенка, а на него самого. Тебе нелегко понять, Жюли. Но я-то знаю его хорошо… слишком хорошо.
- Я знаю. Но это еще не повод вот так… говорить и поступать.
Мадам Жири погладила Жюли по щеке, вытерев слезы.
- Прекрати плакать и не тревожься Жюли. Сейчас это тебе ни к чему. Это вредно для ребенка. Ты должна беречь себя. Помни, что говорил доктор.
- Я знаю. – Жюли прямо села на кровати.
- Девочка, он хочет поговорить с тобою.
Жюли молча ответа глаза.
- Жюли, позволь ему…
Мадам Жири чувствовала, что обида в девушке слишком сильна, чтобы она желала встречи с ним прямо сейчас.
Но времени не было.
И знала об этом только мадам Жири.
Рассказать Жюли она обо всем не могла.
И потому понимала, что если сейчас она позволит Жюли остаться одной, возможно, в будущем Жюли будет сожалеть об этом всю жизнь, так как такой возможности больше может не быть в ее жизни.
- Позволь ему сейчас просто побыть с тобою, Жюли…

--

Жюли сидела на кровати, но прятала от него свой взгляд.
- Прости меня! – Он присел на край кровати, Жюли опустила глаза, и немного отстранилась от него. – Я знаю, что обидел тебя… Но я не специально, Жюли.
Жюли молчала, перебирая пальчиками складки своей юбки, и казалось, вовсе не хотела говорить ни о чем. 
- Я напугал тебя! Прости. – Повторил он еще раз, замечая, что она обижена, и очень сильно. - Я  не хотел…
- Не хотел чего? – Спросила она отстраненно, не поднимая на него глаз, продолжая теребить ткань своей юбки.
Ее тон отчего-то показался ему саркастически надменным. 
- …Напугать тебя. – Ответил он с изумлением.
- Но ты это сделал.
- Я попросил прощение. – Напряженно произнес он.
Еще несколько невыносимо долгих минут они молчали.
Пока он не протянул руку, и осторожно не взял ее за руку, ожидая, что она не позволит прикоснуться к себе.
Но Жюли не стала сопротивляться.
- Прости, Жюли. Я не хотел тебя пугать. Я просто… это не просто. Пойми, я не знаю, что смогу дать нашему ребенку.
- Но уже ничего не изменить. Он внутри меня, и он живет.
- А если…
Жюли приподнялась на кровати, и притянулась к нему.
- Тебе так важно говорить сейчас именно об этом? Я знаю, что наш ребенок будет любить тебя. Ты ведь этого боишься. Боишься, что не заслуживаешь этого.
Он положительно качнул головой.
- Я не заслуживаю этого.
- Не правда!
- Но отец твоего ребенка – убийца.
Жюли скривила губы.
- Не надо. Молчи. – Приказала она. – Я знаю. Я все знаю, что ты сейчас скажешь, и что ты думаешь. Ты не скажешь мне ничего такого, о чем бы я не знала. Я знала это с самого начала. Но…
Он обнял ее и прижал к себе крепко, как только мог, одновременно стараясь не причинить ей вреда, бережно прижимая ее к своему телу.
Теперь придется следить за этим.
- Прости меня, Жюли. Но я не знаю, как тебе объяснить – как непросто и тяжело оказаться в подобной ситуации такому, как я…  Словно оказываешься в водовороте чего-то нового и непонятного, не знаешь, что будет, что делать.
Ему казалось, что девушка стала еще хрупче и беззащитнее, и каждое неловкое движение может повредить ей и маленькому существу, которое внутри нее.
Сейчас он внутри нее, а через какое-то время он появится на свет. И он сможет увидеть его. …Если сможет. – Внезапно подумал он, и по его телу прошел холод. Он предпочел не думать об этом сейчас.
- Ты останешься сегодня?
- Да.
- Мне было очень  плохо без тебя!
- Ты больше не будешь жить в Опере. Ты должна беречь себя.
- Но…
- Не противься. Ты будешь жить в доме. А еще -  помни, чтобы не произошло, я люблю тебя… и нашего ребенка.
- О чем ты? – не поднимая на него глаз, прошептала девушка.
Как все не кстати получилось. Мысль о том, что, возможно, он больше никогда в жизни не сможет ее обнять, видеть, как  будет менять ее беременность, как растет его ребенок, доставила ему страшную боль. И эта боль была ужасна. Он едва сдержался, что бы не вздрогнуть от ужаса, который сжал его сердце.
Жюли подняла на него глаза.
- Что с тобою? – Спросила она, замечая, что его дыхание стало прерывистым.
- Ничего Жюли. Просто… ничего.

Отредактировано Night (2006-01-13 01:03:06)

Я, будут мысли по поводу этого - подкорректирую! Честное пионерское! Обещаю вам!!!!
А пока, держите в уме, Р - может чуть и тормозит, но он не лох! Будем считать, что это (пока) на него ПО так подействовал! Мол, всем сидеть тихо, или я буду душить! :0

Не, я душить не умею. Я про Призрака, конечно же, говорила!  :0 Виноват, фразу постоила кое-как.