Не будет, не будет больше эротики. ну что вы, в самом деле, привязались. Я, можно сказать, ставил эксперимент - можно ли на русском языке описать постельную сцену в рамках цензуры, так чтобы все поняли, что произошло, и читателей не стошнило от соплей. Видимо, если и можно, то мне это не дано. Я хотел только Эрику дать на пять копеек радостей, как, впрочем, и обычно.

Ну что же - вот и он, счастливый конец. Выглядит, естественно, как не пришей кобыле хвост. Но это все, что есть: все живы, все смирились, все спокойны. Флафф, само собой.

***
Кристина медленно закрыла крышку рояля. Ее урок был закончен на сегодня – она повторила все сольные номера «Травиаты» – все, что имело смысл петь одной. Она устала, и она была довольна собой. Голос никогда не покидал ее, но за время после возвращения из Италии к ней стало возвращаться кое-что еще. Вдохновение. Понимание музыки. Вещи, которым учил ее Эрик.

Сегодня, исполняя арию из первого акта, она ощущала его присутствие так же ясно, как когда-то, в театре за зеркалом – могла бы поклясться, что он где-то рядом.  Слушает ее, ведет за собой, всегда готовый помочь или поправить.

Какие жестокие шутки играет с нами воображение! Но если от фантазий о том, что он ее слышит, ее пение становится лучше – почему бы и не помечтать?

Со вздохом Кристина поднялась из-за инструмента. Рауля сегодня не будет. Надо было бы поесть – слуги перед уходом сервировали ей холодный ужин, – и лечь спать. Но ей не хотелось ни есть, ни спать. Ей хотелось быть с ним.

Она не будет об этом думать.

Кристина медленно прошла по комнате, снова гася лишние свечи. Взяв одну, двинулась по коридору в свой будуар. В голове все еще звучала мелодия только что спетой арии – Кристине всегда казалось, что Виолетта должна вспоминать свое свидание с прекрасным незнакомцем на балу вот так, в молчании и тишине обходя опустевший после вечеринки ночной дом. Если ей удастся вернуться на сцену, она будет прекрасной Виолеттой: она на самом деле прожила все, что случилось с героиней оперы… Она знает, каково это – отказываться от своей любви.

Перед дверью будуара Кристина замерла на секунду. Здесь они с Эриком беседовали во время маскарада. Почему-то сюда ей входить было больнее даже, чем в спальню… Здесь, в будуаре, ей до сих пор мерещилась его тень. Хватит. Кристина решительно нахмурилась и вошла в комнату.

И не смогла сдержать вскрика.

Свеча выпала из ее руки и, шипя, погасла. Теперь комната была освещена лишь пламенем камина.

Он был здесь – стоял в густой тени возле окна, запахнувшись в плащ. Эрик.

Нет. Его лицо было холодно и мрачно, в глазах была так хорошо знакомая ей смесь нежности и ярости, мольбы и угрозы.

Эрик – ее нежный, доверчивый Эрик никогда не смотрел на нее так. Это был взгляд Призрака.

На его лице была белая полумаска.

Он вернулся.

Эрик замер, затаив дыхание и разглядывая девушку на пороге комнаты. Один бог знает, каких усилий ему стоило все же придти сюда. Там, во дворе, рухнув на колени и слушая ее голос, который разом, за секунду вернул ему все воспоминания его никчемной жизни, Эрик готов был бежать – скрыться – раствориться во тьме. Ему было стыдно, как никогда в жизни – стыдно того, что он делал и говорил в последние месяцы. Что он думал о себе, кем вообразил? Каким наивным, жалким, беспомощным он должен был выглядеть в глазах мадам Жири – подумать только, он называл ее матерью… В глазах Мег – она выслушивала его любовные жалобы… И в глазах Кристины. Он осмелился явиться к ней – он предложил ей любовь – он представлял себя чистым, благородным человеком, который может рассчитывать на ее ответное чувство. Не монстром, не жалкой тварью, которой она считала его… Человеком пришел к ней и дерзнул полюбить. Что она должна была подумать?! Как громко она должна была смеяться, как жалеть его – слепого, наивного щенка.

Унижение было настолько глубоким, что Эрик едва не поддался порыву и не сбежал – назад в Оперу, во тьму, к самому дьяволу. Куда угодно, только подальше от женщины, которая так ясно могла видеть его слабость.

Только одна мысль остановила его. Как бы ни был он жалок и наивен, ни мадам Жири, ни Мег не смеялись над ним. Не презирали. Бог знает, почему, но он видел с их стороны только заботу, внимание и помощь – вещи, к которым жизнь его совсем не подготовила. А Кристина… Кристина действительно ответила на его чувство. Ему раньше казалось странным, что она воспылала внезапной любовью к изуродованному незнакомцу. Истинное положение вещей – страстная связь с убийцей, с ненавистным чудовищем, которое отравило ей жизнь, – было уже и вовсе необъяснимо. И все же – это было: она тянулась в его объятия, она принимала его ласки… Что все это значило? В какую игру она играла? Каким низменным прихотям потакала?

И всегда ли ее стремление к нему было только этим – извращенной тягой к тому, что тебе отвратительно?

Он не мог уйти, не спросив у нее. Он чувствовал, что имеет на это право: то, что было между ними, избавило его хотя бы от части страха перед ней, и он мог теперь решиться на то, что бы упрекать ее и расспрашивать… Умолять и рассказывать о своей любви. Мог решиться разговаривать с ней.

И вот он стоял, глядя на ее силуэт на фоне освещенного дверного проема. С момента, когда взгляды их встретились, прошла едва ли секунда – а он столько мыслей уже успел передумать, со столькими надеждами распрощаться. В сердце его боролись паника – и бесконечная, неистребимая нежность к ней. Ему стоило бы ненавидеть ее. Она стала причиной того, что он скатился за грань безумия, она оставила его, она не была искренней с ним – возможно, никогда. Лучше бы ему было ее ненавидеть. Раньше, наверное, он смог бы ее возненавидеть. Но, видимо, в последние месяцы Эрик растерял где-то ненависть, которая всегда помогала ему с боем встречать очередную жестокость, которую обрушивала на него жизнь. Наверно, ненависть вытекла из его вен вместе с кровью там, на каменном полу подвала Оперы. Самое сильное, на что способно было в этот момент его ошеломленное сердце – это искорка гнева… При виде него она вскрикнула – испугалась? Теперь молчала, лица ее было не разглядеть – и он не знал, что думать. Как она отнесется к его появлению? Прогонит? Закричит? Рассмеется? Эрик судорожно вздохнул, готовый ко всему, к любому удару. Он ответит ей, что бы ни было, холодно и сурово – это самое малое, что он может сделать, чтобы сохранить хотя бы крупицу достоинства.

Он не был готов только к тому, что, по прошествии этой секунды, Кристина стремительно бросится к нему через всю комнату, прижмется к груди и, запрокинув залитое слезами улыбающееся лицо, станет осыпать поцелуями его маску, его глаза и губы, и его руки, и шептать, шептать между всхлипами и смехом:
- Эрик. Эрик… Мой Ангел. Ты вернулся ко мне. Вернулся. Ангел. Эрик…

***
Целая минута прошла перед тем, как Кристина поняла – он не отвечает ей, ни одного поцелуя не дает в ответ на тот ливень прикосновений, который она на него обрушила. Он не отстранялся, не отталкивал ее – он даже обнял ее за плечи, но словно бы нехотя – словно не зная, как понимать ее вспышку. Вероятно, он и в самом деле не знал. Щеки девушки запылали: она вспомнила, с какими словами прогнала его… На его месте она тоже не знала бы, что и подумать. Кристина перестала целовать его и ослабила собственное объятие. Ее поразила неприятная мысль: увидев Эрика в маске, она немедленно сделала вывод о том, что он вспомнил себя. Но что, если это не так?

Еще несколько секунд неловкого молчания, и Кристина отстранилась, чтобы взглянуть на него. Она с тревогой отметила, какой больной и измученный у него вид: он сильно похудел, под глазом на открытой половине лица залегла глубокая тень. Взгляд его был напряжен, губы вытянулись в тонкую линию: ничто в его облике не давало прямого ответа на вопрос, который ее беспокоил… Наконец Эрик произнес:
- Вы великолепно пели сегодня. Ангел Музыки был бы вами доволен.

Кристина вздохнула с облегчением: он помнил! Он действительно помнил теперь, кто он… И поразительно, что при этом он так невероятно спокоен. Она ждала упреков – она ждала мести. Попытайся он теперь ее задушить, она нисколько не удивилась бы – может, даже признала за ним такое право. Но нет – он был холоден, насторожен… угрюм. Ни гнева, ни страсти, к которым она была готова.

Этот новый, спокойный и молчаливый Призрак пугал ее – Кристина не знала, как с ним обращаться. Хотя, можно подумать, она умела обращаться с ним, прежним. Но она была рада ему даже такому непривычному и ледяному – так рада! Ей казалось почему-то, что с его возвращением черная полоса в их жизни каким-то волшебным образом закончится. Позади была необходимость лгать ему в лицо, скрывать от него то, что было важно для него – для них, для их истории. Теперь они могли объясниться – могли поговорить друг с другом… Она могла рассказать ему о своем раскаянии – и о своей любви. Могла объяснить свои слова и поступки тогда, год назад – и недавно. И пусть даже он прогонит ее, пусть не найдет в себе сил простить нагромождение лжи, которым оказалась окружена их связь… Главное – он снова был самим собой, он явился к ней целый, без отсеченной, утраченной части своей души. И теперь Рауль с его угрозами казался не таким страшным: то, с чем наивный Эрик Дюваль не мог справиться, для Призрака Оперы было пустяком.

Если, конечно, он все еще любит ее. Но наверное любит – иначе почему он здесь?

Всю гамму чувств, обуревавших Кристину, в конце концов поглотила волна безотчетной радости от того, что он рядом. Поэтому, глянув вниз на ее все еще мокрое от слез лицо, Эрик увидел на губах девушки улыбку – такую искреннюю, что он не мог больше держаться. Его сердце признало поражение – он был бессилен перед собственной любовью. Что бы там ни было, чем бы не объяснялись поступки Кристины, он не хотел больше осторожничать – не хотел отгораживаться от своих чувств. Любовь к ней настигла его даже в беспамятстве. Наверное, умри он тогда на самом деле, любовь к Кристине и за гробом нашла бы путь в его остановившееся сердце. Но Эрик был жив, и в эту секунду он был счастлив – счастлив уже тем, что может прижать ее к себе.

Кристина услышала его глубокий вздох, почувствовала, что он крепче обнял ее. Он прижался щекой к ее волосам, и пробормотал растерянно:
- Я не знаю, что делать…

Она ответила тихонько:
- Нам необходимо объясниться.

Он замер, очевидно настороженный холодностью этой фразы, и ослабил кольцо своих рук. Кристина снова подняла голову с его плеча и глянула ему в лицо:
- Это и правда необходимо. Но, пока мы будем разговаривать, я хотела бы… чтобы ты не отпускал меня ни на секунду. Что бы ты не решил, что бы не думал обо всем этом, мне важно, чтобы ты знал: я хочу, чтобы ты всегда держал меня. Как можно крепче.

Она говорила ему «ты»… Во время их краткого романа этой зимой они даже в самые страстные моменты держались церемонного «вы». Ее «ты» теперь значило для Эрика очень много. Оно красноречиво говорило об их близости – о том, что они уже давно значат друг для друга нечто особенное. Эрик всегда так думал, но привык уже сам себя убеждать, что все его представления об их отношениях были лишь самообманом. Ему хотелось думать, что она любит его, несмотря на страхи и сомнения, несмотря на Рауля. Но он помнил – теперь – как склонен увлекаться бесплотными надеждами… Он знал, что почти наверняка придумал для себя их духовную близость. Но вот теперь Кристина говорила ему «ты» – и просила не разжимать объятий. Он не знал, как спросить ее об этом противоречии – лучшее, на что он оказался способен, был вопрос:
- Почему?

Кристина поняла его. Почему она ушла? Почему потом привечала? Почему не объяснила, что было между ними – почему позволила ему обманываться? Почему прогнала? На все эти разные «почему» ответить можно было только правдой – насколько сама она могла ее осознать и выразить:
- В течение последнего года в Опере ты не давал мне вздохнуть спокойно… – Эрик вздрогнул, как он удара, и она поспешила объяснить подробнее. – Ты не давал мне ни на секунду остановиться – не давал времени подумать и разобраться, чего я хочу. То, что случилось во время премьеры, было уже слишком. Ты так напугал меня… Мне хотелось только одного – оказаться вдали от этого ада, от этих страстей, от необходимости принимать решения. Когда ты отослал меня, это было единственное, о чем я думала: «Слава богу, он принял решение за меня…»

Эрик прошептал ей в волосы:
- Я не мог поймать тебя на слове…

Кристина отстранилась, чтобы глянуть ему в глаза:
- Может быть, стоило. Потому что мои слова не были пустым звуком. Я сказала, что останусь с тобой. И я собиралась остаться с тобой... Почему, как ты думаешь, я поцеловала тебя? Для того, чтобы ты отпустил Рауля, мне достаточно было просто сказать «да».

Эрик пристально смотрел на нее:
- Я никогда бы не убил его. Я убивал… я не хотел смерти ни Жозефа, ни Убальдо, но оба они мертвы из-за меня, и оправдываться мне теперь бесполезно. Но я никогда не убил бы этого мальчика – не так, не с холодной головой. Не у тебя на глазах.

Он мог бы добавить, что все равно отпустил бы виконта. Что, вероятнее всего, отпустил бы и Кристину: когда она сняла с него маску на сцене, жизнь его кончилась – превратилась в бесконечное падение в темноту… В этом падении не было места надеждам, ради которых стоило бороться и убивать. Его действия в подземелье напоминали беготню безголовой курицы – уже будучи мертва, несчастная птица продолжает кругами метаться по двору… Но высказать все это у Эрика не было сил.

Но Кристине его слова и не требовались:
- Я знаю. Неужели ты думаешь, что я не знаю? Тогда не знала? Если бы я не хотела остаться с тобой – неужели я не нашла бы способ остановить тебя?.. Ты не заметил, что я ни разу не обратилась к тебе с мольбой – с просьбой пощадить его?

- Ты казалась такой испуганной. Такой несчастной.

- Я и была напугана. Мне было страшно видеть, что ты с собой делаешь. Я знаю, что говорила жестокие вещи. Я пыталась докричаться тебя, но ты меня не слышал. Не слушал. Ты слышал только свою боль. Ты будто умирал у меня на глазах…

Едва произнеся эти слова, Кристина испуганно потупилась. Оба они знали, что Эрик сделал после ее ухода – умер. Но им еще рано было говорить об этом. Эрик задумчиво глянул на свои запястья. Он видел шрамы на них, знал, откуда они взялись – но не мог до конца осознать, что все это произошло с ним. Что это сделал он.

Может быть, это и правда был не он? Может быть, он, прежний, действительно умер тогда, в ночь премьеры своего шедевра? Между Призраком и Эриком было, казалось, так мало общего. Только любовь к ней. Неожиданно он сказал:
- Ты тогда назвала меня жалким созданием. Ты была права.

- Нет! Это были самые гадкие, самые злые слова в моей жизни. Мне хотелось… задеть тебя. Наказать за то, что ты добился своего такой низостью, что ты так не похож на самого себя. Мне казалось, что ты меня обманул. Но мне и в голову не пришло, что моя издевка заслонит для тебя мое обещание…

Эрик нетерпеливо передернул плечами – на самом деле ему не хотелось теперь обсуждать это, не хотелось объяснений и оправданий. Однако не удержался:
- И тем не менее ты ушла.

- Но ты прогнал меня… Откуда мне было знать, что ты собираешься с собой сделать?

Вот они и подобрались снова к запретной теме. Эрик промолчал, и Кристина, через секунду, продолжила:
- Есть кое-что, чего ты не знаешь. Я вернулась к тебе – ровно через неделю после премьеры. Подумала – и вернулась. Как обещала. Я не нашла тебя. Мадам Жири рассказала, что в это время ты был уже у нее, и она не была уверена…

Голос Кристины прервался, но Эрик и так понял, что она хотела сказать: неизвестно было, останется ли он в живых. А потом он и правда перестал быть самим собой. Тут было не до любви… И тогда, конечно, Кристина вернулась еще раз – на этот раз к виконту. И благо бы для того, чтобы выйти за него замуж. Нет, ей так хотелось его мальчишеских объятий, что она согласилась жить с ним в грехе! Отказалась от сцены – от музыки, которая объединяла ее с Эриком. Внезапно он разозлился. Обведя жестом роскошную обстановку вокруг них, спросил холодно:
- Как же это все получилось? Почему ты не замужем? И долго ли ты ждала перед тем, как позабыть все-таки свое обещание?

Его жесткий тон заставил Кристину нервно переплести пальцы. Она ответила едва слышно:
- Долго – хотя я понимаю, что все равно недостаточно. Все были уверены, что тебя больше нет. Подвал был разорен, по нему прошлась толпа. Все было в крови… – Она сделала паузу. – Рауль не смог жениться. Его родители против. После того, что произошло, я была для него уже недостаточно хороша…

Эрик покраснел. «То, что произошло» – это похищение и несколько часов, проведенных с ним наедине в подвале Оперы… О да, этого было достаточно для того, чтобы нанести репутации Кристины непоправимый урон. Эрик презирал и ненавидел виконта за то, что тот увел его девочку – только для того, чтобы опозорить ее. Но на самом деле Эрик сам был виноват в том, что с ней случилось – виноват в том, какое положение в обществе она заняла. Если бы не его мелодраматическая выходка с битыми стеклами, если бы не беспамятство, в которое он погрузился из трусости, чтобы не испытывать больше боли, он мог бы помочь – вовремя оказаться рядом. Хотя кто знает теперь, приняла ли бы она его помощь?

Чувство вины и гнев – плохие советчики. Свой следующий вопрос – на самом деле, самый важный из всех – Эрик задал гораздо резче, чем собирался:
- И все же ты живешь с ним… принадлежишь ему! Тогда почему… Проклятье, почему ты связалась со мной теперь? Что заставило тебя взять в любовники полу-человека с кошмаром вместо лица и сознанием наивного подростка?!

Не обращая внимания на его гнев, Кристина смотрела ему прямо в глаза. Ответ ее прозвучал чрезвычайно просто:
- Потому что я люблю тебя. – Она помолчала секунду. – Я простилась с тобой – похоронила тебя. Потом узнала, что ты жив – и что я все равно не могу повидать тебя: мадам Жири боялась, что ты этого не вынесешь. Я так тосковала… Я сказала бы, что ты не можешь себе представить, как я тосковала по тебе – только я знаю, что можешь. А потом ты пришел ко мне, как ни в чем не бывало… Как подарок небес. Как я могла отказаться от этого подарка?

Эрик молчал, ошеломленный. Слова «Я люблю тебя» были для него, как удар грома. Никто, никогда не произносил их в его адрес. Тем более Кристина. Нет, конечно она говорила Эрику, что любит его – но это был тот, не совсем настоящий, наивный и чистый Эрик. Эрик – жертва страшного пожара. Не убийца. Не монстр, с рождения отмеченный дьяволом. Но теперь она сказала «люблю», обращаясь к нему. Именно к нему. И он знал, что она говорит правду: не маскирует громким словом страсть или жалость. Если бы дело было лишь в извращенной страсти, Кристина не была бы так нежна с ним. Будь в ее сердце только жалость, она не тянулась бы к нему с такой чувственностью. Сомнения, которые отравляли каждую минуту их общения раньше, ушли. Она любит его. Только любовью – отчаянной, детской, неосторожной – можно было объяснить все, что Кристина говорила и делала в последние месяцы.

Когда Эрик заговорил, голос его прозвучал неожиданно мягко – так ласково, что по коже Кристины пробежала приятная дрожь. Но слова его были не ласковы:
- Тогда почему ты прогнала меня?

Перед тем как ответить, Кристина на секунду закрыла глаза. Вот она, реальность – вторглась наконец в их сентиментальную беседу… На самом деле у них нет будущего. Они обречены – они должны снова расстаться:
- Прогнала, и прогоню снова. Он знает о тебе. Рауль. Знает, что ты жив.

Эрик смотрел на нее непонимающим взглядом. Кристина вздохнула:
- Призрака Оперы обвиняют в двух убийствах. Если тебя найдут, тебя ждет гильотина. Он сказал, что сдаст тебя Сюрте. И я поклялась, что не увижусь с тобой больше – и сумею убедить тебя не искать встреч со мной.

Еще одна долгая пауза. Не в силах больше выносить молчание своего сурового возлюбленного, Кристина сказала устало:
- Я обещала… Опять обещала. И поэтому теперь ты должен уйти.

Эрик молчал еще по крайней мере минуту. Теперь все стало ему, наконец, ясно – робость Кристины, настороженность мадам Жири, беспокойство Мег. Таинственность, которой была окружена его жизнь на улице де Мирбель. Близкие не только скрывали его лицо от любопытных взглядов – они укрывали преступника от правосудия. Почему они решили выступить на его стороне – бог знает, и он еще найдет способ отблагодарить свою названную мать и сестру. Прямо сейчас у него есть дело поважнее – самое важное дело в жизни: спасти Кристину. Избавить ее от страха. Дать ей свободу. Дать ей мир, в котором не будет больше ночного мрака. Дать ей счастье – если только это окажется в его силах. Когда-то она просила об этом виконта. Теперь Эрик понимал: те слова на крыше Оперы и правда были обращены к нему – она страстно, страстно просила у своего таинственного поклонника измениться, перестать пугать ее, снова превратиться в друга, ангела-хранителя и нежного влюбленного, каким она увидела его в первую ночь в подземелье. Но у Призрака Оперы это никогда бы не получилось: он не смог бы дольше поддерживать иллюзию, сохранять вокруг Кристины атмосферу счастливой сказки. Он был слишком несчастен. Существо, которое само себя не считало человеком, не могло заботиться о других людях. Как мог тот, кто не верил в себя и потерял всякую надежду, дать веру другому?

Вся сила Призрака основана была на гневе, обмане – и самообмане. Но Эрик… Эрик был человеком. Несчастным, растерянным, ранимым. Но все время – человеком: настоящим, любящим. И способным поверить в то, что и он имеет право на счастье. Это было единственным объяснением того, что он теперь был здесь. Призрак был так убежден, что недостоин любви, так презирал сам себя, свое тело за тягу к нежным прикосновениям. Кристина отвергла его – и он умер: ее отказ стал последним доказательством полной безнадежности и ненужности его существования. Но Эрик… Эрик в глубине души верил, что у него есть право на все хорошее, что может ему дать жизнь. Включая любовь Кристины. Она прогнала его, и он не только погрузился в отчаяние – он обиделся и разозлился. И начал бороться. И остался в живых.

Человек, которым он считал себя целый год, должен был же оставить в его душе какой-то след?

Призрак не мог дать Кристине то, в чем она нуждалась, теперь это было ясно. Но Эрик – Эрик мог бы попробовать… Конечно, ему было страшно. Долгие годы он лишь делал вид, что уверен в себе, и маскировал дерзостью свое отчаяние. Но теперь он чувствовал – в нем самом появилось нечто, что могло стать опорой для его Кристины.

Кристина снова повторила жалобно – слышно было, что ей этого хочется меньше всего на свете:
- Ты должен уйти.

Эрик покачал головой, в его серых глазах появился холодный блеск:
- Я уйду из этого дома только вместе с тобой.

Взгляд Кристины вспыхнул – в нем смешались паника, недоверие и почти детское возбуждение. Ее Эрик и правда что-то придумал. Она знала, что он сможет – она верила в него. Она так привыкла доверять ему, ждать от него чудес. Эрик с трудом подавил вздох: Кристина была в сущности совсем еще ребенком. Несправедливо, что ей приходится жить жизнью настолько взрослой. Ну что же – возможно, теперь он и впрямь стал сильнее.

Она все-таки возразила:
- Он будет искать нас. Он найдет нас.

Эрик пожал плечами:
- Пусть ищет. Я сумею с ним справиться. Собирайся.

Его власть над девушкой была так велика, что она не стала задавать новых вопросов. Отстранившись от Эрика, Кристина встала посреди комнаты:
- Я готова.

Эрик улыбнулся. Это было похоже на сон – только в мечтах Кристина так безоговорочно слушалась любого его каприза. Он иронически поднял бровь:
- Кристина… Ты будешь, наверное, единственной парижанкой, которая сбежала с любовником вовсе без вещей.

***
«Не беспокойтесь о мадмуазель Даэ – Ангел Музыки взял ее под свое крыло. Не пытайтесь увидеть ее снова. Ваш покорный слуга, Призрак Оперы».

Мадам Жири прочитала написанную красными чернилами записку, которую виконт Рауль де Шаньи дрожащей рукой положил перед ней на стол, и не смогла сдержать улыбки. Положение было – хуже некуда. Виконт явился к ней, исполненный справедливого гнева. Обвинял в том, что она укрывает убийцу. Угрожал жандармами. Призывал к лучшим чувствам – упрекал в слепоте, заставляющей проявлять снисхождение к монстру. Умолял помочь ему найти и вернуть Кристину, которая снова оказалась во власти своего демонического учителя. Мадам Жири знала, что у виконта есть все основания гневаться, и что угрозы его отнюдь не беспочвенны. Но все же, прочтя записку, которую Эрик оставил виконту на туалетном столике Кристины, она не могла не улыбнуться. Ее подопечный вспомнил себя – снова стал грозным и решительным Призраком. Оставалось только молиться, чтобы вместе с решительностью к нему не вернулся его буйный норов. Зато он определенно вновь обрел свою великолепную язвительность: прощальная записка была точной копией самого первого письма, которое когда-то получил от него Рауль. Это было опасной шуткой – дразнить виконта не стоило – но это было настолько в духе старого Призрака! Хотя нет, это было в духе нового Призрака – Эрика: спокойного и на удивление уверенного в себе человека, который явился к ней в дом два дня назад в обществе сияющей, хотя и насмерть перепуганной, Кристины, и попросил о помощи. Предварительно, правда, извинившись за то, что целый год был для нее обузой и осмеливался считать ее, даму еще столь свежую и прекрасную, матерью такой старой развалины, как он.

Мадам Жири совершенно искренне сказала ему, что нисколько не возражала против своего «материнства».

Мадам Жири еще раз со вздохом глянула на письмо. Велик был соблазн просто сказать Раулю – «Ну что же, виконт, он снова вас обставил». Вместо этого она подняла глаза на рассерженного, растерянного юношу и спокойно спросила:
- Мой дорогой виконт, но что же вы хотите от меня? По-моему, в записке все ясно. Кристина оставила вас и предпочла другого. Она – не жена вам, она свободна в своем выборе. Почему вы не хотите признать этого?

Рауль с трудом сдерживал гнев – его обычно спокойное лицо искажала неприятная гримаса:
- Я не верю, что она ушла добровольно. Он снова похитил ее – снова увлек своими дьявольскими трюками.

- Об этом не нам судить…

Виконт не удержался и ударил ладонью по столу:
- Как бы то ни было – это не вопрос лишь любовного выбора! Этот человек – убийца, преступник. Его необходимо остановить. Как знать – быть может, ей грозит опасность.

Мадам Жири покачала головой, взгляд ее был серьезен:
- Я так не думаю. Он никогда не причинит боли Кристине Даэ.

- Он преследовал ее всю жизнь! Он стремился соблазнить ее!

Голос мадам Жири наполнился холодом:
- Но соблазнили ее, однако, вы. На вашем месте, виконт, я не стала бы разбрасываться такими обвинениями. Если бы был жив отец Кристины, вы не могли бы смотреть ему в глаза. Если бы вы не вмешались тогда в ход событий, Кристина никогда не оказалась бы в положении женщины, живущей с мужчиной вне брака на глазах у всего Парижа.

Виконт покраснел, но от ответа не удержался:
- По-вашему, ей лучше было бы стать супругой чудовища?

- Виконт. В самом деле – столь ли необходимо постоянно называть чудовищем человека, которого вы в сущности совсем не знаете?

- Я знаю о нем все, что мне следует знать: он коварный соблазнитель, безумец и убийца. Он похитил женщину, которую я люблю. И вы его укрываете. Вы знаете, где он и что задумал.

Мадам Жири снова улыбнулась:
- Помилуйте, виконт, откуда такие мысли? Я давно уже не служу в Опере – с чего бы мне знать что-то о делах Призрака?

В голосе Рауля де Шаньи зазвучало раздражение – он передразнил ее:
- Помилуйте, мадам, неужели вам угодно играть в эти игры? Извольте. Мне известно, что в этом доме под видом вашего сына, некоего Эрика Дюваля, в течение года жил человек, чьи приметы совпадают с описанием Призрака Оперы. Мне известно, что этот человек был любовником мадмуазель Даэ. Мне известно, что Призрак и этот ваш мсье Дюваль – одно и то же лицо. Вспомните, мадам Жири – я ведь видел его. Я всегда могу его опознать.

Мадам Жири пожала плечами:
- Мой дорогой виконт, все это – лишь пустые слова. Да, у меня действительно есть сын – приемный сын, мой дальний родственник Эрик Дюваль. Его лицо изуродовано шрамами – он стал жертвой пожара. Эрик – известный, талантливый композитор. Волею судьбы он познакомился с моей бывшей ученицей, мадмуазель Даэ, и полюбил ее. И она, невзирая на его несчастье, ответила на его чувства. Все. Это все, что я знаю – все, что могу сказать вам. Все, что могу и скажу по этому поводу любому. Хоть жандармам, хоть Господу богу. – Она сделала паузу и выразительно посмотрела на виконта. – Рауль, поймите… Одно дело было ловить Призрака Оперы в театре с поличным. Другое дело – доказывать связь между уважаемым композитором и маньяком, которого все полагают умершим. У вас нет никаких доказательств, что убийства в Опере – дело рук Призрака. Одни предположения. И у вас уж точно нет доказательств, которые позволят связать с этими убийствами Эрика. Ваши выводы о том, что мсье Дюваль и Призрак – один и тот же человек, основаны на том, что ваша любовница вам изменила, и вам кажется, что уйти она могла только к нему! Для полиции этого, право, недостаточно.

Рауль слушал мадам Жири со все возрастающим смятением. Ему не приходило на ум взглянуть на события с этой точки зрения: таким образом изложенные, его обвинения и правда звучали почти абсурдно. Он нашел в себе силы возразить:
- Но я ведь знаю, что это правда! Я видел его. Кристина признала, что это он, когда просила пощадить его. И он оставил мне это издевательское письмо…

Мадам Жири смотрела на растерянного виконта почти с жалостью – и при этом затаила дыхание, боясь спугнуть удачу. Похоже, ей удалось убедить его – он готов вот-вот отказаться от преследования и мести… Невероятно – пока Эрик убеждал ее поговорить с виконтом и излагал свой план, она едва верила в его осуществимость. Но замысел, похоже, сработал. Мадам Жири закрепила успех:
- Вы могли обознаться. Кристина всегда может отказаться от слов, высказанных наедине с вами. А письмо… простите, виконт, но весь Париж знает, как болезненно вы воспринимаете любые намеки на историю с Призраком. Это письмо – шутка. Злая шутка.

Рауль опустил голову. Похоже, ему придется признать поражение – эти люди все сговорились, чтобы запутать его и отнять у него Кристину. Они беззастенчиво пользовались его благородством… Нет сомнений, что это задумал Призрак – его хитрый, бессовестный соперник. Он играл им – манипулировал… Он знал, что Рауль слишком порядочен, чтобы сознательно отравлять Кристине жизнь. Мысль о девушке причиняла виконту острую боль. В глубине души он знал, что не должен предъявлять свои права на нее – покорность родительской воле лишила его этих прав… Но отказываться от Кристины было мучительно. Он глянул мадам Жири в глаза:
- То, что вы делаете, мадам, некрасиво. Вы знаете, какова правда на самом деле, но вы намеренно путаете меня. Вы не хотите, чтобы справедливость торжествовала. Вы спасаете убийцу.

Мадам Жири покачала головой:
- Вы удивитесь, виконт, но на самом деле я прежде всего пекусь о счастье Кристины. Она всегда была для меня, как дочь. Мне больно было видеть, как она страдает, как гибнет ее репутация и как гаснет голос, который должен был сделать ее великой примадонной. Я не знаю, что мог дать ей Призрак Оперы. Но Эрик Дюваль любит ее, он позаботится о ней – и он вернет ее на сцену. Она любит его и будет счастлива с ним – как ни странно нам с вами это может показаться.

Наступила пауза – в тишине виконт де Шаньи прощался со своими надеждами. Наконец он заговорил, и в голосе его прозвучала мольба:
- Мадам… Я признаю, что у меня мало шансов на победу. Но я хотел бы убедиться – если бы я мог спросить ее, услышать из ее уст, что она счастлива, что она ушла добровольно… Я так боролся, чтобы спасти ее. Возможно, я с самого начала был обречен на поражение. Но мне нужно знать, что ее решение осознанно. Я хотел бы увидеть ее – в последний раз. Вы ведь знаете, где они? Вы можете уговорить ее встретиться со мной?

Мадам Жири задумчиво смотрела на виконта. Такого поворота событий Эрик не предусмотрел. Но, с другой стороны, почему было не пойти навстречу бедному юноше? Он ведь был хорошим человеком – только слабым. Хотя в силе его страсти к Кристине сомневаться не приходилось – пожалуй, она не уступала любви Эрика…

Наконец она кивнула:
- Хорошо. Ждите здесь.

На несколько минут виконт де Шаньи остался в гостиной дома на улице де Мирбель один. В этой гостиной Кристина дважды выслушивала рассказы мадам Жири о судьбе Призрака. Здесь рыдала, опустившись на пол. Здесь, втайне от Рауля, шаг за шагом возвращалась к своему покинутому учителю. Ничего этого виконт не знал – для него гостиная была просто комнатой, непритязательно обставленной и уютной, где ему было очень одиноко и больно и где громкое тиканье часов уже начало отмерять время, которое отныне он будет проводить без Кристины.

Он не заметил, как она подошла к нему, нежно положила руку на плечо:
- Рауль. Я рада видеть вас – и я рада, что вы решили не держать на меня зла.

Рауль вскинул голову и посмотрел ей в глаза:
- Кристина… Спасибо, что вы согласились поговорить со мной. Я хотел убедиться – хотел своими глазами увидеть, что вы счастливы. Наверное, я никогда не пойму, почему и как вы сделали свой выбор…

- Рауль, тут нечего понимать. Вы всегда были мне другом, всегда помогали и поддерживали. С вами связаны были самые нежные, безоблачные воспоминания моего детства. Но моя настоящая жизнь, с болью потерь, скукой повседневных будней, радостями успехов, восторгами и мечтами… Вся моя жизнь связана с ним. Вы… выловили из моря мой шарф. А Эрик любил меня всю жизнь.

Глаза виконта наполнились печалью. Это было несправедливо – ведь на самом деле он тоже любил ее всю жизнь… Только она этого не ценила. Он взял девушку за руку:
- Я никогда не перестану упрекать себя за то, что не настоял на своем – не успел жениться на вас. Тогда я смог бы…

- Удержать меня? Не думаю. Я никогда не смогла бы забыть его – вы ведь это знаете. Мы не были бы счастливы. Часть меня всегда принадлежала бы ему, и в наших с вами отношениях царили бы ложь, безумие и… смерть. Нет, Рауль, так лучше. Так проще. Я от всей души желаю вам… забыть меня. Если бы я могла, я бы своими руками отпустила на свободу ваше сердце – я не хочу удерживать его. Я прошу вас не терзать себя напрасными сожалениями – и не возлагать на меня груз вины на вашу боль. Забудьте меня. Будьте счастливы. Давайте простим друг друга – и пойдем каждый своей дорогой.

Рауль отрицательно покачал головой – он обнаружил вдруг, что не может вот так легко отказаться от нее… Вот так просто, с вежливыми словами и улыбками закрыть самую важную, волнующую страницу в книге своей жизни. Он любит ее – он не может отступить. Судорожно сжав пальцы Кристины, он глянул ей в глаза и сказал с неожиданной страстью:
- А что, если я не отступлюсь – не забуду? Бог с ним, с полицией – может, я найду другую управу на вашего возлюбленного? Вам, кажется, по вкусу пришелся страстный поклонник, беспрерывно докучающий вам своим вниманием в попытке добиться ответных чувств. Вдруг я решу занять его место и стану преследовать вас?

Растерянная Кристина не сразу нашлась, что сказать. Ответил виконту другой голос – низкий, музыкальный голос Эрика. Призрак бесшумно возник в дверях комнаты – очевидно, он не хотел надолго выпускать Кристину из поля зрения:
- Тогда, виконт, вам придется иметь дело со мной. И на вашем месте я бы поостерегся преследовать ухаживаниями мою жену.

Пораженный словами Эрика, Рауль посмотрел на руку Кристины, которую она при первой возможности поспешила отнять у него. На безымянном пальце ее блестело простое золотое кольцо. Виконт перевел взгляд на Призрака. Тот сделал шаг вперед. Он держался со спокойным достоинством, которого Рауль от него не ожидал, и всем своим видом показывал, что не хочет ссоры, но готов к всему. Он изменился – исчез куда-то безумец, который держал его в петле в подвале Оперы. Парижского композитора, мягко, с вежливой улыбкой предупреждающего дерзкого поклонника держаться подальше от его жены, и то существо из бездны объединяло лишь одно: любовь, с которой смотрела на него Кристина.

На нем не было маски. Рауль невольно вздрогнул, всматриваясь в чудовищные черты своего счастливого соперника. Заметив это движение, Кристина немедленно отошла от виконта и встала рядом с мужем, сжав его руку. Этот жест показался Раулю интимнее самого страстного поцелуя. Она и правда стала его женой – это значит, что у виконта не осталось больше никаких шансов. Собственная порядочность не дала бы ему покушаться на честь замужней дамы – особенно после того, как сам он оказался столь прискорбно несостоятелен в качестве жениха. И все же, глядя на них, Рауль не верил своим глазам. Он не мог понять, как они оказались вместе – никогда не поймет, как Кристина могла полюбить это. Вот уж поистине «Красавица и Чудовище». Можно себе представить, что «Эрик» напишет в своей опере на этот сюжет… Опере, за которую Гранд Опера будет платить из кармана своего патрона, Рауля де Шаньи!

Эрик тоже отметил непроизвольную дрожь, которая пронзила виконта, и его асимметричное лицо приняло презрительное выражение. Словно желая нанести последний удар, который отсек бы виконта де Шаньи от их с Кристиной жизни, он достал из жилетного кармана кольцо. Красивая вещица: сапфир в окружении бриллиантов. Кольцо, которое Рауль купил Кристине на помолвку. Кольцо, которое Призрак отобрал у нее на маскараде – и вручил в подвале, требуя стать его женой. Кольцо, которое она надела, целуя Эрика, и которое вложила ему в ладонь, уходя с виконтом. Кольцо, в котором умер Призрак Оперы.

Эрик протянул его Раулю де Шаньи:
- Позвольте вернуть вам ваше кольцо, виконт. Нам с женой оно ни к чему.

***
Париж, 1911

Кристина смотрелась в зеркало своей гримерной и улыбалась. В приглушенном свете, в окружении множества букетов ее лицо казалось почти таким же юным, как когда-то. Она знала, что выглядит хорошо – кожа была гладкой, в волосах нет седины. Для сорока пяти лет совсем, совсем неплохо. Счастливая жизнь не оставляет следов – морщинки от смеха не в счет. Она прожила счастливую жизнь – собственно, с ее жизнью и теперь ничего плохого не случилось. Она просто оставляет сцену, которой отдала двадцать пять лет. Блистательные годы, прекрасная карьера. Но пора уже уйти… Как это говорят – лучше уйти раньше, чем тебя прогонят. Никто не собирался прогонять ее – сегодняшнее гала-представление в Гранд Опера, ее прощальный вечер, было лучшим тому доказательством. Зрители принимали ее, как никогда. Возможно, потому, что знали – она больше не будет им надоедать?

Кристина усмехнулась собственной язвительности: он передал ей и это свое качество. Он дал ей так много. Анжелику – вот еще причина, чтобы уйти: хватит уже делить сцену и славу с собственной дочерью. Правда, сейчас девочке не до пения – она вот-вот станет матерью. Хороший мальчик, этот ее Гастон Лемерсье, и хороший тенор. Она рада за них. И рада за своего мальчика, Жерара – он, слава богу, на сцену не пошел. Это поразительно, чтобы их сын был начисто лишен музыкального слуха и голоса, но зато у него есть все задатки для того, чтобы стать блестящим архитектором. И в этом он похож на отца – не только же ростом и лицом. Таким красивым, что Кристина боялась иногда, сможет ли мальчик отбиться от всех дам, которые в любом салоне стремятся разорвать его на части. И это теперь, когда ему всего восемнадцать!

И, конечно, он дал ей музыку. Десять опер, написанных специально для нее – ни одна примадонна не могла похвастаться тем же. И каждая – великолепна. Не зря его называют гением. Хотя сам он на людях не показался, репертуар сегодняшнего вечера полностью состоял из его музыки. Взгляд Кристины упал на программку, с обложки которой на нее смотрели ее собственное улыбающееся лицо и его профиль. Он всегда фотографировался в профиль – к чему лишний раз смущать публику зрелищем маски? Это были удачные снимки: примадонна Кристина Дюваль и легендарный «Эрик». Ее успех – это его успех… Мечта, которая гнала его когда-то вверх по бесконечным подземным лабиринтам Оперы – желание услышать, как она исполняет на этой сцене его музыку – эта мечта сбылась. Как хорошо, что он сам давно уже успел покинуть эти мрачные катакомбы!

Кристина устала. Вечер был длинный – она пела, принимала поздравления коллег – даже Нелли Мельба приехала, чтобы увидеть последнее выступление соперницы. Потом ее поздравляли друзья – малютка Мег, баронесса Кастелло-Бербезак, пришла вместе с мужем и сыновьями. Она выглядела очень счастливой, хотя и располнела немного – трудно поверить, что эта жизнерадостная матрона была когда-то легкой, как пушинка, балериной.

Теперь Кристина, наконец, была одна. Она была довольна – и она знала, что вечер это действительно будет последним в ее карьере. Бесконечные возвращения с «еще одним, финальным выступлением» – это не для нее. Хватит уже – достаточно. У нее есть дела поважнее, чем переезжать из одной оперной столицы в другую.

Она еще раз обвела взглядом многочисленные букеты, которые преподнесли ей сегодня. Розы, камелии, лилии, орхидеи… Ей вспомнилась душная, битком набитая цветами гримерная Карлотты. Господи, сколько же лет назад это было! А кажется, будто вчера. Это потому, что она снова здесь, в этом театре. Там, где все начиналось.

Взгляд Кристины остановился на одном, особенном цветке. Красная роза, перевязанная черной лентой – его роза. Он дарил ей такую после каждого выступления вот уже двадцать пять лет. Это значит много, много роз. Их лепестками набито не одно атласное саше в ее будуаре. Сентиментальная глупость, конечно, но вполне в его духе. Он никогда не перестанет удивлять ее этим парадоксальным сочетанием силы – и слабости. Силы, которая была для нее очевидна, которой она подчинялась всегда – и девочкой, и взрослой женщиной. Слабости, которую замечал за собой только он. Эта сила привлекала ее – ее Кристине, в глубине души, не хватало, когда он себя не помнил. Но и слабость его она тоже ценила. Потому что именно слабость делала Кристину нужной ему. Все эти годы он ни на секунду не давал ей забыть, как она дорога ему – что она для него значит. Кристине оставалось лишь надеяться: она сумела показать, что он значит для нее.

- Brava, brava, bravissima…

Голос звучал словно бы отовсюду – как будто сам театр запел. И странным образом, даже зная, что это он – даже ожидая от него чего-то подобного – Кристина невольно почувствовала знакомый трепет. Каждый раз, когда она слышала его голос, каждый раз, как останавливала на нем свой взгляд, сердце ее вздрагивало. От страсти – и это в их-то годы... И от магического действия тайны – после стольких лет он не переставал интриговать ее и увлекать за собой. Куда бы он ни пошел, она всегда и всюду была готова идти с ним – с первого раза, когда услышала из-за зеркала его голос. Она шла с ним, когда он протянул ей руку в перчатке и увел в свое подземелье. Шла, когда он призвал ее к себе в «Дон Жуане». Шла, когда он отвез ее в Венсанн и, разбудив местного кюре, попросил озадаченного старичка обвенчать их прямо среди ночи. Они обвенчались, даже не обсуждая это – он не спрашивал ее ни о чем, ни на секунду не сомневаясь в ее согласии. О, как тяжело ему далась это внешняя уверенность – ведь в глубине души он до сих пор боялся, что не нужен ей. Сомневался, что она любит его. Кристина знала о его страхе и поглубже прятала собственное изумление: тем, что после всего произошедшего с ней – и с ними – она все еще была нужна ему.

Но за прошедшие годы и ей случалось протягивать ему руку и вести его за собой. На сцену – чтобы он раскланялся после триумфальной премьеры его первой оперы. К колыбели – чтобы он взглянул на лица своих детей. Она никогда не забудет выражение его глаз, когда он впервые увидел дочь и сына, их обычные младенческие лица, прелестные и правильные.

Их союз спас их обоих: они никогда, ни секунды больше не были одиноки. Она следовала за ним, он – за ней. И так будет всегда, пока не подойдет к концу их земной путь.

И вполне может быть, что их совместное странствие продолжится и потом. Не зря же они считали друг друга ангелами…

Кристина встала и подошла к высокому зеркалу на другом конце комнаты. Прикоснулась к стеклу пальцами:
- Я знала, что ты здесь. Спасибо тебе. Спасибо за то, что ты понимаешь – даже в конце пути примадонне нужен Ангел, с которым она начинала свое путешествие.

К ее изумлению, он ей не ответил. Она вздохнула: бог знает, что он задумал. Он не был бы собой, если бы перестал скрытничать. Потом еще раз выразительным взглядом обвела комнату и, не обращая внимания на все свои букеты, взяла красную розу, улыбнулась зеркалу и вышла из гримерной.

Эрик наблюдал из-за зеркала за тем, как она собиралась, взяла цветок и вышла. Он не мог отказать себе в удовольствии в последний раз полюбоваться на нее в этой гримерной – в последний раз сравнить отчаяние, с которым он наблюдал за ней когда-то, со своим нынешним счастьем. Женщина, которую он всегда, в глубине души, считал недостижимой мечтой, не просто стала принадлежать ему. Она смогла, единственная в мире, услышать его. Она услышала его музыку. То, что произошло с ними, было чудом – настоящим, не чета его старым трюкам с зеркалами. Поэтому он и подал голос – чтобы напомнить ей. И потому же не стал отвечать ей: любые слова разрушили бы магию их общей давней сказки. Ну что же – сегодня она в последний раз пела на сцене. А он в последний раз вел себя, как Призрак – сегодня он в последний раз прошел тайными коридорами Оперы и окончательно расстался со своим прошлым.

Когда Кристина приехала домой, в особняк на улице Вожирар, где они жили в последние несколько лет, Эрик был уже там. Сидел в своем кабинете, за клавиатурой органа. Казалось, он совсем не изменился – Призраки не стареют. Те же черты, стройная фигура, черные волосы – разве только седины в них прибавилось. Те же глаза, в которых Кристина когда-то увидела всю печаль мира. Она, как когда-то, много лет назад, подошла к нему, прикоснулась к плечу и погладила полумаску. Она любила его маску. Любила лицо под ней – но так же любила и ее: маска была частью тайны, которой на протяжении многих лет оставался для нее собственный муж. Она не хотела забывать о том, что когда-то Эрик был Призраком Оперы… Пусть он думал, что стал самим собой, только побыв некоторое время обычным человеком с обычными страстями и страданиями. На самом деле он, настоящий, был неотделим от своего прошлого – именно оно сделало его человеком, которого Кристина любила.

Теперь, в мягком свете свечей – человек имеет право на маленькие слабости, и в кабинет Эрика ход электрическому освещению был заказан, – он выглядел таким домашним и мирным, словно никогда не покидал своего места. На мгновение Кристине даже подумалось, что его голос в Опере ей почудился.

Эрик взглянул на Кристину через плечо – и она увидела по глазам, что он сознательно играет с ней в их привычную игру. На секунду она задержала руку на его щеке:
- Ты разочаровал меня. Я ожидала еще одной романтической прогулки в подвал. – Она сделала паузу. – Кто был этот мужчина среди теней? Чье лицо скрыто под маской?

Она почувствовала, что он улыбается.

Она поцеловала его:
- Полно вам дурачиться, мсье Дюваль. И хватит уже сидеть за нотами – мы оба знаем, что ты просто хочешь произвести на меня впечатление: чтобы закончить оперу для Ла Скала, тебе не нужно работать по ночам. Отвлекись. Я принесла тебе кое-что... Мне прислали сегодня новую книгу. Один журналист написал. Думаю, тебе будет интересно.

С этими словами она положила на пюпитр небольшой томик в бумажной обложке. Увидев название, Эрик удивленно поднял брови, но книгу раскрыл:

«Призрак Оперы существовал на самом деле. Он не был, как полагали многие, плодом суеверного воображения артистов и директоров, нелепым созданием фантазии кордебалета, горничных, гардеробщиц и консьержки…»

Эрик углубился в чтение.

Через полчаса он уже смеялся вслух.

КОНЕЦ.