4.
Последующие дни их совместного проживания не являли собою ничего выдающегося или необычного, чтобы их досконально описывать.
Каждый день чем-то был похож на предыдущий. Но Кристине это нравилось, ей было хорошо.
Эрик ночами занимался чем-то своим, иногда, просыпаясь, она слышала шелест бумаги и скрип пера. Складывалось впечатление, что он вообще почти никогда не спит.
Днем они беседовали о разном – Кристина рассказывала ему о своем детстве, об отце – самом лучшем на свете скрипаче, о матери-певице, но, к сожалению, девочка почти ее не помнила: матушка умерла, когда той было пять лет. После ее смерти отец и сам стал часто болеть, его одолевал легочный недуг, но он всячески старался, чтобы дочка ни о чем не догадывалась. Он учил ее музыке, говорил, что у Кристины голос точь-в-точь как у ее матери, да и сама малышка – точная ее копия. Чтобы отвлечь дочь от горя потери, он начал сочинять сказки, сначала рассказывал ей каждый вечер перед сном, потом Кристина стала просить рассказывать их и утром, и днем.
Густав не мог ей отказать. Так родилась сказка об Ангеле Музыки, о маленькой принцессе, о чудесном принце...
Были среди этих рассказов и страшные сказки. Кристина пересказывала их Эрику, потом вдруг тоска по умершим родителям переполняла ее сердце до краев, и она начинала рыдать, как маленький ребенок.
Призрак сначала терялся и сам едва не начинал рыдать от собственной беспомощности, но потом несмело клал ей ладони на плечи, притягивал к своей груди, укачивая в своих объятиях, и гладил ее по волосам, пока она не успокаивалась окончательно.
Точно так же когда-то делал отец…
Эти теплые уютные объятия, полные защиты и спокойствия, усмиряли Кристинину боль.
Однажды она заикнулась о Рауле, о маленьком мальчике, которого случайно встретила на берегу, ее шарфик унесло ветром в воду, и он, как настоящий рыцарь, кинулся его доставать. Но вдруг Кристина почувствовала, что не должна об этом говорить.
И оказалась права, потому что Эрик, услышав имя виконта, сразу же напрягся, изменился в лице, помрачнев.
Однажды вечером после ужина, когда Кристина собиралась пойти к себе, она услышала у себя за спиной шелест ткани. Эрик возился у двери, и кажется, накидывал на плечи плащ, собираясь куда-то уходить.
- Ты куда-то собираешься? – нерешительно поинтересовалась Кристина.
Он ответил ей не сразу: видимо, ему стало не по себе от ее вопроса, будто она уличила его в чем-то дурном.
- Я хочу съездить в город.
- Зачем?
Он вздохнул.
- Знаешь, я написал кое-что… - он хрустнул пальцами, - точнее - пьесу.
- Ты пишешь пьесы?
- Вот, впервые, - с фальшивой небрежностью кинул он. - Я обещал отвезти рукопись Антуанетте, а она должна передать ее одному человеку. У нее есть знакомый литератор.
- И ты мне об этом даже не сказал? – Кристина заморгала, сбрасывая с ресниц одинокую слезинку обиды.
- Прости, - упавшим голосом молвил он. - Я решил пока ничего не говорить, ведь нет никакой гарантии, что кому-то понравится, что это одобрят… пока что это просто пьеса, но если бы она понравилась, я мог бы написать музыку, и возможно, ее поставили бы в каком-нибудь театре. Но это лишь ерунда, бред, плод моей больной фантазии. Кому это может быть надо, кроме меня?
- Неправда! Ты очень талантливый, и я уверена, что то, что ты написал, оно… прекрасно.
Он грустно усмехнулся, будто пытаясь посмеяться над собою и разуверить Кристину.
- Если бы ты сказал мне, - к ее щекам прилила кровь, - если бы ты дал мне почитать… - она вдруг запнулась, понимая, что сказала глупость.
Конечно же, она не может ничего прочитать, но ей мог бы прочесть Эрик, и она обязательно поделилась бы с ним своими впечатлениями от написанного.
- Извини меня. Но я, правда, не хочу загадывать наперед.
- А о чем эта пьеса?
Эрик смешался, раздумывая – стоит ли рассказывать или нет. Честно говоря, ему почему-то не хотелось, его изнутри душил стыд.
- Об одной прекрасной девушке, глупом рыцаре и… ужасном на вид драконе, который очень ее любил, - Кристина поежилась, будто от холода. Она хотела спросить, какой финал у пьесы, но не решилась. - А сейчас я оставлю тебя, мне нужно ехать.
- А ты не можешь отвезти рукопись мадам Жири завтра утром?
- Не хочу тянуть. Ты ведь знаешь, я ненавижу ждать, - да, Кристина это прекрасно знала, Призрак оперы терпеть не мог промедлений и не обладал таким свойством, как терпение. - Если отвезу сейчас, возможно, завтра утром она уже передаст папку нужному человеку. Хочу поскорее узнать ответ. Точнее… отказ. И успокоиться, навсегда забыв написанное, как дурной сон.
- Ты не уверен в том, что написал?
- Я не уверен в том, что я хороший писатель. И композитор, - добавил он спустя несколько секунд.
- Но зачем-то же ты это написал?
- Затем, что мне не нравится читать чужие книги. Там нет того, что бы я хотел прочесть.
Разговор их становился все напряженнее, и напряженнее. Уже начинали лететь редкие искры. Это чувствовала и Кристина, и сам Призрак.
- Эрик, - не унималась Кристина. – Но сейчас уже почти вечер, тебе придется возвращаться глубокой ночью! Это опасно. Прошу, не надо. Мне тревожно!
Призрак лишь хмыкнул.
- Не тревожься, Кристина. Что, в самом деле, может случиться? А если мне на пути вдруг повстречаются незнакомцы, уверяю тебя, я до смерти перепугаю их своим видом, - ядовито выделил он последнее слово, - и они тотчас же сбегут в ужасе! Ты забыла, что у меня есть самое лучшее оружие против непрошенных гостей? Оно у меня на лице.
- Но как ты собираешься ехать в город?
- Я взял у соседей лошадь. Напрокат, - заметил он, натягивая перчатки. – Правда, заплатил, как за верблюда, из-за срочности дела. Ну да это не страшно.
На прощание он заботливо сжал ее пальчики; их обдало теплым - возможно, он хотел поцеловать их, поднес к своим губам, но не решился.
Хлопнула дверь; Кристина осталась одна.
- Мадам Дюпре, мадам Дюпре! – Кристину разбудил нервный стук в окно и дрожание стекла.
Девушка вскочила на кровати, будто бы ее окатили ледяной водой.
- Эрик?
Но он, кажется, еще не возвращался.
Который час, интересно, рассвело или еще ночь? Внутренний голос подсказал Кристине, что до рассвета еще пара часов.
Споткнувшись о завернувшийся край лежащего на полу половика, Кристина поспешила к окну, отворила створки. Это был голос Мари Жувен, Кристина узнала его.
- Что такое, мадам Жувен?
- Мсье Дюпре… – пролепетала та, словно оправдываясь. – Он…
- Что с Эриком?
Женщина поцокала языком.
- Прошу вас, не молчите!
- Ну… в общем… кажется он на половине дороги повстречал каких-то дурных людей. У нас места тихие, но иногда забредают и разбойники, и воры, ничего не поделать. Его нашел пастух…
- Мадам Жувен, - перебила ее Кристина, - прошу вас, не томите. Что с ним?
- В общем, его нашли на дороге, без лошади, денег и верхней одежды. И кажется, - Мари вглядывалась в бледное, как молоко, но красивое лицо девушки. Бедняжка! В свои годы столько пережила, а теперь еще и овдовела, кажется, - он не дышал…
Кристина прижала руку к груди, там, где билось ее сердце, всхлипнула, издав стон, будто подбитая птица, и как неживая, повалилась на пол.
- Вот ведь горе! – запричитала Мари Жувен, побежав прочь от распахнутого окна к дверям, чтобы помочь хозяйке. – Только этого не хватало… теперь еще и эта богу душу отдаст! Что же это за напасть? – бормотала женщина, взбираясь по ступенькам.
Кристина приходила в себя тяжело: сначала вернулось сознание, и ощущение, что голова сдавлена железными раскаленными цепями, что внутри полыхает огонь, обжигая все ее существо.
С трудом она разомкнула отяжелевшие, словно налившиеся свинцом веки, и едва не забыла, как дышать.
Перед глазами у нее качался деревянный потолок, а сбоку маячил темный расплывающийся силуэт с рыжими вихрами.
- Жан? – пошевелила она бледными губами.
Силуэт навис над ней, лба ее коснулась маленькая прохладная ладошка. И так сразу сделалось хорошо и приятно!
- Ты очнулась! – воскликнул знакомый мальчишеский голос. – Как ты узнала, что это я?
Кристина смотрела прямо перед собою, разглядывая деревянные доски, из которых был сложен потолок, видела черные точки гвоздей, переходы цвета дерева от темного до светлого, круги бывших сучков, и никак не могла понять, почему густая тьма рассеялась и перед ней такая странная картина.
- Как ты узнала? – не дождавшись ответа, снова повторил Жан, старательно потерев переносицу.
- Услышала твое дыхание, - сбивчиво ответила Кристина, жадно вглядываясь в потолок.
Грудь тоже будто сдавило обручами, было тяжело дышать.
- А что случилось?
Мальчик взял ее за руку.
- Ты ударилась головой об пол, у тебя шишка. Мы очень боялись, что тебя хватил удар! В прошлом году такое было с тетушкой Гийот, тетушке, правда, шел восьмой десяток, но она тоже шла, шла и упала, будто неживая, а когда очнулась, то не смогла ни слово вымолвить, ни рукой, ни ногой пошевелить…
Кристина вскинула руку, потрогала затылок. Действительно, шишка. И очень болит. Все, что она помнила, так это сочный удар, неужели это была ее голова?
Но боль в голове сейчас отступила, Кристинино сердце готово было выскочить из груди по иной причине.
Неужели она видит? Этого не может быть! Может, все это дурной сон, который снится ей?
- Жан, что с Эриком? – внутреннее содрогаясь, спросила Кристина. – Он жив?
- Жив, жив… - успокоил ее мальчик, шмыгнув конопатым носом.
Кристина закрыла лицо руками и заплакала от облегчения, накрывшего ее истерзанную страхом душу.
- Но мы думали, что никакой он не жилец, по голове его огрели знатно, у него даже не шишка, а дырка, а еще в боку. А он живехонек! – восторгался и, кажется, даже чему-то завидовал рыжий Жан.
Слушая этот рассказ, она не могла даже вздохнуть полной грудью.
- Жан, я хочу пить, - попросила Кристина.
Мальчик огляделся, воды поблизости не было.
- Я сейчас, потерпи. Мигом сбегаю на кухню… - и вскочил на ноги, едва не опрокинув стул.
Кристина села на кровати, ее замутило, но и шишка и сжимающийся в судорогах желудок были сущей ерундой.
Что случилось? Неужели зрение вернулось к ней? Вот так неожиданно, как однажды покинуло ее? Не злая ли это шутка?
Девушка подняла правую руку, потом левую, посмотрела на тонкие пальцы, пошевелила ими – она видит их! Очертания еще расплывчатые и нечеткие, голова кружится, глазам непривычен приглушенный дневной свет, но она видит!
И из глаз ее прыснули слезы. То ли от страха за Эрика, то ли от радости за себя…
Ей безумно захотелось его увидеть…
Но, как объяснить всем то, что с ней произошло?
Нет, пока, наверное, не надо никому об этом рассказывать. Сейчас не время. Сейчас самое главное, чтобы с Эриком все было хорошо, чтобы он поправился! Ах, она же чувствовала, что может случиться что-то дурное, но он не послушал ее! Правильно, а с чего бы ему слушать маленькую глупую выдумщицу?
Но зато теперь она сама сможет за ним ухаживать. Пусть все по-прежнему считают, что она ничего не видит, будет меньше вопросов.
Кристина спустила с кровати ноги, встала, и кинулась в двери. Там она столкнулась с Жаном-Батистом.
- Ты куда? – спросил появившийся на пороге Жан, держа стакан с водой.
- К Эрику! Где он?
- В гостиной, - указал головой себе за спину Жан. – Тетушка Мари его перевязала, ну и кровищи же было.
- Господи, Жан, его нужно перенести сюда, на кровать, ему нужен покой и хорошие условия. Как же вы могли оставить его в гостиной?
- Ну а что нам, по-твоему, нужно было делать? – удивился мальчишка. – Ты сама едва жива была, как рухнула - и все, думали, померла. Я так перепугался! Тетушка Мари оставила меня приглядывать за тобою, а сама отправилась к Эрику. Ну и ночку же вы нам устроили! Что ты хотела, чтобы мы вдвоем положили вас сюда помирать?
- Не говори так! – нахмурила брови Кристина. – Не говори про смерть. Я иду к Эрику.
- Я тебя отведу.
- Не надо! Я сама.
Жан пожал острыми плечиками.
- Ну как скажешь. Пойду, позову кого-нибудь, чтоб они перетащили его сюда. Он, черт, тяжелый, будто бык, просто так не перетянешь, надорваться можно…
И шмыгнул в приоткрытую дверь.
Покачиваясь, Кристина зашла в гостиную, которая по совместительству являлась и столовой.
Она настолько привыкла передвигаться в полной темноте, что теперь, как это ни выглядело странным, боялась упасть, обретя способность видеть.
Эрик лежал на диване, и кажется, был без чувств. На столе стояла глубокая миска с красной водой, рядом лежали несколько скомканных лоскутов ткани.
Кристина опустилась перед ним на колени и, склонив голову, прижалась к его руке щекой.
К теплой руке. А где-то в глубине его груди, гулко стуча, билось упрямое сердце, и она слышала этот стук. От этого единения стало так хорошо – она вспомнила подземную пещеру, залитую светом многочисленных свечей, макет театра, маленькие фигурки актеров, сделанные заботливыми руками хозяина, вспомнила самого хозяина, облаченного в строгий черный костюм, ослепительно белую жемчужную заколку в его галстуке, его руку, протянутую Кристине, вспомнила сцену, красные языки бутафорского пламени, бордовый длинный плащ дон Жуана, а потом…
О Господи, как давно все это было!
- Ох, милая! – воскликнула вошедшая в комнату Мари, и Кристина, вырванная из канвы ярких воспоминаний, заметно вздрогнула, украдкой посмотрела на женщину, впервые получив шанс ее рассмотреть.
Мари Жувен была невысокой круглой краснолицей женщиной средних лет, на голове у нее был белый кружевной чепец, который она за суетой, видимо, позабыла снять.
- Ты ожила? Слава богу, а я уж и не надеялась…
- Да, мадам Жувен, со мною все хорошо! Но что с ним?
- С ним-то? – вздохнула женщина, и поставила на стол кувшин с чистой холодной водой. – Пока кровь остановилась, раны перевязаны, а там видно будет. Вот только, кажется, у него начинается жар. Мы послали за доктором. Но господин Рено вечером, как назло, уехал в соседнюю деревню к роженице…
- Скажите, он будет жить? – голос ее задрожал от напряжения.
- Ты у меня спрашиваешь? Впрочем, любой бы уже давно богу душу отдал, а этот – нет.
Чуть позже, когда Эрика перенесли в спальню, Кристина поблагодарила и мадам Жувен, и ее супруга со старшим сыном, и маленького Жана за неоценимую помощь.
- Теперь я справлюсь сама, - потупившись, произнесла Кристина. – Мы и так доставили вам много хлопот.
- Ты уверена, что ты сможешь? – спросила Мари.
- Я смогу! – успокоила ее девушка.
Когда все ушли, Кристина присела на край кровати.
Два года беспросветной тьмы, два года без ее Ангела; когда он снова появился рядом, она так сильно сожалела, что не может видеть. Она скучала по нему, она отвыкла от него.
Кажется, два года назад мир был другим, краски вокруг нее были другие, и Эрик был другим.
Она жадно вглядывалась в его лицо.
Перевязанная голова утопла в подушке, он дышал ровно, грудь его вздымалась спокойно, глаза с густыми слегка подрагивающими ресницами были сомкнуты.
Кристина смотрела, смотрела, и не находила в себе сил оторвать взгляда.
И все-таки, какой он был… красивый! И даже бледный жалкий и измученный вид его сейчас совсем не портил этой красоты. Чувственные губы вытянулись в нитку, но это не отвлекало Кристину.
Она наклонилась к нему, и ее горячие влажные губы оказались совсем близко к его сухим губам.
Кристина замерла, так и не коснувшись их, вспомнила случившееся однажды ночью два года назад в подземелье – поцелуй, свидетелем которого стал виконт. Тогда Эрик ответил на ее поцелуй. Но ответит ли он теперь?
- Я так скучала, любимый Ангел, - прошептала она, зная, что он все равно ее не услышит.
И в этот миг испугалась. А что если Эрик, узнав, что она больше не страдает от слепоты, оставит ее, снова закроет лицо маской, превратится в прежнего «Призрака оперы»?
Ведь он был сейчас рядом с ней, потому что Кристина нуждалась в заботе и была абсолютно беспомощна, будто новорожденный котенок.
Он жалел ее, окружал вниманием, сочувствовал бедняжке, которую постигла такая расплата за все ее грехи.
Но была ли в его действиях настоящая любовь, а не жалость к ущербной?
Так должен ли он знать о случившемся или для них обоих будет лучше оставить все на прежних местах? Кристине играть спектакль, теперь уже притворяясь слепой (она сможет!), а Эрику, как и прежде, видеть в ней беспомощную свою ученицу?
Отредактировано smallangel (2011-05-19 22:43:42)