Пока Лена болеет и сидит без интернета, я,пользуясь властью, данною мне над доппелем, выкладываю отданную мне  главу

2.30. Frank’s Second Story/ To Beat Within an Inch/Beginning of Hate

От снега за окном болит голова.
Ему даже не надо выглядывать на улицу, чтобы понять, что там за погода – он и так знает, что там идет снег. Причем, скорее  всего мелкий, густой, жесткий, снежный песок, который проникает везде и всюду и даже тут, в помещении, за стенами и стеклом, отдает иголками в висках.
В этом стыдно признаться – ведь это такая глупость и слабость – и от этого стыда только сильнее болит голова и становится еще муторнее на душе. И почему-то тянет, тянет смотреть в сторону окна, словно там сосредоточены причины его ненависти – к головной боли, к своей беспомощности, к тому, что он сидит здесь, к тому, что все произошло, к тому, что…

- Вы не спите.. –  тихо говорят за спиной.
Он даже не оборачивается.
- Но заходя сюда, вы ждали, что я буду спать?
- Нет, я ничего не ждал.
Слышен щелчок замка. Странно, почему Франк даже сейчас запирает дверь. Это как минимум глупо. Неужели тот опасается, что он может убежать? Но… как он может убежать?

Франк включает лампу на столе.
Пристально смотрит на нее.
Потом выключает.
Потом снова включает.
Потом выключает.
Потом включает.
От этого голова начинает болеть сильнее – как тот вообще может смотреть на эти перепады света и тьмы?
- Прекратите, - резко говорит он.
Тот не обращает внимания.
Выключает.
Включает.
Выключает.
Включает.
Кажется, правда, не слышит.
Голова сейчас лопнет – но прежде хочется придушить виновника.
- Прекратите! – громко повторяет он.
Франк вздрагивает и отшатывается от лампы. Резкое движение гасит свет и наступает полумрак. И смысл этой рождественской иллюминации?
- Ну и? – сухо говорит он.
Свет снова включается.

Видимо, тот был на улице – потому что был в пальто.
Видимо, тот был на улице давно – потому что снег на пальто давно растаял и даже наполовину впитался в ткань.
Видимо, тот не собирается возвращаться на улицу – потому что пальто расстегнуто, словно тот все собирается его снять, да его все время что-то отвлекает.
А еще взгляд.
С таким взглядом точно не стоит соваться на улицу – хотя именно с таким взглядом на нее и суются.

- Вы пьяны, - догадывается он.
- Да, я немного пьян, - соглашается тот.
- Вы понимаете, что вам нельзя пить?
- Почему это? – тот садится в кресло напротив.
- Ну ваши органы… - проговаривать такие прописные истины глупо.
- Они не успеют испортиться.. .вернее, они не успеют испортиться от алкоголя… я же вам говорил, что это одна из моих любимых шуток…
Как бы в подтверждение этому Франк сухо смеется.
Кажется, что железным совком скребут по песку.
Смех обрывается очень резко – словно совок сломался.
- Ну и кроме того..  – рассеянно произносит тот. - ..я же говорил вам, что практически не пью..
- Но сейчас вы сделали именно это.
- Да, сейчас я сделал именно это, - соглашается.
- Зачем?
- Или почему… - словно тот сейчас разговаривает не с ним, вернее полу-с ним, полу-сам с собой и ничтожную долю – еще с кем-то, кто не здесь.
- Или почему?
- Или почему… или почему.. или почему…почему…
Франк замолкает.
Рассеянно водит рукой по подлокотнику, словно стирает несуществующую пыль.
- На этой неделе я уезжаю из города, - медленно говорит.
- И когда вернетесь? – спрашивает он.
- Никогда..
- А что будет со мной?
- Что-то да будет… - кажется, тот даже и не понимает, о чем его спрашивают.
Повисает молчание.
Он не задает вопросов – потому что слишком сильно болит голова, чтобы о чем-то думать, и потому, что понимает, что в таком состоянии человека расспрашивать бессмысленно – тот все равно ничего не ответит, только запутает в сумбуре и обрывках мыслей и идей.

Франк сам начинает разговор.
- Помните, я вам когда-то рассказывал…
- Про мальчика, - понимает он.
- Да, про мальчика, - соглашается тот.
Снова повисает тишина.
- Видите ли… - разговор дается ему с видимым трудом. - …я не все вам сказал…
- Было еще что-то?
- Да, еще что-то…- снова соглашается тот.
На этот раз тишина висит долго.
Кажется, что даже слышно, как за окном скребется снег.
- Не было лекарства... – голос Франка скребется в голове, как особенно крупный снег. - Вы же врач… вы же знаете, что нет панацеи от всего? Как же вы купились на ту мою историю? Вы купились – как другие купились тогда. Это ведь было слишком невероятно, чтобы быть ложью, да ведь? Да? Это ведь настолько невозможно, немыслимо – что это не может быть ложью, даже дурак не может так отчаянно врать, да?
- То есть? – он не понимает, о чем идет речь. Вернее, не может понять, к чему тот клонит.
- Не было, - печально говорит тот. - Ничего не было.
- Но..как тогда..
- Не было ничего. Кроме желания – и искусства лжи. Величайшего искусства лжи.
- Я вас не понимаю.
- Это ваша проблема, - совок снова – но лишь раз – скользнул по песку.
- Но погодите… Ничего, совсем ничего не было?
- Почему ж… что-то да было.
Тишина висит очень тяжело. Эту тишину хочется ударить, разбить, придушить – но он не может, он понимает, что нельзя, он понимает, что нужно ждать. Выжидать.
- Был мальчик да… - он дожидается. - И был химик.. хороший химик.. очень хороший.. А еще прекрасный шарлатан…и замечательный лжец…
Франк молчит еще немного.
- Не знаю, каким он был отцом... Ощущал ли он себя им, когда придумал эту аферу – или же в том были иные причины… я склоняюсь ко второму… но не суть важно.. это уже не суть важно…
Он наклоняется вперед.
- Какая, собственно, разница, в чем была причина такого невероятного желания спасти жизнь ребенку? Было бы желание – а причина приложится! Нет возможностей – мы их придумаем! Нет панацеи от всего – но есть состав, который позволяет чуть обмануть смерть. Совсем чуть, ненадолго, но позволяет! Но тссссссссссс! Не надо знать о таких деталях в подробностях….не надо… ловкость рук…желание обмануть у него и желание обмануться у них – и все! Даже не надо подтасовывать результаты… петелька там, петелька здесь – и огромная цветная сеть лжи готова. И все поймались в нее! Мальчику нужно было жить – и химик купил эту жизнь, создав прекрасный, точнейший – и невероятно заманчивый механизм лжи. Люди верят в сказки – поэтому нужен лишь малейший толчок, чтобы механизм запустился. Люди хотят жить вечно – поэтому достаточно лишь дуновения…
Франк откидывается назад и хлопает в ладоши.
- Пуффф! И все поверили! Это было так невероятно – и так заманчиво – что все поверили. Все просто поверили...
- Даже мистер Ларго?
- Даже мистеру Ларго нужно во что-то верить.
- А дальше?
- А дальше.. дальше все так же, как я вам и рассказал тогда… только с маааленьким нюансом.. что нет никакого секрета великого лекарства - есть только блеф!
Франк замолкает было, но потом повторяет печально:
- Не менее великий блеф…
- Вы обманываете их всех.
- Да, я обманываю их всех.
- А если они когда-нибудь узнают?
- Они никогда не узнают.
- Почему вы так уверены?
- За столько лет никто даже и не заподозрил – неужели они догадаются сейчас?
Франк вздыхает.
- Тем более… тем более всегда есть более важные проблемы, чем эта…
- Но как так можно – лгать все время?
- Ну…к этому привыкаешь… господи, и об этом меня спрашиваете вы?
- Я не лгал, я просто недоговаривал, - жестко отвечает он. Голова начинает болеть сильнее – хотя как может болеть еще сильнее?
- Ну.. я тоже не договариваю… а иногда переговариваю… по-всякому, да.
- И вы считаете себя вправе лгать?
- Не только считаю вправе – но и делаю это.
- Как часто?
- Часто.
- А мне… вы лгали?
- Вот об этом мне и хотелось бы поговорить.
Франк встает и подходит к окну. Долго смотрит туда, настолько долго, что он понимает – тот смотрит не на улицу – а на снег. Только на падающий снег можно смотреть так долго.
- Как я уже сказал, я собираюсь на этой неделе покинуть город, - говорит.
- Да.
- Как вы верно спросили – что же будет с вами?
- Да.
- И я ответил – что-то да будет.
- Да.
- Да. То, что будет с вами – зависит от вас.
- Но я же не могу…
- Можете, - говорит Франк, глядя в окно.
Боль в голове лопается и наступает ясность. Слишком невероятное совпадение. Слишком.
- Понимаете… - продолжает тот, не оборачиваясь, обращаясь к снегу. - Мои планы слишком висели на волоске. И вы.. ваше появление в городе..живым… Если бы вы себя засветили… все бы сорвалось. Все бы сорвалось. Я был вынужден вам вколоть препарат. Чтобы задержать на несколько дней. Иначе все бы сорвалось.
- А теперь?
- А теперь срываться нечему, - в голосе того печаль, но ему на это наплевать.
- Вы обещали мне помочь.
- В этом нет уже смысла.
- Вы соврали с самого начала.
- Нет. Я просто не успел.
- Как. Вы. Могли.
- Мне очень жаль.
Он встает очень медленно – и кажется, даже бесшумно. Боль в голове ушла – и забрала с собой очень многое, очень, очень. Она забрала с собой слабость, забрала с собой беспомощность, а также прихватила с собой благодарность этому человеку и сочувствие ему. А вот что она оставила… о, что она оставила!
Франк, кажется, читает его мысли, потому что резко оборачивается и смотрит ему в глаза.
- Вы злитесь? – медленно спрашивает. - Вам не нравится? – голос становится жестким. - Не нравится, что кто-то заставлял вас находиться здесь? А мне не изменяет память, что вы раскаивались в чем-то подобном? Нэ?  - кажется, что тот тыкает в него палкой. Кажется, что тот не понимает, в кого тыкает палкой. - Вы сами ничего подобного не делали? Чего ж вы теперь обижаетесь? А?

Реакция у Франка отменная – но вот действие в корне неверно. Не лицо ему нужно было закрывать в тот момент, не лицо.
От удара в солнечное сплетение тот задохнулся, согнулся пополам – от второго же, который пришелся куда-то слева, в район сердца, отлетел к стене – и кажется, только тогда понял, что закрывать надо не лицо.
Но было уже поздно.
Свернуться в клубок – неплохая идея, но не тогда когда тебя размазывают по полу. И уж тем более не тогда, когда тебя размазывают по полу ногами.
Клубок молчал и упорно стягивался все сильнее и сильнее. Когда сквозь темную ткань пальто проступили еще более темные пятна, он остановился. Дальше не было смысла. Дальше все пойдет само собой.

Около двери он остановился.
Черт, код.
Как он забыл про код.

За спиной слышится движение.
Ну что ж, вот и есть тот, кто явно код не забыл.
Он обернулся.

Тот уже пытался сесть
Изо рта текла струйка крови – но лицо было не повреждено. Значит легкие. Значит славно.
- Черт… - сказал тот, пытаясь улыбнуться. – Меня давно не били так…Все время в лицо. Я и забыл…что надо защищаться везде.
- Не надо нарываться на то, чтобы вас били, - сухо ответил он.
- Ну… это не предугадать..
- Вы хотите сказать, что то, что вы сделали, не заслуживает того, чтобы вас ударили?
- Когда…Эллисон писал…что до мозга долетают..кусочки черного стекла… я не мог… не мог понять…понять, как это.. – он снова сплюнул. – Это.. надо сказать…это забавно..
- Какой у двери код?
- А вы знаете, куда бить.. Черт..медицинские знания…
- Теперь все бесполезно. Теперь вся ваша информация бесполезна. Все ухудшилось – но вы не знаете, насколько.
- Да. Тогда получается, что я зря вас…возвращал…- теперь тот пытается усмехнуться.
- Вы угрожаете мне?
- Нет…я просто…констатирую факт..с сожалением…
- Какой у двери код?
- Что, слабо убить человека, которого знаешь…своими руками? Максимум – подтолкнуть…а дальше он сам…да? Какая…удобная… позиция… И руки чистые… и дело сделано…
- Какой код?
- Попробуйте подобрать… - совок сломан, а песок рассыпан, смеха не получается, выходит только кашель.
- Какой код – я же убью тебя, - спокойно обещает он.
- И сами сдохнете здесь, - так же спокойно констатирует тот.
- Я выбью код из тебя.
-  Возвращаемся к вашему предыдущему предложению, ибо тогда вы убьете меня.
Он снова кашляет, теперь уже кровью. Легкие. Просто прекрасно.
- Два, ноль…один…девять…два, ноль…два, четыре…два, ноль, два, семь… два, ноль…три…два…два, ноль, два, ноль… все.

В замке что-то щелкнуло.
- Я был прав… - тихо сказали ему в спину. -  Единственные отношения, которые тебя никогда не предадут – только в детстве.. Все друзья – только из детства… А здесь…морок…пыль..фальшь…только выгода…до поры до времени… только семья…только они не предадут….
Он даже не обернулся.
- Не дай Бог, господин бывший Конфискатор, наши дороги когда-нибудь пересекутся… - было последнее, что он услышал.
- Руки коротки, - бросил он через плечо.
Он не ушел из этого дома. Он бежал. Не желая ни минуты задерживаться в нем.
Наверное, потому что боялся пожалеть о том, что сделал.

Отредактировано Clever_Friend (2011-01-07 17:25:26)

амарго ППКС!

Бедный Франк! Черная неблагодарность у Шай оказывается - семейная черта !
И папа такой  :sp:
Франк по прежнему зовет Ларгов семьей...
Бедняга,  думал что у него была черная полоса в жизни, не  то как раз была белая, а черная , вот она , Здрасте!

Deydra, у меня создалось такое же впечатление. Виктор сначала сам спровоцировал Карм (никто его за язык не тянул, когда он про бессилие сказал), а теперь вот - Нейтана.
Действительно, склонность к самоуничтожению, иначе не скажешь. И эта склонность оставляет у меня чувство тоскливого недоумения. Все-таки мне Виктор так нравится... и так его жаль...  :cray:

upd: кто там просил первую часть? Напишите мне в личку е-мейл - скину.

Отредактировано Мышь_полевая (2011-01-08 07:06:57)

Не горит, не тонет, не измельчается, не взрывается, не растворяется в кислоте... что там ещё бывает)))
Суть не в способах, а в том, что на каждого уничтожающего свои творения Мастера найдётся и свой Воланд, и свой Кот Бегемот.

Пойти на 7, но сначала закончить 2. И тут выложить.

clover (17:48:24 8/01/2011)
нейтан ударил в солнечное сплетение, потом в сердце, потом бросил на пол и добивал ногами. Франк сжался в комочек и говорил "Извините.. ну правда, извините..."
Фамильное Привидение (17:55:02 8/01/2011)
И что-то знакомое было в этих его словах 

Поддерживаю!!!

2.31. To Apologize/Blood on the Shirt

Ей было нехорошо. Очень муторно на душе. Невероятно муторно и ужасно нехорошо.
Да, как-то глупо все получилось.
Совершенно по-дурацки.
Невероятно.
Но ведь она не хотела ничего плохого. Не хотела, не хотела, не хотела. Она не хотела ничего плохого. И как же так все глупо получилось…
Как хорошо, что все так хорошо сложилось. Как хорошо, что он уговорил Эмбер не давать информации о том, что она здесь, ход дальше – а ведь он же уговорил, уговорил, уговорил ту – ведь иначе бы она уже не сидела в своей комнате, иначе бы он так спокойно не сообщил ей, что уезжает и что ей надо искать другое жилище…Другое жилище.. а где его взять? Где? Идти домой.. но дом.. что дом, когда он пуст? В пустом доме – даже если это твой дом – страшно. В доме, где бродят тени прошлого – страшно вдвойне.
Идти к Могильщику… идти к тому… нет..нет, нет, нет.. тот почему-то стал похож на пустой дом…и тени, которые бродят в нем…они какие-то.. какие-то страшные.. Нет, нет, нет.
Не нужен дом, нет. Нужен человек, который станет этим домом. Только человек.
А где его взять?
Где его взять теперь?
Где его взять вместо?

Неужели он правда уговорил Эмбер? Ведь он же уговорил ту.. конечно уговорил.. ведь он не может же выгонять ее на улицу, если ей грозит опасность? Ведь не может же?
Как хорошо, что все так хорошо уладилось. Какой он молодец. И какая она дура. Как она глупо поступила. Да, конечно, она не хотела этого. Да, конечно, это все вышло случайно – но ведь это вышло, ведь вышло именно так, и как ни крути, она все-таки виновата в этом. Виновата.

Ей хотелось извиниться.
Ей безумно хотелось извиниться еще раз.
Ведь он же понимает, что она не специально, что она не хотела этого, что это все случайно, что это вина старой половицы.. надо следить за домом, надо менять паркет…она же не хотела, она же не со зла… он же понимает.. он же не может этого не понимать…

Надо извиниться.
Нет, надо даже попросить прощения.
Надо сказать ему спасибо, что он не сдал ее… ведь мог же, мог же сдать – а не сдал.

Хлопает входная дверь. Хлопает зло, даже нет, в ярости – и от этого замирает сердце.
Неужели он снова ушел?
Неужели он снова куда-то ушел?
Ну вот почему так, почему как только она хочет сказать ему что-то хорошее – почему сразу что-то мешает… почему сразу что-то портится.

Она выходит на лестницу – предательская половица теперь молчит, хоть пинай ее ногой, молчит, словно в тот раз окончательно сорвала себе голос – и краем глаза видит движение внизу.
Он не ушел!
Значит еще есть шанс.
Как все удачно.
Как все хорошо.

Почему-то на полу красные капли.
Почему-то на стене алые мазки.

Пальто валялось на полу ванной, а он склонился над раковиной.
- Изви… - начала было она, но тут же осеклась.
Он кашлял кровью.
- Вам плохо? – тихо спросила она.
- Нет, - ответил он. – Мне хорошо. Видишь, как я радуюсь?
- Что с-случилось? – она испугалась. Она правда испугалась. Очень, невероятно испугалась. Что тут произошло? Кто был сейчас в доме и сейчас ушел, вернее, сбежал? Что случилось с ним? И что…что будет с ней теперь, если…если случилось очень плохое?
Он выплюнул еще один кровавый сгусток.
- Ладно… Даже в самом худшем случае у меня есть еще пара дней.
- До чего? – она боялась услышать, до чего именно.
- Неважно.
- Но…
- Слушай, отстань от меня, в конце концов.
Рубашка больше не белая. Она словно диковинный калейдоскоп, из которого потерялись все стеклышки, кроме оттенков красного – алая, багровая, где-то даже черная, и с каждой секундой белого становится все меньше, а оттенков красного все больше.
- У вас кровь… - осторожно говорит она.
- Да ты что, не может быть… А я-то думаю, что-то не так.
- Это не смешно, - это обидно, да, это обидно. Она хочет помочь, а он отвечает так язвительно и даже грубо. Так нельзя.
- А я что, смеюсь?
- Я могу помочь?
- Да. Уйти отсюда.
Он все это время не смотрит на нее, наклонив голову, и уперев взгляд в раковину. Да и вообще, смотрит ли на самом деле он куда-то?
- Но… - просит она.
- Уйди, а?
- Но я…
- Уйди. Отсюда. Пожалуйста.
Она отступает к порогу, но не уходит окончательно.
- Извините…- тихо говорит.
- За что именно?
- За все…
- Да черт с тобой.
- Извините…
- Я же сказал, черт с тобой.
- Спасибо.
Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, потом застегнул снова – и повернулся к ней.
На губах у него кровь.
- Уйди. Отсюда. Пожалуйста. Сейчас.
Она послушно вышла.

Она ждет его внизу, свернувшись клубком в кресле. В конце концов, это то место в доме, где так или иначе пересекаются все пути. Он должен появиться здесь, он не может не появиться здесь… нет, конечно, он может не появиться здесь, она говорит глупости, в доме столько переходов… но ведь он должен появиться здесь. Чтобы сказать, что произошло, чтобы поговорить с ней, ведь она же извинилась, ведь все же хорошо, все же хорошо, все хорошо… да какого черта, все совсем не хорошо…

Его шаги за спиной – как они изменились. Нет легкости в них, есть тяжесть, усталость и…боль.
У него мокрые волосы, новая рубашка – рукава не закатаны как обычно, даже более того, манжеты застегнуты наглухо – а пальто он, видимо, так и бросил там, в ванной.
Он садится на диван и закрывает глаза. Тот же знакомый запах спирта и трав.
- Кто вас так? – осторожно спрашивает она.
- Тараканы, - не открывая глаз, сообщает он. - Ты не представляешь, какие у меня в доме тараканы.
- Послушайте.. но я могу что-то…
- Нет. Ты ничего не можешь – и слава Богу.
Он молчит.
Она тоже.

Она встает со своего места и осторожно садится рядом с ним.
Он чуть морщится – но не говорит ни слова.
И это хорошо.
Сейчас даже это хорошо.

Белый воротник рубашки постепенно розовеет, затем становится багровым – а потом уже и практически черным.
- У вас кровь на шее, - тихо говорит она.
Но сказать мало – надо что-то сделать.
Она протягивает руку быстро – но касается совсем осторожно. Очень-очень осторожно, совсем кончиками пальцев, там, над чем ткань уже черная-черная, там, где ключица – и ощущает.. ощущает там что-то чужеродное. Что-то не то. Что-то, чего не должно быть у человека.

Он перехватил руку быстро и резко, словно разозлившись на самого себя, что пропустил это движение. И сжимает очень сильно и больно, словно мстит за эту свою оплошность.
- Не надо. Не надо меня трогать без разрешения, - сказал устало.
- Мне больно, - сказала она.
- Мне тоже, - ответил он.
- Извините, - попросила она.

Он отпускает ее руки и встает.
Стоит долго, закрыв глаза – даже отсюда ей слышно, как рвано и неровно он дышит – а потом, поднимая веки медленно-медленно, словно погружаясь в сон с открытыми глазами – идет по направлению к входной двери.

- Куда вы? – вскрикивает она в испуге – то ли за него, то ли за себя без него.
Он останавливается, разворачивается и смотрит на нее очень долго.
А потом говорит:
- Пойдем.

Комментарий, как всегда, сумбурный

Мне вот кажется, что Виктор Шайлу с собой зовет отнюдь не из привязанности. А просто - для того, чтобы рядом был кто-то. А то ведь он остался совсем один.

Завещание Ротти на Шайлу - то самое. про котрое Виктор ей сказал, что оно утрачено, а сам берег, чтобы козырнуть при случае:)

Вот только хотела отметить момент про Могильщика и дом, как смотрю, меня уже опередили.
Действительно, наш дом - это люди, а не место.

А Виктор молодец, даже в такой ситуации чувство юмора ему не отказывает... Хотя, что ему ещё остаётся. :cray:

Он её не к Нейтану повёл?

У меня тоже первая мысль была, что Франк повёл Шай к Нейтану 

Понимаю, что совсем некстати, но меня разобрал просто истерический смех. Особенно после диалога Jan 8 2011, 19:00 PM  :sp: Ничего не могу с собой поделать.

Вот, Лена скинула мне очередную главу. Вот она:

2.32. Blood on the Hands/Old Lady Time/Ocean Anguish

На пальцах у нее кровь. Она совсем черная и свет тускло отражается в ней, словно он заблудился там и умирает. Кровь притягивает, гипнотизирует, заставляет смотреть на себя – словно там, на кончиках пальцев притаилась змея, превратив тебя в кролика. И эту змею не выгнать, не прогнать, она там, там – можно, конечно, вытереть кровь, но кто гарантирует, что в этот момент змея не вернется обратно в твои пальцы?
В черной глубине крови мелькают красные, синие – она никогда не задумывалась, сколько много в городе синего – белые огни. Город не спит ночью – он живет, кипит, жрет, агонизирует – и это так страшно. Так страшно быть вырванным из тишины и защиты дома и быть насильно брошенным в город.

Они едут куда-то на машине – она надеется, что он не собирается высадить ее где-то в городе или за ним. Однако с каждой минутой надежда испаряется, как испаряется вода на сковородке, тает, как тает снег на сковородке же. Только вот со сковородки этой никуда не деться.
Огней все меньше и меньше, все больше темноты и теней за окном. Это уже не сердце города, это его конечности, и кровоток жизни здесь совсем иной. Там, в центре, она пенится и бурлит – здесь она ворочается и пульсирует. И это не менее страшно. А может даже и более. 

Машина останавливается.
Хочется сжаться в комочек. Чтобы он не вытащил, не выгнал, разрешил остаться в машине.
Но нельзя. Просто нельзя. Потому что тогда тем более вытащит, выгонит, не разрешит остаться.
- Выходи, - дверь открывается. Он смотрит не на нее, а куда-то вперед и вдаль.
- Зачем?
- Выходи, - равнодушно повторяет он.
Она понимает, что ответа все равно не будет.

Здесь холодно, еще холоднее, чем в городе.
Перед выходом он бросил ей «Оденься потеплее» - но она никак не могла найти свое пальто и слишком боялась, что он ее не будет ждать.
Уже потом в голове мелькнула – а затем и плотно поселилась – мысль, что может быть и не стоило так торопиться, что может и не стоило так опрометчиво соглашаться. Чего он хочет? Зачем позвал? Может, решил не давать ей возможности найти новое место – но заставить это сделать? Решил выгнать, высадить, выкинуть? Зачем?

Город где-то там, за спиной. Перед ними только черное небо и обрыв вниз.
- Где мы?
- На берегу.
Это не нравится. Даже больше – это пугает. Она не понимает смысла всего этого, цели нахождения здесь – хотя нет, нет, нет, она знает один смысл, одну причину, но она не хочет думать о них, потому что…потому что они неправильны.. потому что так нельзя. Потому что нельзя бросить ее здесь. Просто нельзя!

Он осторожно соскальзывает вниз по почти отвесному обрыву. Кажется, этот путь для него привычен – во всяком случае не в первой. Она же не знает, с какой стороны подступиться, как поставить ногу. Промерзший песок ссыпается вниз – и он поднимает голову.
- Ты хоть что-то умеешь делать? – скорее печально, чем раздраженно спрашивает он.
И протягивает руку.
За нее боязно браться – она слишком хорошо помнит кровавые пятна на белой рубашке, хотя нет, скорее белые пятна на кровавой ткани. Поэтому она опирается совсем осторожно – но и этого достаточно, чтобы спуститься вниз.

Она долго не хочет отпускать его руку – он, кажется, этого и не замечает – но это приходится сделать. Она его не интересует сейчас – а может быть уже и вообще – у него иная цель. Эта цель сейчас там, впереди, где ночь сливается с другой, более черной и странно живой ночью.

- Что это?
- Это океан
- Там… там нет ничего…
- Ничего – это оборотная сторона всего. Люди часто говорят «ничего» там, где просто не в силах разглядеть «все».
- Вы хотите сказать, что там все?
- Да, для меня там все.
- Но.. что там?
- Просто все.

Живая черная мокрая ночь шевелится, словно кто-то ворочается в ее глубинах. Снег падает на воду, но не тает. Некоторое время – буквально пару мгновений – держится на ее поверхности, а потом исчезает. Словно проваливается.

- Он не замерз…
- Океан не замерзает… Нет, конечно есть и Северный Ледовитый.. только он никогда не отмерзает. Океан – это постоянство. Нет, конечно, на первый взгляд это сплошная изменчивость, волны там и прочее – но на самом деле, в глубине, это постоянство.
- Вам нравится океан именно из-за этого?
- Я не настроен сейчас читать лекцию о гидродинамике и моих предпочтениях, - он язвит, но язвит устало, словно по инерции, по привычке, потому что надо язвить, потому что с ней нельзя разговаривать иначе, чем  язвя.
Она понимает это и уже не обижается. Он язвит – значит ему не так уж и плохо. Он язвит – значит все хорошо. Ведь все должно быть хорошо – иначе как быть?

- Вы плавали в нем?
- Нет.
- Почему?
- Я не умею плавать.
- Почему?
- Не умею и все.

Он садится на гальку, не отрывая взгляд от горизонта. Снег падает на его волосы, но не тает. Некоторое время – буквально пару мгновений – держится на них, а потом исчезает. Словно проваливается.

- Там, за ним – все... – медленно говорит он. - Там целый мир.
- Вы хотите уехать туда?
- Да.
- А почему вы раньше не уехали?
- Не мог.
- Почему?
- Не мог и все.

Ей безумно хочется сесть с ним рядом – но она понимает, что не место и не время. Сейчас рядом с ним так может сидеть только близкий человек. Она же таковым не является. Вернее, он ее таковой не считает.
Ей невероятно хочется погладить его по голове, провести ладонью по волосам – но она понимает, что тем более не место и не время. И она – тем более не тот человек, которому может быть позволено делать это. Да, когда-то… но уже не сейчас. И может быть более уже никогда.
- Зачем вы сюда приехали? – робко спрашивает она, в общем-то и не ожидая ответа.
- Чтобы сказать себе – смотри, через неделю ты будешь там, - неожиданно отвечает он. - Через неделю ты будешь там, куда хотел уехать всю жизнь. Через неделю – ведь ты же можешь потерпеть еще неделю? Тебя же хватит еще на неделю? Тебя хватило настолько, так что ж, ты окажешься слабаком, что тебя не хватит лишь на неделю?
Ей становится страшно. Может она дрожит как раз поэтому – а может потому, что холодно. А может и потому, и поэтому.
- А зачем вы привезли сюда меня? – робко спрашивает она, в общем-то и не желая ответа.
- Чтобы ты в мое отсутствие не подожгла дом.

Становится понятно, совершенно понятно, что она здесь лишняя, что она здесь не нужна, что она правда тут лишь потому, что он не хочет оставлять ее дома. Не потому, что боится за нее – но потому что беспокоится за дом. Обидно да, но надо признать – она в этом виновата. Но обидно, да.

Океан невозможно большой. И невероятно длинный. Она идет по берегу, гадая, где же конец – но понимая, что конца нет. Да, где-то да будет конец берега – но это будет лишь обманка океана, который лишь ненадолго спрячет от посторонних свой край, чтобы через несколько шагов возникнуть вновь.
Этот путь захватывает, и она заставляет себя остановиться, чтобы не уйти слишком далеко, чтобы не потерять его из виду. Конечно, может быть он и будет рад, если она потеряется, может быть это будет и к лучшему, если  она сейчас уйдет  - но она не может уйти. Не потому, что ей страшно, что она не знает, как быть теперь одной, совсем одной – нет, конечно, ей и страшно, и она не знает, как теперь быть одной, совсем одной – но больше всего потому, что она не может. Просто не может. Как – уйти? Как это – уйти?

С берега в океан ведет деревянный помост. Три-четыре ярда, может больше, может меньше – ей всегда сложно было определять длины и размеры. Как, впрочем, и многое другое.
Дерево холодное и скользкое – попав на него, кусочки океана все-таки обледенели. Она держится за перила – хоть они обжигающе и холодны – и идет к самому краю. Жидкая ночь ворочается под ногами, потягивается, кажется, даже лениво осматривает ее. Снежинки не тают воде, их много, очень много – а может это и не снежинки, а отражения звезд – кто знает, кто может разобрать, когда начинаешь приглядываться, они исчезают. Может провалились в толщу ночи внизу – может это на ночь наверху набежало облако.
Холодно. Холодно от воды, холодно от неба, холодно от ночи, холодно от снега. Холодно снаружи – и еще холоднее внутри.

- Я же сказал одеться потеплее, - на плечи ей опускается теплая тяжесть.
- Не надо, - она пытается вернуть пальто.
- Надо. Простынешь – кто лечить будет? Помрешь – кто закопает?
- А вы?
- Простыну? Напугали ежа голой жо….напугали, в общем.
- А…
- А помру? Не дождетесь.

Он облокачивается на перила рядом с ней.
- Через неделю я буду там, - говорит он, глядя в горизонт. - Всего неделя. Столько лет – неужели меня не хватит на неделю…
Ей непонятно, о чем он – и ей страшно. Но этот страх уходит, когда она понимает, что он рядом. И тут же приходит снова, когда она вспоминает, что это ненадолго.
Черная вода под ногами ворочается, сжимается и разжимается – словно ест ее страх.
- Неделя… всего неделя… а то и меньше.. Если я начну прямо завтра – то есть даже уже сегодня, то даже меньше недели…
- А что будет со мной?
- Что-то да будет, - пожал он плечами. И тут же поморщился, словно ему было больно.
- Но вы же понимаете, что…что я не смогу.. что у меня не получится.. что я просто.. я просто не выживу…
- Учись. В твоем возрасте.. в твоем возрасте я выживал так, как не выживает никто.
- Но у вас были иные обстоятельства.
- Да. И не дай Бог кому иметь такие же обстоятельства…
Он опускает голову и смотрит в черную воду.
- Соберись, тряпка, - практически неслышно говорит он.
Но она слышит.
А еще она слышит, как срывается его дыхание.
Ей так хочется сделать ему что-то хорошее – но что она может? Что она может сделать сейчас? Ей хочется погладить его по руке, сказать, что все хорошо – неважно, так ли это на самом деле – просто сказать.
Но кажется, он читает ее мысли.
- Не трогай меня, - предупреждает он.
Дыхание срывается уже совершенно, кажется, что ему то не хватает воздуха, то вдруг становится слишком много.

- Достань из правого кармана шприц, - просит он.
Она выполняет просьбу. Жидкость в колбе черная-черная. Как океан под их ногами.
- Там только один? – озабоченно спрашивает он.
- Да, - проверяет она.
- Черт, это не есть хорошо. Мне сейчас их нужно будет много…

Он садится на доски и закатывает рукав.
- Вам помочь? – спрашивает, понимая, впрочем, что помочь совершенно не может.
- Ни в коем случае, - цедит он, вводя препарат. 
- Что это?
- Витаминки.

Он откидывается назад и запрокидывает лицо к ночи наверху.
Снег падает ему на волосы и не тает на лице. Не тает.
- Тик-так, тик-так, - вдруг сказал он. – Я снова обманул тебя, старушка Время. Тик-так, тик-так.
Снег не тает. Просто исчезает. Словно проваливается.
- Не бойся…  - говорит он то ли ей, то себе. - Не дождутся. Их слишком мало – а меня слишком много. Не дождутся.
- Что случилось?
- Когда именно?
- Сегодня…недавно.. когда вы…
- Так… маленькое недоразумение.
- Маленькое?
- Конечно маленькое. Было бы большое – я бы тут уже не сидел.
- Но кто вас так?
- Человек, который забрал мое сердце.. – он вдруг рассмеялся и посмотрел на нее. – Такая пошлая пафосная просто-таки омерзительная фраза из самых дешевых бульварных романов – и такая анатомически верная в моем случае.
- О чем вы?
- Неважно, неважно, неважно… - он снова закинул голову. – Дай мне послушать.
- Но тут же ничего нет.
- Дай мне послушать ничего.

Она смотрит на горизонт.
Горизонт смотрит на нее.
Океан холодный, невозможно холодный. Снежинки не таят на нем. Тоже не таят.
Она оглядывается.
Он сидит, закинув голову, подставив лицо снегу.
Страшная, невозможная, щемящая тоска.
Настолько страшная, что на нее даже невозможно смотреть. Что же тогда чувствует он?
Она отворачивается.
Горизонт смотрит на нее.
Океан подглядывает за ними.
Ночь сурово наблюдает за всеми.

Ее осторожно берут за плечи.
- Нам нужно возвращаться.
Нам?
Кажется, он понимает свою оговорку и поправляется:
- Мне нужно возвращаться. Или ты собираешься остаться здесь?
Вопрос риторический, ответа не требует – она все равно мотает головой. Нет, конечно нет.

На откосе он снова протягивает ей руку – теперь уже находясь сверху. Она поднимается снизу – поэтому приходится налегать на руку чуть ли не всем весом. И рука дрожит, очень сильно дрожит.

Она выбирается наверх первой.
В глаза бьет огонь фонарика.
- Вы что-то потеряли? – спрашивает человек в форме. За его спиной маячат еще две тени.