Ребята, финал будет. Автор свалился с гриппом и температурит. 

III

Он вышел из дома Калинушки около полуночи, решив не привлекать к себе лишнего внимания. Темнота помогает и вору, и тому, кто хочет остаться неузнанным. Высокая фигура быстро двигалась вдоль деревенских домов, жители которых уже улеглись спать.

Эрик пребывал в дурном расположении духа и сам не понимал, отчего ему так тошно. Впереди его ждал табор, новые месяцы, а то и годы кочевой жизни, выступления на потеху ротозеям. Все это было раньше и давно вошло в привычку. Цыгане стали людьми, с которыми он общался по доброй воле, а до остальных представителей рода человеческого ему не было никакого дела. Вернее, он так думал до недавнего времени.

Встреча с художником оставила в его сознании отпечаток более заметный, чем он мог предположить. Он злился на Калинушку за его покорность судьбе и нежелание что-либо изменить в ней. Но еще сильнее было непонятное чувство утраты. Будто он лишился чего-то важного и необходимого. Прислушавшись к себе, Эрик понял причину досады. В Калинушке он едва ли не впервые в жизни увидел того, кто мог бы стать его другом. Именно так. Другом. Без всяких околичностей.

Этот безобидный сельский житель, похожий на большого ребенка, был наделен способностью видеть других насквозь. Слушая его неторопливую напевную речь, Эрику не раз хотелось открыться ему, рассказать о своей горькой жизни, скитаниях, мечтах и унижениях, преследовавших его с раннего детства. Он знал, что Калинушка внимательно выслушает  его, грустно покачает вихрастой головой и подберет те самые слова, что утолят наконец-то глубоко запрятанную, но оттого еще более острую жажду сострадания. Но Эрик так и не решился обнаружить свою слабость. Он боялся привязаться, думал, что держать людей на расстоянии проще, как и быть одному. Однако теперь вся прежняя философия расползалась по швам, как ветхая одежда.

Полтора года назад, когда табор пришел в Россию, жители этой необъятной страны произвели на Эрика неприятное впечатление. В них всего было слишком. Они не знали меры, или «чура», ни в чем – ни в гулянии, ни в выпивке, ни в богатстве и желании показать себя, ни в варварстве, ни в покаянии. Даже их язык оказался куда сложнее, чем Эрику приходилось изучать до сих пор.

Запоминая новые слова, стараясь постичь смысл парадоксальных выражений, народных поговорок, пословиц и присказок, он ощущал себя идущим за плугом пахарем, который снимает только верхний пласт земли. Но знакомство с языком все-таки состоялось, в чем Эрику помогли память и абсолютный музыкальный слух. Он слушал чужую речь, как музыку, в которой каждое слово имело свою тональность, а предложения сливались в аккорды.

Осваивая язык, он все глубже погружался в чужую культуру и все лучше узнавал людей, которые вначале вызвали у него неприятие. Ему открылось, что широта души русских – не просто фигура речи. В большинстве увиденных им людей начисто отсутствовали практицизм и расчет. Они не были реалистами, полагались на случай – русский «авось», бездумно прожигали отпущенные дни. Но была в них почти детская наивность, искренность. И встретившийся на его пути Калинушка был образцом этой простоты.

Талантливый художник, он мог бы добиться многого, если бы захотел. Наверняка нашелся бы и меценат, готовый поддержать соотечественника с таким выдающимся дарованием. А там, глядишь, через несколько лет картины Егора принесли бы ему деньги и славу. Ведь Калинушка нормальный – нормальный! – человек. У него обычное лицо, которое не нужно прятать под маской. Почему он не хочет попробовать повернуть свою жизнь к лучшему?

Занятый невеселыми мыслями, Эрик дошел до стоянки табора. Цыгане, вернувшиеся с вечернего промысла, еще не спали. Кто-то готовил на костре ужин, кто-то негромко разговаривал, рассказывал о событиях дня или хвастался добычей.

При появлении Эрика послышались удивленные крики. Приблизившись к нему, мужчины засыпали его вопросами о том, где он был, и что с ним случилось. Он вяло отмахивался от их любопытства и солгал, что его на несколько дней пригласил к себе один богатый купец для развлечения гостей. Объяснение показалось правдоподобным, и от Эрика нехотя отстали.

Он подошел к своей палатке и вдруг, оглядевшись по сторонам, впился глазами в цыгана Миклоса. Догадка иглой вонзилась в мозг. Эрик неожиданно вспомнил, что перед падением с колокольни почувствовал зловоние. Этот незначительный эпизод быстро забылся, но теперь Эрик понял, что именно в нем был ответ на то, кто желал ему смерти.

Миклос подолгу не мылся. От его тела исходил смрад, как от язв прокаженного. Если он появлялся поблизости, Эрик брезгливо морщился и сразу же спешил уйти, с трудом подавляя желудочный спазм.

Способный к языкам мадьяр, одинаково хорошо говорящий по-русски, по-цыгански и по-румынски, пристал к табору около полугода назад и сразу же возненавидел музыканта. Дело в том, что источником дохода Миклоса была демонстрация уродства. Но его лицо с заячьей губой и неправильно сросшимся после перелома носом не могло возбудить толпу так, как то, что скрывалось под маской Эрика. На какие только ухищрения Миклос не пускался, чтобы привлечь к себе внимание зрителей и увеличить заработок! Он привязывал к спине фальшивый горб, обмазывал лицо теплой кашей, а когда та  высыхала, сверху осторожно покрывал ее каким-то отваром – для желтоватого цвета. Получившиеся в результате «струпья» выглядели безобразно, что и нужно было Миклосу. В искусстве просить милостыню с ним мало кто мог сравниться. Он менял свой зычный голос на дребезжащий тенорок, тряс руками, изображал припадочного с идущей изо рта пеной (для этого он за щеку незаметно клал кусочек мыла).

За его уловки охочие до зрелищ зеваки хорошо платили. Но сам Миклос был недоволен. Он мог бы зарабатывать куда больше, но его главным конкурентом был Эрик, чьего умения привлекать толпу мадьяр постичь не мог, как ни пытался.  А потому решился на убийство. И планы Миклоса увенчались бы успехом, если бы не слепой случай, спасший жизнь Эрику.

…Не отрывая взгляда от Миклоса, Эрик направился прямо к злоумышленнику. Тот присел, как заяц, готовый дать стрекача.  Выражение стремительно бледнеющего лица мадьяра подтвердило подозрения.

В другое время вопрос, что делать с подлецом, покусившимся на чужую жизнь, перед Эриком бы не возник. Он превратил бы его в груду костей, отплатив злым на злое, и испытал бы мрачное удовлетворение от насилия. Но теперь от расправы над мадьяром его что-то удерживало. Ненависти не было. Только желание, чтобы негодяй отправился восвояси и больше никогда не смел переходить ему дорогу.

- Я знаю, что это был ты, - проговорил он, подойдя вплотную к Миклосу. Тот облизал пересохшие губы. Его тело била крупная дрожь. 

- Нет! – пискнул мужчина. – Это неправда!

- Ну же! Там, на берегу Волги. Или забыл? - с пугающим хладнокровием продолжал свой допрос Эрик.

- Ты меня с кем-то перепутал! Это не я столкнул тебя! Я не… - он осекся, увидев сузившиеся и полыхнувшие торжеством глаза Эрика, и понял, что от страха проговорился.

- Я даю тебе час, чтобы убраться отсюда. Если тебе дорога жизнь, не встречайся мне больше.

И, развернувшись, пошел прочь. Эрик знал, что утром среди цыган Миклоса уже не увидит.

***

Ярмарка закончилась, и табор собирался сниматься со своей стоянки. Цыгане укладывали пожитки и подсчитывали деньги, прикидывая, сколько заработают в следующих городах. На рассвете табор должен был покинуть Нижний Новгород. Вечером Эрик решил сдержать данное Калинушке слово и навестить художника.

В сумерках он подошел к его дому. В Эрике еще теплилась вера в то, что он сможет уговорить Егора отправиться с ним. Он миновал просторные сени и распахнул дверь. Открывшееся ему зрелище поставило крест на всех надеждах. Пьяный Егор лежал на лавке. На полу валялись остатки пищи, сброшенные краски, кисти и деревянные игрушки. По грязным доскам растеклась лужица лака. Воняло дешевой выпивкой и табачным дымом.

Он потряс Калинушку за плечо, надеясь разбудить, но тот ответил ему невнятным мычанием и снова провалился в тяжелое беспамятство. Эрик оглядел комнату со смешанным чувством стыда и отвращения. Неужели человек может добровольно выбрать такое беспросветное существование? Бывало, ему самому приходилось терпеть крайнюю нужду, но Эрик знал, что однажды сможет преуспеть, добиться чего-то большего, чем участь уличного музыканта. Он слишком ценил свой дар, чтобы растрачивать его попусту, и был достаточно горд, чтобы не позволять обстоятельствам унижать его достоинство.   

Эрик вынул из кармана кошелек. Все обнаруженные в нем купюры он стопкой сложил на стол и сверху придавил их бутылкой, на дне которой плавали остатки мутной жидкости.

Сумма была изрядной. Утром Егор захочет опохмелиться и найдет деньги. Может быть, у него хватит воли распорядиться ими разумно?

Эрик в последний раз оглядел убогое жилище и, подавив рвущиеся наружу ругательства и слёзы жалости к художнику, вышел на улицу.   

Эпилог

Калинушка умер спустя два года после встречи с Эриком. Он пил горькую так яростно, как будто окончательно лишился стержня, удерживавшего его в жизни. Он торопил и подстегивал свою смерть, и та однажды пришла на его настойчивый зов.

Хоронили Егора всем миром. Поскольку денег в его доме давно уже не водилось, крестьяне дали на погребение кто сколько может. За последним пристанищем неприкаянного художника ухаживали сердобольные старушки. И еще ребятишки, забавлявшиеся игрушками Егора, нет-нет да приносили на могилку у церковной ограды полевые цветы.

В церкви же за несколько дней до кончины Егора появился необычный портрет человека. Одна половина его лица поражала своим уродством столь же сильно, как другая - красотой. Но внимательный зритель сразу бы заметил сходство черт: высокие скулы и лоб, развитые надбровные дуги, большие, широко поставленные глаза, и острый, упрямо выдающийся вперед подбородок. И если «нормальная» часть сразу притягивала к себе, то от другой взгляд хотелось отвести. Коричневатая кожа на черепе незнакомца была такой тонкой, как будто отсутствовала вовсе, а прямой нос превратился в маленькую несуразную нашлепку и казался ввалившимся, как у сифилитика. Губы, чувственные на одной стороне портрета, на другой были почти прозрачными и сжатыми так плотно, что создавалась иллюзия, словно вместо рта только узкая щель. И лишь глаза остались неизменными.  Проницательные, пугающего желтоватого оттенка, они смотрели прямо и вызывающе. От горевшего в них огня невольно хотелось попятиться.

Никто из сельчан не знал, кого с таким мастерством живописал Калинушка (художник к тому времени спустил на выпивку последние гроши и работал только за еду). Одни видели падшего ангела, другие – грешника, чью плоть опалило адское пламя, третьи – посланного искушать людей демона, за обличьем которого таился смертный ужас. Матери пугали им непослушных детей и сами крестились в страхе, а мужики уважительно качали головами, мол, здоров же был гулять Егор, раз допился до таких чертей.

Один лишь молодой доктор узнал в изображенном на стене храма мужчине своего пациента со сломанным ребром. Того самого, кого на несколько дней приютил у себя Калинушка. Да и мудрено было не узнать лицо, искаженное уродством, будто нечеловеческим страданием. Вглядываясь в отталкивающие черты, врач не раз жалел о том, что ему так и не удалось изучить любопытнейший медицинский феномен.  Увы, такие экземпляры в повседневной практике не встречаются. Тем интереснее было бы узнать причину, в результате которой тяжелейшее врожденное уродство не только не стало причиной ранней смерти, но еще и не помешало развиться небывалому музыкальному дарованию. 

Словом, портрет вызывал интерес. Лики святых, выполненные в канонической сдержанной манере, никогда не привлекали столько внимания, как последнее творение Егора. Это обстоятельство стало раздражать священника, и через год или около того по распоряжению батюшки смущающее умы  лицо закрасили. Приглашенный из города художник запечатлел поверх него один из знакомых прихожанам библейских сюжетов.  В деревне рассудили:  знать, недобрым был образ, ибо тревожил разум и порождал странные, необъяснимые чувства. А коли так, то поделом,  горевать не о чем. Не будет искушать добрых христиан.

Конец

Отредактировано Nemon (2013-04-23 15:08:37)