Глава 3

Кто несет осенние опалы
На руке, как золотистый луч,–
Тот отдаст мне ключ.
Тот введет под гулкие порталы.

Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак)

Коридоры, коридоры, коридоры... Сколько она их повидала на своем веку, сколько исходила. Бесчисленное множество тоннелей и лабиринтов – сырых, затхлых, засыпанных раскрошившимся камнем. В юности она с подружками облазила, пожалуй, все закоулки театра, а однажды – теплой, душной даже летней ночью – провела этими закоулками сбежавшего из цирка изуродованного мальчишку.

В Опере мадам Жири считали оплотом мудрости и здравомыслия – эдакой всезнающей и крайне благовоспитанной дамой, непоколебимо строгой и степенной, совершенно не способной на какие-либо авантюры. Только один виконт и догадался об истинном положении вещей, да и то благодаря глупой случайности. И еще дочь, пожалуй, подозревала что-то – подозревала, но никогда не задавала вопросов. А вот Кристина так ничего и не поняла – несмотря на розу после своего дебюта. В счастливом неведении оставались и все остальные обитатели театра – проницательные и не очень. До сегодняшней безумной премьеры.

Но именно эта строгая мадам сейчас бежала по хитроумно петляющему ходу, поминутно спотыкаясь о подол платья и крепко сжимая в руке закопченный фонарик,  и безумно желала выяснить, что произошло с теми двумя, кто был дорог ей больше всех на свете, не считая дочери.

О молодом виконте она не беспокоилась – озаботилась услать его на тупиковую, но очень длинную лестницу, существовавшую еще со времен строительства Оперы и обнаруженную совершенно случайно: во время одного – неудавшегося – визита юной Антуанетты к спасенному ею несчастному мальчишке. Пусть виконт на всякий случай держит руку на уровне глаз – и почаще смотрит по сторонам и под ноги. Сама она идти с ним не стала – отделалась от доморощенного спасателя на первом же повороте. Пока де Шаньи спустится, пока побродит по неширокой площадке в поисках какой-нибудь лазейки, пока, не найдя ее, вернется обратно... А Мэг – мадам Жири не сомневалась в дочери – тем временем задержит облаву. У Эрика и Кристины должно хватить времени на то, чтобы наконец-то понять друг друга.

По крайней мере, Антуанетта от всей души на это надеялась.

В глубине души она сильно сомневалась – весь прошлый год, суматошный и сумасшедший – что из попыток Эрика завоевать Кристину выйдет что-то хорошее. Дурные предчувствия начали одолевать ее еще минувшей весной – когда она заметила вдруг, что Призрак Оперы стал слишком уж часто выбираться из подвалов. Что еще хуже – множество раз он едва не попадался. Между прочим, именно тогда Буке начал разносить по театру глупые и безосновательные, но опасные сплетни о жутких выходках оперного привидения.

Сначала Антуанетта не понимала, в чем тут дело. Но однажды вечером, спускаясь к себе в комнату после изнурительной репетиции и не менее изнурительной воспитательной беседы с дочерью, в одном из пустынных коридоров она наткнулась на Эрика. Он стоял, плотно прижавшись к стене и уставившись в потолок горящим, почти безумным взглядом, и исступленно шептал что-то. Она прислушалась – и схватилась за сердце, различив в безудержном потоке слов одно-единственное имя. «Кристина».

Эрик влюбился. В Кристину влюбился – нежную, наивную, беззащитную девочку, которой едва-едва сравнялось шестнадцать. Нет, мадам Жири вовсе не опасалась того, что Призрак может соблазнить юную хористку. Как раз это, вероятно, было бы меньшим из зол. Куда хуже то, что он, не признающий полумер, наверняка захотел бы безраздельно завладеть ее душой, разумом, чувствами – всей ее жизнью. А уж если вспомнить о том, что Эрик и сам по себе человек очень нелегкого нрава, со смутным прошлым и не менее смутным будущим... Антуанетта отнюдь не была уверена, что ее робкой воспитаннице по силам подобная ноша.

И, кроме того, какой новой болью могла обернуться для Эрика вполне вероятная неудача?

Неудивительно, что мадам Жири сходила с ума от беспокойства около месяца. Уделяла Кристине гораздо больше времени, чем собственной дочери (дочь, впрочем, ничуть не расстроилась) – буквально по пятам ходила за девочкой. Пыталась даже следить за Эриком – безуспешно, разумеется. А навестить его и вызвать на откровенный разговор – увы и ах, не хватило духу.

Недели стремительно утекали, заполненные суетой репетиций и премьер – родными театральными хлопотами, окружавшими Антуанетту с детства. Тревога постепенно отпускала – Эрик изредка устраивал очередную гадость Карлотте (что за два года стало привычным и, пожалуй, даже забавным) и принимал от Лефевра условленные двадцать тысяч, но этим дело и ограничивалось. Кристина вела себя как обычно – старательно разучивала балетные па, шепталась по углам с Мэг и часами просиживала в часовне, молясь за умершего отца. Конец весны, лето и начало осени прошли на удивление спокойно. Мадам Жири перестала было изводить себя, но в середине октября в Опера Популер начался новый сезон.

О постановке «Ганнибала» в театре говорили уже давно – и подготовка к премьере омрачалась разве что истериками Карлотты, к которым, впрочем, все уже успели привыкнуть – за пять-то лет. Но на генеральной репетиции началось то, из-за чего весной мадам Жири не спала ночами.

Точнее, не на самой репетиции, а за полчаса до нее. Антуанетта направлялась на сцену, бодрая и в прекрасном настроении, готовая к решительной борьбе с кордебалетом за чистоту и отточенность па... Но едва она успела выйти из своей комнатушки, как перед ней предстал Призрак Оперы собственной персоной – чего он, кстати, уже лет семь не делал.

Эрик тонко намекнул на неприятности, грозящие Карлотте, и заявил, что достойной ей замены нет... Вот разве что мадемуазель Даэ. На изумленный вопрос Антуанетты, каким же образом незаметная хористка сможет спеть не хуже прославленной примадонны, Эрик невозмутимо ответил, что он учил Кристину с самого ее детства – как только она появилась здесь. Нельзя сказать, что мадам Жири это очень удивило. Она не раз замечала, как великолепно девочка поет – чисто и сильно. Вот только считала это влиянием отца, а никак не следствием уроков Призрака Оперы.

Неудивительно, что от прекрасного настроения не осталось и следа. Репетиция прошла как в тумане. Уход Лефевра не стал таким уж грандиозным сюрпризом – Париж судачил об этом еще с прошлой зимы. На новых директоров и нового же покровителя Оперы Антуанетта почти не обратила внимания – слишком уж была поглощена репетицией и собственными тягостными мыслями. Страхи, терзавшие ее полгода назад, вернулись. Но едва ли кто-то на сцене заметил ее беспокойство – что-что, а сохранять невозмутимое выражение лица, какие бы кошки не скребли на душе, мадам Жири умела превосходно.

Она сделала все в точности так, как велел Эрик – указала директорам на Кристину. Перед самой премьерой он перехватил ее еще раз – попросил передать розу. Нежный алый бутон на тонком стебле, перевязанном черной лентой. О, как у него дрожали руки! Антуанетта почувствовала эту дрожь даже сквозь плотные кожаные перчатки. И это почему-то ее успокоило – в голову невольно прокралась мысль, что, возможно, Эрик сумел бы сделать Кристину счастливой... И она его тоже. Мадам Жири пришла к выводу, что все не так плохо, и бояться, в сущности, нечего. И успокоилась... ну, почти.

Ох, зря! Потому что в Опере появился виконт – выпрыгнул, как чертик из табакерки. И с того вечера все пошло наперекосяк.

Убийство Буке, явление Красной Смерти на новогоднем маскараде, окончившаяся пожаром премьера... Антуанетте, в общем-то, молодой виконт нравился, но она не могла не признать – стань покровителем театра кто-то другой, этих несчастий бы не случилось. Она подозревала, что исчезновение Кристины окончилось не совсем благополучно – хотя девушка упорно молчала о том, что произошло в ночь после ее дебюта, и узнать наверняка не удалось – но считала, что без виконта у Эрика и его ученицы все наладилось бы. Постепенно. Но виконт, к сожалению, постоянно крутился в Опере. И упорно совал нос не в свое дело.

После маскарада она решилась на отчаянный шаг – рассказала де Шаньи историю его соперника в надежде, что тот проявит хоть крупицу сострадания. Не проявил. Устроил ловушку... Подлую, но глупую. Эрик не мог не узнать, не услышать разговор с директорами. И поделом им всем!

Антуанетта ожидала чего угодно – крушения люстры, виконта с удавкой на шее – но не того, что Эрик сам выйдет на сцену. Сердце, казалось, застучало прямо в горле – и никак не ниже.

Впрочем, с люстрой она тоже угадала.

...Мадам Жири остановилась у кромки озера, прижав свободную ладонь к груди и пытаясь унять бешеное колотье в боку. Чуть-чуть отдышавшись, подобрала юбки и решительно шагнула в воду.

Какой же здесь спертый и тяжелый воздух! Антуанетта удивлялась, как Эрик от жизни в полузатопленном подвале еще не слег с чахоткой. А уж как он петь умудрялся, причем петь божественно – и вовсе уму непостижимо. Божий дар в обмен на правую половину лица – не иначе.

До пещеры Призрака она добралась быстро. Вошла, огляделась – и тяжело вздохнула. Никого и ничего. Мадам почти не сомневалась, что жандармы уже успели тут побывать – и уйти. Пожалуй, зря она сразу же помчалась сюда и не поднялась наверх, в горящий театр. Там она встретилась бы с Мэг – и кто знает, что та могла рассказать матери.

Антуанетта помимо воли осмотрелась – в последний раз она была здесь много лет назад и сейчас не узнавала некогда темный и почти пустой грот, неуютный и мрачный. Теперь же... Всюду свечи. Орган, разбросанные ноты и рисунки. Мраморные бюсты – на одном из них белая полумаска. Так театрально и вычурно, преувеличенно красиво и изящно... Так в духе Эрика.

Под ногами что-то тихо хрустнуло. Антуанетта опустила взгляд и пошатнулась. Осколки. Целый ковер осколков, покрывающих каменный пол тускло поблескивающим кружевом.

Мадам Жири пригляделась повнимательнее. Что-то здесь было не так. Две серебристых лужицы лежали перед двумя пустыми рамами. Третья же – перед алой занавесью с золотистыми кистями.

Антуанетта, не колеблясь, отдернула шершавую ткань и ступила в сумрачный проем, повыше подняв фонарик.

Там оказался Призрак Оперы собственной персоной. Он спал – лежал прямо на влажном камне в странной, внушающей невольную жалость позе: одна нога согнута в колене, вторая выпрямлена, руки безвольно свисают вдоль тела, а голова склонена к плечу. Дыхание громкое, хриплое. Антуанетта присела рядом и осторожно приподняла его подбородок. Слабого света фонарика вполне хватило, чтобы заметить на щеках следы недавних слез.

Значит, Кристина не с ним. Первым побуждением мадам Жири было броситься искать воспитанницу, но, поразмыслив с полминуты, Антуанетта решила, что вряд ли Эрик спал бы здесь, грози Кристине опасность. Возможно, она ушла с жандармами и Мэг, ничего не сказав им о Призраке. Или – этого мадам опасалась – ушла в одиночку. Впрочем, наверняка она не успела забыть дорогу...

Антуанетта со вздохом призналась себе, что гораздо сильнее тревожится об Эрике, чем о его ученице, и на самом деле желает остаться с ним, помочь ему, а не идти разыскивать Кристину. Да и некому больше позаботиться о нем – замерзнет ведь тут, и наверняка сам рад будет.

Мадам Жири поставила фонарик рядом со своими коленями и легонько тряхнула Призрака за плечо. Он пошевелился, приоткрыл покрасневшие глаза и тяжело выдохнул.

Антуанетта задала беспокоивший ее вопрос – не могла не задать.

– Где Кристина?

Из серых глаз плеснула боль.

– Ушла.

Это и так понятно.

– С жандармами?

Эрик на секунду прикрыл глаза.

– С виконтом.

Вот оно, значит, что... Выяснять, каким образом мальчишка сюда добрался, было не время и не место. А сейчас Антуанетта должна увести Эрика с собой – в теплый и спокойный дом, где его не найдут. Где он сможет если не отдохнуть – то хотя бы прийти в себя.

Вот только как его уговорить?

Антуанетта подхватила фонарик и решительно поднялась на ноги.

– Пойдем со мной, – хотела было протянуть руку, но не стала. Вряд ли Эрику понравится подобный жест.

На этот раз его взгляд обжег не болью, а жуткой пустотой – чудовищным равнодушием.

– Зачем?

Антуанетта поджала губы и вдруг ответила:

– А разве это имеет значение?

Несколько секунд молчания. Короткий кивок.

– Не имеет.

Антуанетта возблагодарила всех известных ей святых – про себя, разумеется. Эрик медленно поднялся с пола, невольно поежившись от холода промокшей рубашки. Огонек в фонарике внезапно погас. Но ничего – в гроте достаточно свечей. Можно прихватить целый канделябр – и его с лихвой хватит на долгую дорогу по лабиринту.

Двадцать три года назад юная Антуанетта привела в это подземелье худенького, побитого мальчишку. Сейчас она уводила его, уже повзрослевшего, отсюда – прочь из подвалов. К свету.

А где-то там, наверху, догорал театр...

Отредактировано NightShine (2009-05-04 10:45:51)