...заставлять копаться в Апокалипсисе, боюсь, будет очень жестоко  8( =)
(хотя, это ведь все равно лишь одна часть, скажем так, некого сравнения. И не значит, что другие предположения будут не верны).

Ох, я большую половину уже так отчетливо и не помню.    К сожалению, забываются такие тонкости, потому что, было давно, а держать в голове все, когда работаешь уже над другим текстом, сложно.
Там было энное кол-во реминисценций в отдельных кусках текста - на книги, фильмы и т.д.
Ну и Машенька, например, Эрикова мать, была не просто так Марией. Ей ведь было суждено произвести на свет особого ребенка (хотя, я с опаской отношусь к примешиванию религии. Но она сама примешивается). Так же, отчасти Машин образ являл собою образ Соньки Золотой Ручки. 
Так же, дни рождения героев, условия, при которых они появились на свет, еще какие-то факты - все они несли в себе какой-то определенный смысл, что бы дополнить пишущуюся картину. 

А вообще, именно поэтому мне интересно, когда вдруг что-то кто-то замечает. Случается так, что читатель видит что-то даже еще глубже. что автор не предполагал даже. И это, несомненно, безумно интересно. Вот за что я люблю такие вещи! )) (А теперь меня увезут в белые столбы) 

Хм, возможно))

Отредактировано Night (2009-03-26 16:06:35)

Daisy, кстати, правда, интересно.  :hmm:  Ну, учитывая, что Эрик оказался страшным однолюбом, и смотрел лишь в сторону Кристины, наверное, и правда, даже не посмотрел бы на нее.

А может быть, с таким как Эрик, она бы и вела себя как-то иначе?  :gmm:

Ужасно)) Чувствую себя монстром))
Моя беда - я, и правда, любитель загадок. Была б моя воля выйти на широкую публику, писала бы, наверное, под мужским псевдонимом.   

А вообще, это даже не столько загадка, сколько одна из ссоциаций. Ну... на случай, если вдруг когда-нибудь у кого-нибудь из читающих пройдет какая-нибудь "бешенная" ассоциация... Может быть, мое неопределенное свойство (то ли "плюс". то ли "минус") как раз в том, что я люблю напичкать текст всяким разным сборносалянковским фаршем.

Martian

Кстати, какое интересное сравнение вышло!
Анна - злой гений, ПО. Миша - (не побоюсь этого слова) Кристина.   

Апокалипсис - в смысле, книга. Если вдруг взять и провести какаие-нибудь параллели. Можно как бы предположить особенность жизни героя.
Но опять же, повторюсь, это мои внутренние "игры" - с многообразием смысла. Если  читатели их не обнаружат, это не будет означать, что это плохо. Можно обойтись и без глубокого копания. Ну а если накопать, конечно, я буду в какой-то степени дико рада))

Отредактировано Night (2009-03-28 00:59:46)

Очень возможно, что и так.

----

Товарищи, вам проду сейчас, или подождать какое-то время, что бы не так частить? =)

Никогда прежде Миша еще не испытывал счастья в такой степени. Это был верх блаженства. Анна оказалась жадной до прогулок и встреч. Миша видел ее несколько раз в неделю, слышал ее голос. А что еще нужно было для того, чтобы чувствовать себя самым счастливым человеком во всем белом свете?
Она  самая прекрасная из всех женщин планеты – это бесспорно. Никто и никогда не сможет с ней сравниться.
Анна была удивительным собеседником, они разговаривали на самые разные темы. Судя по всему, Толстинская была лишена предрассудков и всякого стеснения. Ей, в отличие от многих других дам ее круга, не чужды были откровенности. Она почти никогда не пунцовела, не теряла дар речи, не тупила глазки, находя ту или иную тему запретной или слишком нескромной. Куда чаще все это случалось с Завражским, нежели с его замечательной собеседницей.
Ей, действительно, было безразлично мнение окружающих. И когда на них оборачивались прохожие или начинали перешептываться, Анна оставалась все такой же спокойной.
Удивительная, невероятна женщина, думал о ней Миша. И чем больше находились они вместе, тем меньше ему хотелось с ней расставаться.
Несмотря ни на что, Анна ничего такого в их отношениях не допускала (а Миша, конечно же, не требовал). Разве что, несколько раз они держались за руки, и Миша тогда непозволительно сильно  сжал ее ладошку с тонкими пальчиками. Уж очень сильно было искушение. Ну и несколько раз происходило то самое, ради чего теперь Мише стоило жить – Анна, как в то прощание, целовала его в щеку. Едва различимо, слегка касаясь губами его кожи. Происходило это в местах, где нет посторонних глаз. Либо Анна понимала, что тем самым пошатнет свой супружеский статус, либо имела еще какую-то причину,  где на первый план выходила репутация Завражского.
А во всем остальном вела себя самым раскованным манером – хохотала, кружилась, резвилась, как дитя, приятнейше улыбалась Мише, однажды кинула в него подтаявшим снегом.
Михаила Аркадьевича то, что говорили у них за спиной, тоже волновало мало. Раз уж женщина, у которой причин для беспокойства куда больше, ничуть не страшится неуемных злых языков, то ему, взрослому мыслящему человеку испытывать страх было бы просто постыдно и смешно. 
Все его мысли сужались только до одной Анны, во всем белом свете существовала лишь она.
Зато, от всего этого был чрезвычайно полезный результат – думать о чем-то еще, кроме Анны было невозможно. Поэтому, данное Яковлевскому слово он держал.
В конце концов, бог со всеми этими предположениями. Детские игрушки, развлечения. Общество Анны, ее глаза, голос, вот что имеет поистине жизненно важное значение.
Случалось, что прогулки их заканчивались поздними вечерами. Миша возвращался взбудораженный, раскрасневшийся, и едва державшийся на ногах от пережитого.
Ему казалось, что в такие мгновения, если захотеть, горы сдвинутся, небо и земля перевернутся, поменявшись местами.
- Михаил Аркадьевич, - прямо с порога начал однажды Аким Гаврилович, принимая с плеч молодого господина пальто,  - Аркадий Аполлонович вас давно ожидают, и просют пожаловать к нему для особо важного разговора.
- Какого разговора? – Переспросил разнеженный Миша, совсем не настроенный сейчас на обсуждения особо важных дел.
- Особо важного. – Скрипучим голосом повторил старый Аким.
Миша утомленно вздохнул.
- Что, прям таки сейчас? Ночь на дворе.
- Потому и просют. Сказали сразу по приходу доложить, и что б без промедлений. – Ответил старик, втянув голову в плечи.
А тут еще матушка выглянула из соседней комнаты. Голова усажена бумажными папильотками, лицо утомленное, взволнованное.
- Микуша! – Пропела она. Господи, как Миша не любил эти ласковые склонения его имени. Ну, Мика – еще куда не шло, если употребить в момент хорошего расположения духа, но она ведь имела обыкновение называть его еще Минюней и  Минечкой.  -  Где ты был? Отец хотел поговорить с тобой. За окном полночь, тебя нет. Являешься весь всклокоченный. Что с тобой, Мишель?
- Матушка, а что бы вы сказали, - оставил без ответа ее вопрос Миша, - если бы я однажды пришел к вам и сказал, что влюблен и хочу жениться?
- Миша, ты что, влюблен? – Округлились глаза мадам Завражской.
- Матушка, ну я первый задал вопрос!
- Если ты решишь жениться на Кэтти, я буду безмерно счастлива, Мишель!
- Ах, матушка, забудьте!
Когда Михаил Аркадьевич зашел в кабинет к отцу, тот выглядел чрезвычайно недовольным, сурово окинул сына холодным взглядом из-под густых бровей, заложив руки за спину, прошелся из одного угла в другой, и обратно, затем остановился посередине комнаты, и наконец, изрек весьма неприятным и знакомым  для Миши тоном:
- Где были, Михаил Аркадьевич?
Когда отец так начинал говорить, это значило, что пребывает Аркадий Аполлонович на самой последней и самой высокой ступени своего негодования. И означало это то, что произошло что-то столь из рук вон выходящее, что следует сейчас либо на глаза ему не попадаться, либо не перечить.
На глаза не попадаться не получится, так как Миша уже стоял перед его взором. Оставалось второе – не перечить.
Сильно ссутулившись, Миша виновато опустил голову.
- Гулял. – Едва слышно ответил он.
- С кем и где?
Допрос Михаилу не нравился, от него становилось не по себе.
- По улицам бродил. Один. – Без особой охоты нафантазировал он.  – А что, собственно, случилось?
- Что? – Возмущенно переспросил Завражский. – Как бы вам помягче, дорогой сын, объяснить! – Аркадий Аполлонович похлопал по карманам мягкой домашней куртки, достал портсигар, сунул в рот манильскую сигару, закурил. Миша настолько нервничал сейчас, что ему вдруг тоже захотелось, чтобы хоть как-то привести растрепавшиеся нервы в порядок. - Ты знаешь, о чем последнее время говорит весь город? – Брови юного возмутителя спокойствия метнулись вверх. - Не знаешь? А я  тебе расскажу! О том, что вы, молодой человек, в открытую не стыдясь ничего, спутались с супругой генерал-лейтенанта Толстинского!
- Папенька, - позабыл о том, что в такие минуты отца перебивать категорически невозможно, пролепетал Миша, желая хоть как-то оправдаться перед родителем.
- Я тебе покажу папеньку! – Взмахнул кулаком Аркадий Аполлонович и у него сердито затопорщились усы. -  Выпорю! Розгами! Чтобы отпало всякое желание паскудничать. Враз тяга за замужними волочиться пройдет.
Миша, как рыба, вытащенная на берег, немо открывал рот, но говорить ничего не говорил. Отец взъярился не на шутку.
- Ты хоть понимаешь, что ты творишь? Ты же нас всех погубишь. Нашел, за кем бегать.
- Я ничего такого не сделал, - пробурчал Михаил Аркадьевич, очень сильно уязвленный «паскудничеством». – Пусть те, кто говорят подобные мерзости, и объясняются.
- Дон Жуан! Будешь продолжать, ей-богу, выдеру!

- Ну и пусть, - подумал Миша, вернувшись к себе в комнату. – Все равно не выпорет. Отец всегда был противником допотопного варварства.
Бить детей – низко и примитивно. Это означает, что принимающий такую форму наказания, никакого иного воздействия на мыслящее человеческое дитя не имеет, а значит, ни статусом, ни уважением в глазах ребенка не обладает.
Впрочем, о чем он?
Какой уж из Миши ребенок? Давно вполне взрослый человек.   
А вычеркивать из своей жизни Анну он ни под каким предлогом не собирался. Но однажды случилось нечто ужасное, чего Миша совсем не предполагал. Две недели Анна томила его одиночеством. Еще никогда в Мишиной жизни не было столь бесцельно прожитых пустых, сгустившихся сумраком, дней.
Он ждал ее весточки, но Анна молчала. Звонил сам – не подходила к телефонному аппарату. Лишь однажды сказала:
- Все позже, Миша. Не сейчас.
И когда по прошествии четырнадцати долгих ужасных дней, Анна, назначив встречу у Царицынских прудов,  попросила у Миши столь желанного свидания, жизнь снова обрела смысл.
Пока добрался в такую даль, Миша весь исстрадался. Быстрее бы, быстрее уже увидеть ее снова! – Думал он.
Погода была скверная, с самого утра моросил дождь. Пока ждал ее, весь продрог. Но это было ничего, Бог с ним, главное как можно скорее увидеть Анну!
- Михаил Аркадьевич, я не могла не придти, - объяснила она, наконец, появившись.
- Анна Карловна, я так счастлив видеть вас! – Он протянул к ней руки. – Что случилось? Где вы были все это время? Я места себе не находил!
- Постойте, Михаил Аркадьевич. Я пришла кое-что вам сказать. Мы больше не должны и не можем  встречаться. Я настаиваю. Так будет лучше всем.
- Что? Кому всем? Почему? Вы куда-то уезжаете? Он вас увозит. Это он, это все он, да?
- Да постойте же, нет! – Властным жестом она остановила его.
- Но что тогда?
- Михаил Аркадьевич, я была не права. Я слишком увлеклась. Вы еще совсем мальчик. Я не имею никакого права калечить вам жизнь. – По лицу Анны Карловны катились крупные капли. И Миша никак не мог понять, то ли это слезы, то ли это дождь.
- Позвольте мне самому решать, калечить ли ее или нет!
- Вы сами не понимаете, что вы творите.
- Понимаю. Это то, чего я раньше никогда не ведал, это невероятное чувство.
- Да нет же! Это совсем другое. Это чувство погубит вас, спалит заживо. А я ничем не смогу вам помочь. Вы молоды, у вас вся жизнь впереди. Спасайтесь пока не поздно, Миша!
- Почему вы не хотите больше меня видеть? – Вскричал Миша, теряя самообладание, и сжимая кулаки в бессильной ярости.
- Я не хочу с вами видеться, Миша, потому что боюсь полюбить.
- А как быть со мной, Анна Карловна, если я уже вас люблю?
- Разлюбить. – Ответила она  и сделалась еще более грустной, чем прежде
- Это решительно невозможно. Невозможно!
Он подошел к ней совсем близко, взял за обе руки, и без доли стеснения поднес ее пальцы к своим губам. Поцеловал.
Анна закрыла глаза, брови ее страдальчески изогнулись, нижняя губа задрожала.
- Милый, - вдруг выдохнула она, - милый, мы сгорим. Я погублю тебя. И себя тоже!
- Анна, Анна… - Только и мог произнести Миша. – Что ты? Как?
Она притянулась к нему,  позабыв о нежности и ласке, жадно впилась в его уста, не позволяя ему вздохнуть.
Сказать, что в это мгновение Миша испытал ни с чем несравнимое ощущение, которое он столько раз пытался себе представить в воображении, означало не сказать ровным счетом ничего.
- Сегодня ночью, - страстно прошептала она ему на ухо. – Я буду ждать тебя сегодня ночью. После полуночи. В своей спальне. Придешь?
Еще не пришедший в себя от поцелуя, жадно вдыхая воздух, Миша смотрел на нее слегка недоумевая мутным взором. В его сознании мягкие чуть соленые Аннины губы еще касались его рта.
- Только через парадный не ходи. Я оставлю открытым черный ход. Буду ждать тебя там. Только будь осторожен, прошу тебя! Не переживу, если с тобою что-нибудь случится. Я увижу тебя во дворе из окна и спущусь.

* * *

Какое-то варварское безумство – посещать дом генерал-лейтенанта Толстинского поздней ночью, как вор. Впрочем, судя по всему, он этим вором сейчас и являлся. Ради этой женщины, которая попросила его придти, можно сделаться и вором. Выкрасть ее из этих стен, освободить навсегда от общества совершенно не подходящего ей мужчины.
Она ведь страдает. Страдает! Он знает об этом.
Много раз, когда он пытался завести разговор о ее супружестве, Анна делалась бледной, пасмурной.
Встал у стены, отдышался. По дороге в темноте споткнулся о какой-то камень, едва не упал, тихо выругался.
Черт, черт!
Анна, увидев тонкую длинную тень, бесшумно отворила створки окна, выглянула наружу, жестом показала, мол, черный ход за углом, быстрей.
Когда Миша подошел к двери, она была уже там. Одета довольно фривольно – ночная рубашка,  почти прозрачный халат с рюшами, волосы распущены, рассыпаны темной волной по круглым плечам.
У Миши даже дыхание перехватило от созерцания этой картины. А Анна, кажется, ничуть не смутилась. Лишь как-то по-особому  улыбнулась.
- Разве не разумнее было бы войти через парадную дверь? Ведь сейчас за полночь. Все, наверняка, спят.
Притворив дверь, Анна схватила его за руку, тихо ступая по ковру, повела вверх по лестнице.
- Тебе не понравилось забираться ко мне в спальню, как обезумевшему от чувств любовнику? Это ведь очень романтично. – Совершенно серьезно, с вызовом спросила Анна.
Миша засмущался, опустил взгляд, больше не произнес ни слова. В доме было темно. Не споткнуться бы снова  обо что-нибудь, а-то шума будет! 
- Мы ведь не можем рисковать, – шептала Анна, ведя его по коридору. – Ты понимаешь? – Перешла она на недвусмысленное «ты». Видно, решила, что если уж он оказался посреди ночи в ее доме, а сейчас она ведет его прямо в свою спальню, то формальности больше ни к чему.
В Анниной комнате было темно. Она не зажигала даже свечей. Лишь жидкий серебристый свет от луны, бесцеремонно глазеющей сквозь оконное стекло, позволял рассмотреть очертания предметов, которые их окружали.
Впрочем, Мишу ничего не интересовало, кроме стоящей напротив него Анны. В белом своем одеянии она была похожа на приведение.
Закрыв дверь на ключ, Анна подошла к боявшемуся пошевелиться молодому человеку,  положила руки ему на грудь, скользнула вверх. Начавший таять от неожиданных прикосновений, Миша чуть покачнулся, осоловевше прикрыл веки.
- Надеюсь, ты понимаешь, зачем я тебя позвала?
Михаил  Аркадьевич не спеша приоткрыл глаза, посмотрел на Анну, взглянул еще раз в эти невероятно красивые, огромные глаза, и понял, что спасения нет, этой ночью ему суждено погибнуть. Погибнуть для того, чтобы родиться заново, таким, каким он никогда еще не был.
Она была женщиной редкой красоты. Это нельзя было не признать. И сейчас, в мягком полусвете полумраке ночи выглядела столь притягательно, что легко могла свести с ума.
И Миша, кажется, уже пал жертвой этого сумасшествия.
Он пребывал в блаженной истоме, и разум лепетал что-то несуразное про несерьезность и постыдность всей этой ситуации – какой ужас, должно быть, оказаться в спальне замужней женщины самым пошлым, писанным в дурных книжках, способом.
Стыд! Это недостойно уважающего себя человека.
Но разум сейчас был слаб. Сердце, упругое и горячее куда сильнее, заглушая все, даже самые отчаянные крики рассудка, гнало кровь по жилам, лишая возможности думать.
Он смотрел на красивое лицо Анны, которая никак не желала отнимать своих рук от его плеч, что-то шептала ему, гладила то грудь, то шею, легонько касалась губами его щек. 
И тут Михаил Аркадьевич, наконец, сделал над собою усилие – и неуемный рассудок пал поверженный сердечной и телесной жаждой.
Он обнял ее тонкий упругий стан, затем наклонился, и коснулся губами теплого, пульсирующего виска. 
- Все эти дни и ночи пустых терзаний, Миша… - развязывая на его шее галстук, шептала она, сбиваясь на хрип.
Анна, скинув со своих плеч невесомый пеньюар, и оставшись в одной ночной рубашке, крепко обняла его за шею, потянула за ворот сюртука, стягивая одежду.
Это было немыслимо. В ее руках он ощущал себя абсолютнейшим ребенком. Противиться сил не было (да и не хотелось).
Но здесь произошло ужасное, она вдруг жестоко оттолкнула его, закрыла лицо руками, и всхлипнула:
- Нет!
- Что? – Застонал Миша в мучительном недоумении, ужасно страдая от того, что больше не чувствует жар ее тела. Страх того, что он сделал что-то не так, сковал сердце. – Почему нет?
- Я не могу! Это опасно. Мой милый мальчик, я сошла с ума. Из-за тебя! А этого нельзя… - Несвязно говорила она.
Миша мало что понимал. 
- Не хватало еще, что бы мой супруг вошел сюда и увидел нас. Вы слышали шум в коридоре? Довольно! Я совершила ошибку. Уходите!  - Снова перейдя на «вы», повелительно сказала Толстинская.
Миша замешкался.
- Я ничего не слышал. Да и почему я должен бежать?
- Вы в моей спальне, Михаил Аркадьевич. Этого недостаточно? Лезьте в окно!
Что она удумала, экую страсть! Сначала позвала к себе, да ни как дорогого гостя, а заставив пробираться какими-то окольными путями, дурным воровским манером. И сейчас – нет бы отпустить подобру-поздорову, так изъявила желание издеваться в прямом смысле. Мыслимо ли заставлять нормального мыслящего человека прыгать в окно со второго этажа из спальни замужней дамы?!
Миша поморщился от мерзкой ситуации.
Сам виноват! Знал на что шел, - ругал себя и укорял в дурности своего поведения Михаил Аркадьевич.
Отчего-то стало еще стыднее.
- Анна Карловна, помилуйте! – Взмолился Миша, с опаской глядя на раскрытые створки окна. – Прыгать не буду. Не упрашивайте. Это просто смешно!
- Смешно вам будет, когда у нас не будет пути назад.
Все это ужасно пошло, - сокрушенно вздыхая, подумал никогда не попадавший  до сего момента в подобные ситуации, Завражский.   
Ну, как говорят, с почином.
Может быть, такие ситуации какому-нибудь князю Артищеву и были чрезвычайно привычными, и может быть, он даже уже успел  научиться с победой выходить из этого ужасного положения, но только не он, Михаил Завражский, который считал себя до сего момента человеком порядочным. И как он только согласился на эту ужасную авантюру?
Миша возмущенно взъерошил волосы.
- Вашего супруга я не боюсь. Ежели желаете, лучше честная дуэль, чем вот так, как заяц… стыд и позор! Не губите. Я же расшибусь. - Решительно возразил Михаил Аркадьевич, приняв решение, прыгать он не будет.
Что он Толстинской болонка? Захотела, приласкала, захотела, отшвырнула ногой подальше, что б не тявкал. Ведь знамо, зачем звала. Так едва успел в себя придти после непростого пути, так она его уже вон выставляет.
Страшно оскорбленный Михаил всем своим видом показал Анне Карловне, что настроен решительно, и окном, как выходом он пользоваться не станет. Лучше смерть от рук разъяренного мужа-рогоносца.
- Вы чем в детские годы занимались? По деревьям и заборам не лазили? – Устыдила его Анна. Уязвленный Завражский порозовел щеками, приуныл. – Простите меня Миша, я сама не ведала, что творила. А сейчас поняла – не могу. Не из-за себя. Из-за вас…
- Объясните, ради Бога, Анна Карловна!
- Нет у меня времени вам объяснять… Чем дольше вы здесь, тем мне тяжче вас отпустить. Погубили вы меня, а я это допустила. Ну, будет же, уходите! Иначе не прощу себе.
- Я люблю вас, и не намерен стыдиться своих чувств.
Анна молчала.
Весь этот фарс Мишу изрядно утомил. Внезапно болью в груди отозвалась мысль – а что если позвала посмеяться?
От этой догадки, в самом деле, захотелось сигануть в окно. И расшибиться. Насмерть.
Ну, Бог с ней, если так желает!
Готовился Миша к чему-то необычному этой ночью, и может даже чрезвычайно стыдному, но вот чтоб такое… Ужаснее, кажется, уже ничего не могло случиться.
Встал боком к окну, оперся одной рукой на подоконник, выглянул (в темноте, правда, ничего толком не рассмотрел). И произнес, не глядя на Анну:
- Тогда, прощайте Анна Карловна. Мне без вас все равно теперь жизни нет…
И не успел договорить, как Анна вдруг протянула к нему руки:
- Нет! Стой!
И они, будто обезумевшие, кинулись друг другу навстречу. Сошлись среди комнаты. Она, притянувшись к нему своим гибким телом, обняла его лицо двумя руками, изголодавши, ткнулась в губы, он – сжал ее в своих руках, погладил спину, потом поясницу, все еще пребывая в оцепенении от столь близких и откровенных объятий.
- Я тоже не могу теперь без тебя жить, милый, - простонала она, на секунду отрываясь от его губ.
И комната будто поменяла положение. Потолок стал полом, а пол потолком, окружающее поменяло свои очертания. Сердца обоих забились часто, с каждым мгновением разгоняясь все быстрее и быстрее.
Все, что происходило далее в стенах этой комнаты, объяснять или описывать совершенно бессмысленно. Слишком велик соблазн что-то преувеличить, а что-то преуменьшить, что-то оставить и вовсе недосказанным.
А недосказанности же меж ними не было. Анна будто без слов понимала его, каждый его взгляд, каждое движение. А он – ее. Так ему, по крайней мере, казалось. А разве могло быть в мире что-то важнее этого? Говорить друг с другом при помощи слов может каждый, а сливаться воедино душой, дано не всякому.
Время то замедлялось, то начинало течь с утроенной скоростью. Ночь то неожиданно темнела, становясь чернильной, то вдруг загоралась огненными вспышками.
И к огромному удивлению Михаила Аркадьевича, очень быстро закончилась.
Окончательно выбившись из сил, он успел задремать едва на четверть часа, как его разбудила Анна – защекотав теплым дыханием, подула ему на лицо, потом поцеловала в кончик носа.
Он открыл глаза, увидел две блестящие  точки  с зелеными отсветами. Анна просто смотрела на него, и кажется, улыбалась. Сладко вздохнул, протянул руку, и дотронулся до Анниной щеки, чтобы убедиться, что все это не сон. 
Не сон.
- Уходи. – Мягким, но не терпящим возражения тоном, попросила Анна.
- Надеюсь, не через окно?
- Нет, - снова улыбнулась она, - через дверь. Но нужно торопиться, пока не проснулась прислуга.
Но молодой человек, отчего-то не спешил покидать ее комнату.
- Разве я смогу отдать тебя после этого другому?
Анна ничего не ответила, две блестящие точки смотрели теперь не прямо, а куда-то в сторону.
Прощаясь, он крепко сжал ее запястье, и спросил:
- Когда мы увидимся снова?
- Скоро.

Отредактировано smallangel (2009-03-28 17:28:06)

Angel de la musica, спасибо!
Читаю, и сердце радуется))  :na: Потому что, мне всегда так хочется, что б на одном дыхании читалось...

Ну, не всегда так бывает по законам природы))  *-p
Как "зеленый" Миша может соблазнить "бывалую" Анну.    Если только Кэтти... =))

Ооо!! Кстати!! Какое интересное сравнение! "Ах, юнкера, юнкера!" (с)  appl
Я же говорю, обожаю "раскопки". Они доставляют такооое удовольствие))

hotwine

Я даже боюсь спросить - что))

Alekstraza

О, жестокие Шекспиры! =))) Зачем вы хотите разлучить счастливых влюбленных?   

Мне самой-то тяжело вообразить, что может быть дальше. =) Ну, наверное, какая-нибудь горячая любофф.  :zuu:

Отредактировано Night (2009-03-28 23:02:39)