**
- А что потом, что после того, как мы вернемся?! – Спросила Кристина утром, перед самым отъездом.
- Потом? – Задумчиво переспросил Рауль. - Потом мы вернемся в наше поместье. Я еще не знаю, где лучше обосноваться. Но, думаю, в Париж мы будем возвращаться крайне редко, мой ангел.
- Да? – Кажется разочарованно спросила девушка.
- Да. В любом случае, оно будет далеко от Парижа.
Париж… - Рауль произнес это почти с ненавистью. Такой город… и он стал ему почти ненавистен. По вине этого Парижа его обожаемая Кристина чуть не сошла с ума, чуть не лишилась жизни, он сам чуть не потерял Кристину. Париж…
К чертям Париж.
Кристине почему-то стало грустно. После того, как она приехала сюда после смерти отца – он стал для нее домом. Эти улицы, домики, магазинчики, Опера.
Париж, Париж… звучало так упоительно. Словно было что-то в этих простых звуках гипнотизирующее, чарующее, притягивающее.
Но время не ждало. И нужно было отправляться в дорогу.
Кристина, сидя в экипаже, прильнув к черной кожаной обивке, с тоскою, словно перед казнью, смотрела на Сену, на виднеющийся острый шпиль собора Нотр-Дамм, она вспомнила здание Оперы, которое ей, должно быть уже не суждено будет увидеть снова.
Она будет скучать.
Париж, Пари… и вдруг как гром внутри ее груди – ее Ангел!
-
Венеция молодой виконтессе не понравилась. Там был слишком тяжелый влажный воздух, который словно обволакивал мерзкой густой слизью горло, от этого легким не хватало кислорода, и создавалось впечатление того, что тебя душат. Предательски, во сне, подушкой, наваливаясь всей массой тела. А барахтаться и сопротивляться глупо, бесполезно.
Кристина отплевывалась от этого воздуха, от этого илистого привкуса. Но они были везде. Везде. У нее во рту, в ее легких, даже, кажется, в мозгу.
Ей казалось, что она постоянно вдыхает какой-то спертый затхлый запах тины и гнилой воды. И этот запах, этот воздух напоминал ей о влажных подземельях, о застоявшейся с зеленым оттенком воде, о мокрых холодных стенах, поросших мхом, о крысах, о холоде, о…
О прошлом.
Беспрерывные премудрые водные каналы, тянущиеся, словно паутина, по всему городу, похожие на лабиринты, и лодки, мелькающие перед глазами, наводили на нее тоску, гондольеры, с шестами в руках и причудливых нарядах ее удручали. Она их ненавидела.
Она постоянно удивлялась – неужели нельзя найти другой способ передвижения, нежели эти лодки с этими людьми в них единственное, что здесь есть? Но они были везде – куда бы она не обращала свой взгляд – они словно преследовали ее, желая свести с ума, жаждав отмщения и расплаты.
Кристина жаловалась на то, что от напитанного влагой воздуха у нее болит и кружится голова, что это мешает ей выходить на улицу, что здешняя пища отдает гнилью и илом, что воду эту пить она не может, что здесь тоскливо, и постоянно спешила покинуть этот город.
Рауль не понимал, в чем именно он совершил столь непростительную ошибку. В чем причина того, что его жена изменилась в одно мгновение.
Он не желал ее мучить. Но ее капризы были ему совершенно непонятные.
Кристина вздохнула спокойно, как только они покинули ненавистную Венецию.
И все-таки, эти дни после свадьбы они наслаждались безоблачным счастьем и жизнью, наслаждались обществом друг друга. Хоть, вопреки всему Кристина и ловила себя на мысли о том, что медовый месяц должен быть самым прекрасным и чудесным моментом в их жизни – а она иногда грустила и скучала, сама не понимая свою как бы беспричинную тоску.
Кристина догадывалась, как только они вернутся во Францию – Рауль возьмется за дела, а Кристина будет верно ждать его в их поместье, займется обустройством их дома, может быть, переделает что-то в комнатах, будет гулять в садике, смотреть – ровно ли подстрижены кусты садовником, потом садиться в беседке и вышивать до приезда мужа.
И теперь такова ее жизнь. Никаких ранних пробуждений, когда нужно успеть на репетиции, никаких уроков музыки, ничего.
Виконтессе де Шаньи положены другие занятия.
Но это все было в прошлом, а сейчас она чувствовала какое-то трепещущее счастье. Ей нравился заботливый взгляд Рауля, когда он, по утрам лежа в постели гладил завитки ее волос, говорил ей нежные слова, признавался в любви, обещал заботиться. Кристина улыбалась, смотрела, как играют тонкие солнечные нити лучей, падающие из больших окон, на одеяле; а Рауль не мог насладиться ее красивым лицом, даже когда она сонно щурила глаза и морщила носик, и была вся такая кукольная, хрупкая, нежная.
И эта прекрасная девушка теперь была его женой. Он мог бы потерять ее, но не потерял – так распорядился бог, и он был безмерно благодарен, что все сложилось именно так. Что женой его стала именно Кристина. Возможно, когда они были детьми, он даже предположить не мог, что когда-нибудь та малышка с большими глазами, пухлыми губками, и чертами лица, как у фарфоровой куклы станет его женой, и будет вот так, как сейчас, лежать с ним в постели, прижавшись к нему всем телом, словно ища защиты, и невнятно бормоча что-то, рассказывать.
Это же счастье. Безумное, сумасбродное. Но счастье.
Рассудительный старший брат смотрел на его поведение всегда скептически. Он всегда говорил, что Рауль ведет себя порою очень недостойно и глупо. Что ему, как одному из де Шаньи подобает вести себя более благоразумно, что в его руках сосредоточено огромное наследство их знатной семьи, что он, как представитель этой фамилии должен заботиться не только о себе и своих благах, но и о статусе и могуществе их рода, не забывая про репутацию, которая устанавливалась в обществе его предками на протяжении долгих лет.
Рауль это все прекрасно понимал. Понимал, что ему предстоят дни долгой муторной работы, заботы о состоянии, поездки заграницу, как и его брату, и придется покидать на неопределенное время любимую жену.
После смерти отца Филипп принял титул графа, и большинство дел на себя. Но не упускал момента погрузить в дела семьи и брата. Только, как ему казалось, Рауль был слишком романтическим. Он был влюблен в Кристину. Беспрестанно твердил о ней.
Он был благодарен брату за помощь, но не хотел подчиняться воли Филиппа.
Единственное, что ждало его в будущем, если бы он согласился с братом, а не настаивал на своем – так это богатая супруга, старше его. Это была бы обязательно какая-нибудь вдова. От чьей красоты не осталось следа уже как много лет, которая выказывала бы ему по утрам свои немыслимые капризы, жаловалась бы на головные боли, прочие недомогания, выказывала бы ему свои недовольства им и так далее.
Его нынешняя жена была чудесна, свежа, молода, красива, и главное – он безумно ее любил. А она – его. Он это знал. Он был уверен. Разве этого мало?
Это давало ему лишний повод для счастья. Он был влюблен. Даже после свадьбы он чувствовал, как трепещет его влюбленное сердце при имени «Кристина»…
-
Только после свадьбы супруга виконта узнала, какой влиятельный и богатый род де Шаньи.
Дела у де Шаньи были по всей Франции, и даже за ее пределами.
Во владения виконта входило несколько поместий по всей Франции, несколько поместий в Нормандии, и кажется, даже заграницей. Да всех было, должно быть и не счесть. Его старший брат – граф Филипп постоянно говорил с ним о каких-то делах, о которых Кристина и понятия не имела, да и не хотела в этом ничего понимать. Они что-то обсуждали, решали.
Кристине было не просто осознать, что ее дети будут наследниками такого состояния. Она столкнулась со всем этим впервые. И это даже первое время пугало ее.
Сама она стала хозяйкой в огромных домах семьи де Шаньи.
Прислуга была перед ней кроткая и покладистая, Кристина видела, как молоденькие, не намного старше ее самой, горничные, затаив дыхания смотрят на нее, на ее нежную гладкую кожу, с каким трепетом расчесывают ее густые волосы, как восхищенно глядят на ее тонкий гибкий стан. Их хозяйка была самая красивая и самая прекрасная. Это было бесспорно.
Такое отношение казалось Кристине странным и необычным. Она стеснялась, ей было неудобно. Она никак не могла вообразить себя хозяйкой.
Даже при всем желании автора. 
:nyam: 
