Ии-и-и-ии эта глава становится гетом! Но не тем, о чем вы подумали - а всего лишь постом, который является моим 4444 сообщением 
7.
Отец с Мэг опять ругались.
Надо сказать, что это стало уже определенной традицией – достаточно частой и весьма неприятной. Неприятной во многом потому, что ей в принципе не нравилась любая напряженная обстановка, неприятной в основном потому, что ругались из-за нее.
Еще полгода назад она бы нервничала и не находила себе места, чуть менее года назад - была бы там, около них, и пыталась бы все уладить – сейчас же она же лишь молча сидела внизу и старалась не прислушиваться к голосам, доносящимся сверху. Так или иначе, рано или поздно, кто-то из них хлопнет дверью – кто именно, было предугадать трудно, это зависело от многих нюансов: обсуждаемого вопроса, инициатора обсуждения, места обсуждения, времени обсуждения…и так далее. Раньше она даже считала, кто чаще не выдерживал первым – но к тому моменту, как счет стал 88-53 в пользу Мэг, это перестало быть смешным.
И вот уже полгода как она улыбалась очень редко.
Самое ужасное во всем этом было то, что она никак не могла на это повлиять. Если же раньше она могла признать себя спровоцировавшей или сынициировавшей – вольно или невольно – тот или иной скандал, то сейчас же ее весьма малопривлекательная роль во всем этом сводилась лишь к одному – к тому, что она вообще в принципе существует.
Разумеется, она понимала, что эти скандалы – неизбежность проживания вместе двух людей с совершенно несхожими принципами, характерами, жизненным опытом – и конечно, кучей претензий друг к другу, претензий, пришедших из прошлого (и кажется, некоторые из них все-таки были как-то связаны с ней) - и то, что она была единственной объединяющей этих людей точкой, скорее их как раз и разъединяло.
Иногда ей даже сдавалось, что она и споры по ее поводу – всего лишь предлог, чтобы в очередной раз высказать друг другу все эти претензии. И судя по их количеству – и качеству – казалось, что определение «Мэг – подруга твоей мамы», мягко говоря, не совсем четко описывало прошлое, которое могло их связывать (а точнее, разъединять). Однако это все не отменяло того, что начиналось все с нее.
Ей даже не надо было ничего делать – они бы разошлись даже в точках зрения на то, как правильнее ей ничего не делать. Самое интересное, что они не воспитывали непосредственно ее – к ней никто в тот момент особо не обращался, если не считать кивков и отсылок, отвечать на которые, впрочем, от нее никто не требовал, и более того, ее ответы были неуместны и вызывали новый виток спора – уже на предмет того, кто ее чему подучил и чье влияние наиболее чревато (она проверяла, да – и выяснила, что лучше молчать) – более того, очень часто ее присутствие было вообще необязательным, а то и излишним. Когда-то она думала, что если будет находиться с ними во время ссоры, то это как-то сгладит конфликт, заставит их устыдиться ее – да что угодно, лишь бы это прекратило скандал. Поначалу так и было, да. А потом ее стали просить выйти. Чуть позже – требовать этого. А затем они начали уходить сами. И с этим она уже ничего поделать не могла. А еще более интересно было то, что на этих спорах воспитание ее и заканчивалось. Словно ссора была ради ссоры, а не ради решения какого-то важного вопроса. Хотя может ли вообще ссора решить хоть какой-то, пусть даже и неважный вопрос?
Она свернулась в клубок в углу дивана и обхватила плечи руками.
Вообще, по-хорошему, ей бы нужно уже идти спать – было что-то около полуночи, если даже не заполночь. Но она хотела дождаться окончания ссоры. Она всегда дожидалась ее завершения. Это был своеобразный ритуал – а также надежда, что на этот раз все правда закончится.
Но вскоре - через день, два, а может уже и на следующий же - все начиналось заново. И казалось, что конца этому никогда не будет. А может и не казалось, а было правдой.
Поначалу в общем-то все было понятно, объяснимо и даже кое-как да оправдываемо. Они все нервничали после того, как их не пустили на корабль, после того, как попали на сателлит, после того, как начали приноравливаться к ритму здешней жизни, разрабатывать свою легенду, контактировать с местными и разрешать им контакты с собой – да и просто жить.
Правда, ссоры тогда были несколько другие. И по другим поводам.
Но вот уже их жизнь более-менее устаканилась, а ссоры не только продолжались, но стали еще сильнее и чаще.
По-хорошему, отцу с Мэг надо бы было жить в разных домах – хотя она, надо сказать, сомневалась, чтобы это было хорошей превентивной мерой – ведь как-никак, а она, как первопричина ссор сама бы никуда не делась – но, увы, это было невозможно по двум обстоятельствам.
Во-первых, это бы неизбежно вызвало бы пересуды в поселке – за неимением свежих новостей для местных жителей самыми свежими новостями вот уже год были они сами – а это могло бы повлечь за собой ненужное любопытство, сопоставление фактов т в результате вышло бы боком. Конечно, сателлит не особо соблюдал общую политику города (и это еще мягко говоря) – но кто знает, какое мнение у него бы было по их вопросу? Как минимум никто не мог гарантировать того, что местные, чтобы получить от города мелкие приятственности (а кто откажется от такого, хоть на словах и громко фукает в его сторону?), попросту не сдадут их?
А во-вторых, банально было некуда переезжать. Это был единственный свободный дом на сателлите – и, исходя из общего состояния здоровья местных жителей, о котором отец был как-никак в курсе, вряд ли бы еще какой освободился естественным путем в течение ближайших пяти лет. А о неестественном пути речи и быть не могло.
Так что отношения отца с Мэг со стороны напоминали жизнь пар, находящихся в процессе долгого и мучительного развода – и убить друг друга не получается, и жить вместе невыносимо.
Хотя нет, было бы несправедливо – одернула она себя – так сгущать краски. Когда те не ссорились – а самый долгий такой период затишья составлял неделю, один день и пятнадцать часов – то она могла бы представить, что у нее есть семья. Нормальная настоящая семья. Как ей всегда мечталось. Хотя и когда те ссорились, она тоже иногда пыталась представить, что это всего лишь неизбежный элемент жизни нормальных настоящих семей – правда, такой вариант семейной жизни нравился ей гораздо меньше.
Однако слишком долго жить в подобных иллюзиях было невозможно – и приходилось признавать: да, два самых дорогих (да ладно, что уж там – два единственных близких) ей человека в мире не очень-то друг друга любят. Сказать «ненавидят» она не могла по двум причинам. Во-первых, ей было бы трудно представить, чтобы Мэг кого-нибудь ненавидела. А во-вторых, она прекрасно знала, кого по-настоящему ненавидит отец.
Первая неделя их жизни здесь как раз и была пропитана этой ненавистью. Если б не практически полное отсутствие связи сателлита с городом – то вполне вероятно, что отец вернулся бы в тот дом и разобрался бы с какими-то своими личными нерешенными вопросами. Судя по той интонации, с какой он это упоминал, вопросы должны были решиться радикально.
Благодаря этому в первую неделю она и выучила такое новое слово, как «паранойя». Именно его процедила Мэг, когда отец на пятый или шестой раз потребовал у дочери пересказать ему все то, что происходило в ней в том доме. Тогда и случился первый их скандал.
После этого отец наложил «табу» - еще одно слово, которым мрачно прокомментировали ситуацию за ее плечом – на любое упоминание о том, что с ними происходило в городе, особенно в последние дни.
Нужно ли говорить о том, что это только усилило ее желание выговориться хоть кому-то обо всем, что наболело?
К сожалению, это не представлялось возможным.
Она поежилась.
Накал скандала наверху ощутимо повысился – настолько, что она непроизвольно смогла разобрать несколько слов. И конечно, среди них было ее имя – как же без этого? Интересно, они вообще задумывались в этот момент о том, что она может не только слышать скандал, но и понимать, о чем он – а точнее, о ком он? Да, раньше, когда она еще наивно полагала, что может все исправить и утрясти, она стучалась в дверь или вообще входила без стука - и они смущались, бормотали что-то невнятное и, кажется, успокаивались.
Потом после ее ухода скандалы стали возобновляться – но уже тише.
А в последнее время ей просто предлагали закрыть дверь с той стороны.
Вот так.
Наверху снова выкрикнули ее имя. Она покачала головой. Сколько уже можно, в конце концов?
Кажется, спорящие, поняли, что переборщили, потому что голоса перешли в достаточно неразбочивое, но тем не менее угрожающее друг другу, бормотание. Она снова покачала головой. Ну нежели они не могут раз и навсегда все выяснить? Или кто-то не может уступить? Просто уступить – раз и навсегда? Неужели они думают, что вот такой вариант жизни – наилучший? Неужели они не понимают, что на самом деле все ухудшают? Причем с каждым разом ухудшают окончательно и бесповоротно? Что они сейчас ломают то, что потом будет весьма трудно – если вообще возможно – восстановить?
Она встала и начала тихо подниматься по лестнице. В конце концов, почему бы снова не попытаться хотя бы своим появлением сгладить напряжение? Если уж своим наличием она его создала.
Дойдя до двери, она прислушалась.
В комнате царила тишина.
Она облегченно вздохнула – ну хоть. Сегодня они на удивление рано закончили. Может быть, уже исчерпали все темы и доводы, а может кто-то уел второго особенно сильно – и тот сейчас просто подбирает нужный ответ. Хотя нет, таким образом они пасовали еще полгода назад. С тех пор им было сложно друг друга уесть.
Тишина, да.
Ну и слава Богу.
Может быть даже пару дней все будет спокойно. А она постарается – обязательно постарается, хотя не представляет, как это можно сделать – чтобы своим существованием, отсутствием, словами, молчанием, действиями, бездействиями – в общем, самой собой – не дать хотя бы малейшей возможности к новой ссоре.
Она так устала от этого. Кто бы знал, как она устала от этого!
Она снова прислушалась.
Тишина.
Господи, как здорово.
Неужели можно снова надеяться на того, что это был последний раз?
Ну пожалуйста, пусть это будет последний раз.
Пожалуйста…
И тут за дверью раздался звук пощечины.
